Царевич был точь-в-точь как в моем сне, такой же огромный, семи футов ростом. Даже чуть выше, подумал я, если прибавить кривые рога, с грациозной симметрией выдававшиеся по обе стороны нечеловеческого черепа. Ноги его, видневшиеся из-под длинной набедренной повязки, были совсем человеческими, не более волосатые и не более крупные, чем у некоторых смертных. За свою короткую жизнь он стал известен миру лишь как чудовище, страшилище, питающееся человечиной. Это было, естественно, далеко от истины – царевич вообще не ел мяса. От прочих мужчин от отличался еще и тем, что был евнухом от рождения.
Царевич пригласил меня сесть на простую скамью рядом с ним под сенью решетки, обвитой гигантским виноградом, чьи плоды напоминали своей величиной скорее небольшие персики. Энкид, после того как его представили, нерешительно топтался рядом. Дедал строго предупредил его не бродить по коридорам.
– Лабиринт не худшее место для прогулок, но тут легче легкого заблудиться!
Энкид вспыхнул и поклонился, повинуясь приказу.
Когда я немного оправился от неизбежного смущения при виде человека с рогатой бычьей головой, я стал настойчиво расспрашивать царевича о нашем общем отце. Но Астерион не мог или не захотел мне рассказать чего-нибудь такого, чего я еще не знал.
Я вздохнул и перешел к другим темам.
– А ты не знаешь ли, царевич Астерион, почему Гермес послал меня к тебе?
– Знаю. Нам нужно поговорить о важных вещах, а это куда проще сделать, когда обе стороны бодрствуют. Ты ведь знаешь – я могу входить в сны других людей и завлекать людей в мои сны. Но такой способ слишком ненадежный, когда нужно четко сделать какое-нибудь дело.
Царевич немного помолчал, собираясь с мыслями. Затем сказал:
– Геракл, пока ты все делал как надо. Но все, что ты сделал до сих пор, ничто по сравнению с тем, что еще предстоит тебе.
Он снова помолчал, затем добавил:
– Надеюсь, в будущем, когда я снова вторгнусь в твои сны, чтобы поговорить с тобой, ты будешь доверять мне. Я никогда не делаю этого просто так.
Мысль о том, что кто-то может вторгаться в мои сны, не слишком-то порадовала меня. И я ответил:
– Пока у меня нет причин не доверять тебе, царевич Астерион. Но и доказательств в пользу этого у меня тоже нет.
Он подвинулся на скамье своим массивным телом, так что дерево затрещало.
– А ты дерзок, сын Зевса.
– Потому, что я мало чего боюсь.
– Никто на Крите не причинит тебе никакого зла. Я-то уж точно. Но я советую тебе страшиться только Зевса и больше ничего и никого.
– А чего боится сам Громовержец?
– Гигантов.
Скажи он одно-единственное слово «ничего», я не был бы удивлен. Но то, что он сказал, довольно сильно потрясло меня, так что я некоторое время сидел, пытаясь подавить закипавшее во мне негодование.
– Что ты знаешь о гигантах, Геракл?
Не впервые со дня моего ухода из дому дела поворачивались совершенно неожиданно. Сначала боги, потом кентавры, а теперь еще и это.
– Очень мало, царевич.
– Ты никогда не видел их?
– Никогда.
– А ты слышал о войне между расой гигантов и богами, которых мы знаем? – продолжал он.
– Что-то слышал, да. Но только из сказок няни, когда я был еще очень маленьким.
Астерион выпрямился, откинув голову назад, на росшие позади скамьи виноградные лозы, словно пытался дать облегчение своей шее.
– Хотелось бы мне, чтобы все это оставалось лишь в детских сказках или снах. Но это все слишком настоящее, слишком ужасное, хотя и незримое для большинства людей. Но так будет не всегда.
Мастер, присутствовавший при нашей беседе, кивнул головой.
– Мы с царевичем решили, – сказал он, – что настало время тебе узнать больше о том, что замышляет твой отец Зевс, с какой бедой столкнулись он и прочие боги. Мы можем только надеяться, что они одобрят наше решение.
– Прежде всего пойми, – сказал царевич Астерион, – что все боги, признаются ли они в этом или нет, страшно боятся тайного оружия, которое есть против них у гигантов. Как и стрелы Аполлона, оно поражает на расстоянии в милю или больше. Но оно совершенно незримо даже для богов. Оно никогда не поражало смертного, как тебя или меня, – на мгновение мне показалось, что бычья морда улыбается совсем по-человечески, если таковое может быть, – но когда оно поражает бога или богиню, то это конец.
– А что это за оружие? – спросил я. У меня внезапно в горле пересохло.
– Его трудно определить или описать достаточно четко, – царевич поднял обе руки в странном указующем жесте. – Из кончиков их пальцев исходят какие-то незримые лучи, или сила, которая уничтожает память всякого, стоящего на их пути, из носящих лик бога. Каждый гигант или, по крайней мере, многие из них обладают некоей разновидностью этого оружия, которое каким-то образом помещено или выращено внутри их тел. Потому каждый бог, который приблизится к гиганту на милю, рискует утратить часть или всю память, на время или навсегда, вплоть до того, что забывает, кто он такой.
Затем царевич с Дедалом отвели меня в другую часть Лабиринта, где в стену была врезана массивная дверь. Подойдя к ней, я ощутил сильный запах моря. Я удивился – ведь берег был где-то в миле отсюда. Мои провожатые знаком показали, что я должен заглянуть в маленькую дырочку в двери, и когда я это сделал, я увидел за ней комнату, превращенную в каменную темницу.
Обстановка была очень простой. Ее единственный жилец, человек средних лет, был одет в простую одежду, которая, наверное, была сделана из рыболовной сети, он сидел на простой скамье. Лицо его было пустым, как у человека, который пытается вспомнить, для чего нужны руки.
– Геракл, ты узнаешь этого бога? – спросил стоявший рядом со мной царевич.
Я даже и не знал, что смотрю на бога.
– Нет. А должен?
– Это Палемон, которого некоторые зовут Портун, бог гаваней. Вот тебе жуткий пример того, что может сделать оружие гигантов. Он так сильно пострадал, что забыл, что он – бог. Я не уверен, что есть смысл и далее называть его богом, хотя он по-прежнему носит лик Портуна.
Я был потрясен этим зрелищем. Теперь к двери подошел Энкид.
– Он не может нас ни видеть, ни слышать, – заверил нас царевич. – Он заперт в этой комнате магией Диониса.
– Почему он в заточении? – тихо спросил я, когда мы пошли назад по извилистому боковому коридору в комнату, где мы начали наш разговор.
– Для его же безопасности. Палемон пострадал настолько сильно, что не знает, кто он такой, и ему все равно, что с ним случится.
– Это ужасно, – сказал я.
– Конечно, мы пытались найти исцеление. Но пока ничего не помогает.
Я был потрясен видном падшего бога больше, чем мог бы при виде любого чудовища или гиганта.
– Но… если гиганты победят и вся сила богов исчезнет… как тогда уцелеет Вселенная?
– Меня тревожит не судьба Вселенной, – мрачно отрезал Дедал. – Она сама о себе сможет позаботиться. Главное – что случится с обычными смертными людьми, если гиганты одержат верх.
– Не понимаю. Если оружие гигантов не поражает смертных, то что им-то грозит?
Мастер убедительно рассказал мне о том, как чудовищно гиганты обращаются с обычными людьми, когда их пути пересекаются. К счастью, такие встречи весьма редки, поскольку гиганты любят уединение. Но численность обеих рас растет, и в будущем столкновение неизбежно.
– И еще остаются чудовища. Результатом совокупления некоторых богов и людей, – он огляделся по сторонам, видимо, чтобы царевич его не услышал, – является чудовищное уродство. Но остальные чудовища появились после экспериментов гигантов. Твоя гидра и вепрь – хорошие примеры.
– А кентавры?
Дедал нахмурился.
– Насчет них я не уверен. У них древняя история.
Мои наставники также рассказали мне о своих исследованиях тканей гидры и вепря. Они оба весьма сокрушались, что так и не смогли добыть ни единого образца тканей Немейского льва.
– Есть основания верить, что и лев тоже чудовище, созданное гигантами. Ты говорил, что оружие не брало его шкуру.
– Верно, – сказал Энкид, и я кивнул.
– Что знаешь ты, Геракл, о золотых яблоках Гесперид?
– Я и не слышал о них никогда, – ответил я, обменявшись взглядами с моим столь же озадаченным племянником.
Гермес и Дедал вместе с их помощниками также бились над разгадкой того, что значат яблоки Гесперид для расы гигантов, и жаждали получить образцы этих загадочных плодов.
– По всему, эти яблоки как-то связаны с оружием гигантов.
Наш разговор перешел на другие темы. Мастер походя заметил, что он брал для испытаний образцы крови царевича Астериона и был бы рад исследовать также и мою. Но, зная о моей непробиваемой коже, он не мог представить, как получить образцы.
Я не был уверен, волноваться ли мне, злиться ли или просто усмехнуться.
– Значит, тебе хотелось бы пустить мне кровь?
– Да, – рассеянно ответил он. – Конечно, будь ты женщиной, – размышлял он, – то можно было бы исследовать менструальную кровь…
– Да, а будь я оливой, ты бы выжал из меня масло. – Мысль о том, что мою кожу можно пробить, что рана будет кровоточить так же, как и у прочих людей, беспокоила меня чем дальше, тем больше. Мои чувства, несомненно, были так обострены потому, что я никогда не имел подобного опыта. Я не бил коленок, не резал пальцев, как случалось с обычными детьми с самого раннего детства.
Эта мысль пугала меня, и я начал закипать.
– Да, а будь я уткой, я еще и яйца бы нес. Но я таков, каков есть, и вряд ли ты добудешь хоть каплю моей крови.
Мастер ничего не сказал по этому поводу – он намеревался подождать до тех пор, пока не придумает что-нибудь подходящее.
– Рано или поздно, – вмешался Астерион, – мы, Геракл, должны будем выяснить, как это оружие гигантов влияет на тебя. Ты не бог, но и не простой смертный. Я тоже, но я не собираюсь покидать Лабиринт.
Астерион поднял человеческую руку, предупреждая мои возражения.
– Нет, мы не просим тебя согласиться стать подопытным животным. Мы все хотим, чтобы ты как можно позже столкнулся с этим испытанием, но в конце концов тебе не удастся его избежать.