Надо встать на цыпочки и лизнуть эту его губу. Хочу. Немедленно!
17. Смерть рассудка
Это похоже на… смерть.
Жгучую, жадную, ледяную смерть.
Между нами было расстояние – и нет его больше. А смерть – смерть есть. Иного и не бывает, когда сходятся в смертельной битве непримиримые враги.
Его руки так крепко впиваются в мои бедра, так жадно – кажется, он меня разорвать хочет. На две половинки. И бросить так.
Мои зубы отчаянно пытаются сделать из его рта кровавое месиво. Изгрызть до беспамятства!
Пускай вернется к женушке с рассаженными губами. Пускай объясняет ей, откуда на шее и морде столько царапин. Пускай!
– Идиотка, – шипит он яростно, шипит – но ровно после этого впивается губами в мою шею, – что же ты делаешь, безмозглая девчонка?
– А ты не ведись, мудак, – с бешенством выдыхаю. Выдыхаю и тут же давлюсь судорожным стоном. Все мое существо только что скрутило жарким спазмом. – Не ведись. Что, слабо тебе?
– Слабо, – хрипит, накручивая мой хвост на кулак, карая меня болью, – слабо, дрянь ты мелкая. Слабо. Рада слышать? Зато мне не слабо прямо здесь и сейчас тебя выебать. Так, что ты на ноги встать не сможешь.
– Ой ли? – с оттяжкой скребу когтями под его рубашкой. Снимаю тонкий слой кожи с тех рельефов. – Голос я не сорвала в прошлый раз. У вас громкие рекламные слоганы, профессор, а на деле…
Господи, зачем я надела юбку сегодня? Так подставилась…
Я даже договорить не успеваю, как жесткие резкие пальцы оказываются там, где, будь на мне джинсы, им пришлось бы пробиваться сквозь молнии и тугую ткань. А с юбкой – всех и делов, просто задрать подол…
Бля…
– Извини, кажется, я тебя перебил, холера, – пока я задыхаюсь, Ройх с жесткой улыбкой вглядывается в мое лицо, – повтори. Я слушаю!
Сука. Сука. Сука…
Его пальцы и мой клитор оказываются слишком хороши вместе. Настолько хороши, что у меня все в глазах плывет.
Не. На. Ви. Жу!
Каждый волос на его голове. Каждый атом в его теле. Этого мужчину придумали для ненависти и секса. И в обоих искусствах он чрезвычайно хорош…
– Ну же, давай, – он продолжает издеваться, – спорим, ты кончишь раньше, чем сможешь сказать мне “на надо”?
– Н-не… Н-не… – не желаю отдавать ему победу так просто. Но шансов нет. Стоит только шевельнуться моим губам – как Ройх резко двигает локтем. И я снова давлюсь раскаленным жидким воздухом.
Только бы не заорать…
Господи, как же сложно…
В ярких сполохах и ощущениях я захлебываюсь. Тону. Меня рвет на части.
Я не должна с ним…
Вообще ничего.
Тем более это…
Но… Боже…
Руки цепляются в его плечи, губы сами тянутся к его рту. Я того и гляди сдохну, не выдержу, взорвусь от острого кайфа. Будто он – мой наркотик, и сейчас у меня лютейший приход…
И доспех мой, все, что я держала так долго – трещит, скрипит, трухой рассыпается.
– Еще, еще, пожалуйста…
Мольбы, которыми я задыхаюсь – как контрольный выстрел в голову. Я с ума по нему схожу. Вот сейчас, здесь, все что мне надо – его пальцы, что жестко меня трахают. Грубые. Бешеные. Такие горячие…
Нет больше сил на него рычать. Еле-еле хватает, чтобы сдерживаться.
– Ох, девочка… Думаешь, я могу остановиться? – только раздавшийся в ответ стон меня и успокаивает. Не мне одной сейчас сорвало крышу.
Ногти до боли впиваются в ткань его пиджака. Изо рта вырываются уже не рваные выдохи, а высокие всхлипы. Того и гляди умру…
– Так хочу, чтобы ты кончила сейчас, – шепчет отчаянно, а пальцы его ускоряются, – нихрена мне больше не нужно. Только это. Можешь?
– Да. Да. Да!
То, что было моим ответом, становится капитуляцией. Потому что именно в эту секунду белая смерть выкручивает, выгибает меня дугой, зажимает мне рот жесткой ладонью, впивается в шею острыми зубами.
– Тише, холера!
Тише…
Как это тише?
У меня одно сердце сейчас в груди барабанит так, что его с улицы должно быть слышно.
Жизнь в меня возвращается медленно. Маленькими порциями. Мир собирается из мелких кусочков перед глазами. Воздух медленно-медленно остывает.
Хорошо на его руках. Так хорошо – так бы и осталась. И пусть его пальцы вот так же нежно меня поглаживают все там же, где и сейчас, заставляя даже от этого все мое существо нервно, но сладко подрагивать.
– Глупая, глупая девчонка, – шепчет Ройх, а губы его скользят по моей шее, то и дело прижимаясь к ней плотнее, – такая красивая, такая горячая… И без мозгов совершенно.
Что-то случилось с нами обоими. Что-то заставило нас прекратить грызню. Размазало нас тонким слоем по этим стенам. И восстановиться пока не получается.
– Ты… Первый начал, – тихо откликаюсь я, пытаясь начать ровно дышать. Не получается. Один нормальный вдох приходится на три мелких, судорожных.
– Что, Кострова своего пожалела? – тон Ройха становится жестче. – Жалеешь, тогда не подходи к нему больше. Не разговаривай. Не улыбайся. А то я с него скальп сниму, и на стену прибью. Хочешь?
– То есть вы, Юлий Владимирович, будете по вечерам к женушке возвращаться, потрахивать её по графику, а мне ни улыбнуться, ни слова сказать никому нельзя? – настроение снова неумолимо портится.
– Какая ж ты наивная, холера, – он обреченно вздыхает и поправляет мою юбку, голодно гуляя пальцами по моему бедру, – это где бы я успел жениться, за трое суток? И на ком?
– На курице своей! С супчиками! – шиплю, но в то же время – позади меня будто свет начинает брезжить.
– После того, что ты устроила в понедельник? – насмешливо фыркает Ройх. – Там нет уже речи про супчики, которые тебя так бесят. Там со мной и парой слов обменяться больше не хотят. Потому что я извращенец, который тащит в постель малолеток.
Кажется, с моих плеч сваливается что-то бесконечно тяжелое. Пара-тройка мешков картошки, не меньше.
Но зачем тогда…
Резкий бесцеремонный стук в дверь у самого моего уха встряхивает и меня, и Ройха, словно удар током. Словно застуканные с поличным убийцы мы уставляемся друг на друга.
У него – следы от укусов на губах и следы моего блеска на скулах. Я торопливо пытаюсь их стереть, а он головой встряхивает.
– Юл, ты здесь? – голос нашего проректора узнать легко, его у нас в универе все в лицо знают. – Я зайду? Кое-что обсудить надо!
– Под стол, живо! – тихим, но в тоже время пронзительным шепотом приказывает мне Ройх.
Под стол! Мне! Да за кого он меня держит?
По всей видимости – за куклу резиновую. Потому что он меня волочет за руку и быстро запихивает под широкий деканский стол. Будто там мне самое место.
Улиточка в домик марш!
Спрятал меня, и сам падает задницей в деканское кресло. Двигается вперед, так, что я оказываюсь зажатой в тесной маленькой клетушке из трех деревянных стенок и мужских коленей.
Между мужских коленей…
– Заходи, Егор Васильевич, заходи, – хрипло произносит Ройх где-то сверху, над столешницей. Вроде бы невозмутимо. Но, я слышу, как он барабанит по столешнице пальцами. Тревожно!
Я будто забившаяся в угол зверюшка. Скукожилась, сжалась, боюсь дышать лишний раз, чтобы не быть услышанной. И навострив уши, стараюсь не упустить ни единого звука.
…Мерные шаги проректора от двери.
…Скрип пожилого, но очень солидного кресла, которое стоит напротив деканского стола
…Тишину – задумчивую тишину, в которой мне мерещится, что я слышу, как жадно втягивает воздух носом мой враг.
Вообще-то проректор – симпатичный мужик. Приятный. Из тех, кто всегда старается разобраться в ситуации и вникнуть в позицию студента.
Но вот сейчас – он явно мой враг. Враг, от которого меня скрывает только одна задняя стенка письменного стола.
– Что-то не так, Егор? – хмурый голос Ройха разбавляет гнетующую тишину, в которую мне выдохнуть-то было страшно. – Ты, кажется, говорил, что у тебя есть вопросы, не терпящие отлагательств.
– Да, есть вопросы, – лениво откликается проректор, – я задумался. Ты и в деканском кресле. Будем считать, я скучал по этой дивной картине.
Значит ли это, что насчет повторного назначения я угадала?
– Не каркай, – ровно откликается Ройх, – заседание совета только в следующий четверг. И на нем меня даже с исполняющего обязанности запросто снимут. Но расписание сессии само себя не составит.
Еще не декан.
А я, оказывается, обнимаю его за ногу. И к колену щекой прижимаюсь.
– И тем не менее, смотришься ты в кресле уверенно, – насмешливо возражает Егор Васильевич, – хотя, кажется, ты и на моем месте будешь уверенно смотреться, паршивец.
– Уже видишь во мне угрозу? – в тоне Ройха слышится кривая улыбка. – Это лестно, Васнецов. Но все-таки, что у тебя за вопрос ко мне?
– Как дела с Ивановой? – слышать свою фамилию из уст самого проректора – почти то же самое, что получить приводящую в себя оплеуху. – У неё нет наготове лишней порции компромата на тебя?
О-о-о, интересно, а что будет, если я сейчас подам голос и вылезу из-под стола? Это ведь компромат, да?
Я метко пришибаю всколыхнувшуюся внутреннюю стерву тапком и позволяю себе чуть-чуть воздуха из груди выдохнуть. Не дышала минуты три. Перед глазами уже точки черные…
– Я держу с ней дистанцию. У неё нет и не будет ничего такого, что она могла бы мне предъявить.
Ройх говорит сухо, а внутри у меня обостряется язвительность.
Дистанцию он держит.
Это интересно когда? Когда я на его колени задницей садилась? Или вот сейчас когда я почти лицом в его пах уткнулась?
И вправду, дистанция экстра-класс, куда уж дальше?
Из чистой вредности я касаюсь противоположного колена Ройха пальцами. Касаюсь, вижу, как нога его вздрагивает от прикосновения, а я веду ладонью выше.
Да-да, профессор. Я ничего вам не могу предъявить. Только ваш стояк железобетонный, вот прямо сейчас!
И это до того, как я к прикоснулась к особенно выпирающей зоне на его брюках. А потом – положила руку и замерла, кожей ощущая, как вздрагивает и пытается прорваться сквозь плотную ткань раскаленное чудовище. Прорваться и поздороваться.