– Гад, гад, – ругается, а сама – так и гнется навстречу моим рукам, трется сосками о пальцы.
– Да, Катерина, ты угадала, – веселье и триумф кипят в моей крови безудержной мощью, от медленной агонии мы перешли к бодрому, активному спринту, и теперь каждый раз подобен краткому разряду на двести двадцать.
Удар. Удар. Удар.
Почувствуй себя громоотводом, Юл. Пропусти сквозь себя добрую сотню сильнейших молний. И не кончись! Ну или хотя бы не кончи! Пока не взмолится о пощаде!
О, в этом вопросе мне не дают легкой победы.
Она – может ахать, может поскуливать, может жадно сжиматься вокруг моего члена еще туже, рисуя мне небо в алмазах, но боже… Как же долго она в этот раз выдерживает!
Будто мы с ней не трахаемся, а занимаемся реслингом, и от того, кто упадет и кончит первым, зависит ни много, ни мало, но чья-то огромная ставка.
И сегодня побеждаю я!
Хоть на последних секундах и казалось, что шансов почти нет.
Однако… Как её выгнуло, как глубоко вонзились коготочки моей сладкой кошки… Ошибиться просто невозможно.
Второй раз получается более цивилизованным – мы доползаем до кровати все-таки. Третий раз – уже более адреналиновый. Под струями воды в светлой душевой.
– Вы… Вы… – после третьего раза холера обессилено почти падает на меня, – сексуальный террорист, вот вы кто, Юлий Владимирович!
– Кто ж тебе виноват, что ты никак не можешь прекратить мне выкать?
Веду ладонями по мокрой и атласной коже её роскошной задницы, и буквально заставляю себя не заводиться снова. А внутри – ходят ходуном гормоны, мышцы сводит от подавленных инстинктивных движений, и мысли, пошлые и откровенные, плавятся на углях внутреннего цензора.
– Рядом с тобой я какой-то вечный мартовский кот, – выдыхаю и прижимаюсь губами к мокрым волосам на виске, – озабоченный до бесконечности.
– Мартовский кот? – холера паскудно округляет глаза. – Может, мартовский носорог какой-нибудь? А то котики – они милые бывают. Хотя бы иногда. За вами я такой черты не замечала!
Когда моя ладонь с размаху приземляется на её ягодицу, холера возмущенно взвизгивает. Вскидывает на меня огромные, обиженные свои глаза. И мне тут же почти мгновенно становится совестно. Господи, да что она со мной делает? У меня совесть же еще в десять лет отказала! Когда я с чистой совестью спер у двоюродной вредной сестры коробку с подаренными кавалером шоколадками.
А тут…
– Прости, холера, я переборщил, – ловлю её за подбородок и целую в губы и рядом, куда придется. Злится, морщится, губки сложила капризным бантиком.
– Хотя, боже, как же я давно хотел это сделать, не представляешь, – мурлычу опасно, напоминая, что виноватый я – это временное просветление, не стоит к нему привыкать, – твоя задница будто постоянно обещала мне, что за все твои косяки мне заплатит.
– Ну не так же, – возмущенно вскидывается холера, и тут же ойкает, заметив, как хищно вытягивается мое лицо.
– А как еще? Какие у тебя варианты, холера? Ну что же ты молчишь, я внимательно слушаю!
Стебусь, конечно. Грех упускать такой повод, грех – лишить себя возможности полюбоваться на предельно смущенную Катерину. Ну и потискать её, откровенно, грязно, с мимолетным касанием того самого места, на надругательство над которым я сейчас намекаю.
Хочу. Всю хочу. Сейчас и завтра, и чтоб не заканчивалось.
Вот такой у меня заказ. Вселенная, слышишь? Приняла к исполнению?
– Всему свое время, девочка, – шепчу, успокаивая Катерину, которой, с одной стороны, и хочется, с другой стороны – попа не велит так над ней измываться, с третьей стороны – я и так её предельно вымотал. Третий раз был самым долгим, я едва добился от неё оргазма. Вымучал. Выпытал. И сейчас она еле стоит на ногах.
Можно было сказать, конечно, что-то вроде: “Уже не помню, когда случалось вот так – чтоб возбуждаться за считанные секунды только от пары прикосновений или от глотка запаха, втянутого в ноздри”.
Это было бы ложью.
Потому что я вообще никогда ничего такого не помню.
Кем-то болел, и была эта страстная лихорадка, когда “хочу” перекрывало рассудок, но чтобы настолько. До зверской похоти, до бесцеремонной порывистости, до готовности драть на ней одежду голыми руками, чтобы только поскорей присвоить её себе самым естественным образом.
Все что было раньше – заканчивалось. Или я получал желаемое или посылал к черту, разочаровавшись.
Холера же совершенно не хочет меня отпускать.
Нужно было дать ей какое-то другое прозвище.
Это же будто приговором моим стало!
Роскошным, сладким приговором!
Где там на эту казнь абонемент купить можно? Какой максимальный срок?
– Эй, вы, там! – зычный голос Макса продирается сквозь шум воды и даже сквозь шум моих озабоченных мыслей. – Снежок уже второй раз разогревает вам ужин. К вашему сведению – я тоже люблю трахаться. А для этого было бы неплохо, чтоб моя жена покинула чертову кухню! Надеюсь, у вас есть совесть!
Мы с холерой задумчиво переглядываемся.
Потом уже она проходится пальцами по моему плечу вниз, далеко вниз, до самого основания члена добирается. Кажется – сама не ожидая от себя такой откровенности.
– У нас разве есть совесть? – задумчиво переспрашивает она, лукаво глядя на меня из-под своих густых ресниц.
– Да, я тоже удивился, – киваю, отчаянно пытаясь сдерживать вскипевшие от одного только легкого намека, – может быть, Макс надеется, что хоть у двоих у нас что-то да наскребется?
– Может, – Катерина кивает, соглашаясь, но тут же расцетает пакостной улыбкой, – только зря он это…
Ох, холера. Неисправимое мое безумие!
Выходить все-таки пришлось, разумеется. После четвертого раза холера решила, что хватит с неё моей тирании и взбунтовалась.
– Ты. Меня. Затрахал! – чеканит она, одновременно тыкая в мою грудь пальцем. – Если не дашь мне хоть что-нибудь сожрать, я от тебя кусочки отгрызать начну.
– Начнешь с мозгов, конечно? – фыркаю, любуясь тем, как гибкая моя кошка натягивает джинсы на свою дивную попку. Определенно она умеет красиво не только раздеваться. И делает это абсолютно автоматически, без оглядки на меня, без единого грамма фальши или нарочитости.
– С мозгов? – Катерина поднимает бровку и ухмыляется в стиле знакомой моей ехидны. – Уж не хочешь ли ты затрахать меня до состояния зомби?
– Устроить апокалипсис, не выпуская тебя из постели? – делаю вид, что задумался. – Даже не знаю, как быстро мне на это соглашаться.
– Не любите людей, Юлий Владимирович, – холера насмешливо сверкает на меня бесстыжими своими глазами. Знает, что меня бесит это её вечное «выканье» и нарочно достает.
Бесполезно.
После четырех оргазмов я настолько опустошен, что меня сейчас не выбесит даже Капустина, вместе со своим папашей и ректором, желающим поскорее замять скандал и женить меня на приличной женщине любыми средствами.
– В большинстве своем я к людям холоден, – пожимаю плечами флегматично, – но на тебя это, так и быть, не распространяется.
Она кусает губу, в глазах отображается смущенное удовольствие. Зрелище такое соблазнительное, хоть вовсе глаз не отводи.
– Идем. А то ты и вправду умрешь от голода, – рука не удерживается. С удовольствием хлопает холеру по смачной ягодице. На её возмущенный взгляд я отвечаю подмигиванием.
А на кухне нас встречает Снежок, уткнувшаяся в толстую книжку с какой-то целующейся парочкой на обложке. Поднимает глаза, светло улыбается, как умеет только она и, пожалуй, Аська.
– Какие вы молодцы, у меня еще и мясо не остыло.
– Макс сказал, что ты его второй раз разогреваешь уже.
Снежок покачивает головой, закатывая глаза, и снова утыкается в книжку.
Судя по тому, что глаза у неё блестят, а по губам взволнованно то и дело проскальзывает беспокойный кончик языка – молодая госпожа Вознесенская как раз добралась до волнующей сцены. А значит это, что друг мой имел наглость мне соврать, потому что предчувствовал скорейшее вознаграждение его предприимчивости.
И кстати…
– Снежок, моя матушка вернула два твоих романа. Ей понравились.
– О, ну наконец-то, – Снежок ликующе играет бровями, – я как раз хотела перечитать ту дилогию. Там такой шикарный роковой герцог-завоеватель!
Девочки, такие неисправимые девочки!
– Книги в машине, сейчас принесу, – киваю и бросаю взгляд на холеру. Точно видел, что Катерина стесняется оставаться одна с моими друзьями, но Снежка уже использовала магию своего запретного очарования, и ей оказывается достаточно только кивнуть на стул рядом с собой.
– Садись, Катюша, я тебе сейчас ужин положу.
И моя холера садится, невозмутимо и без опаски, и даже заинтересованный нос сует в оставленную на столе раскрытую книгу. И можно без опаски выйти в прихожую, открыть дверь нетерпеливо приплясывающему в коридоре далматину, выйти на крыльцо дома, глотнуть свежего воздуха.
Хорошо…
Так хорошо, как не было безумно давно, как будто наконец все стало как надо.
Охренеть не встать – я на грани увольнения, карьера в университете, которую я пестовал и лелеял на протяжении восьми последних лет, висит на волоске над пропастью, а я так спокоен, будто не происходит ничего страшного.
И мне хорошо, черт возьми, так хорошо, что будь я более стыдлив – непременно усовестился бы, что смею испытывать такое глубокое удовлетворение сегодняшним днем, в то время как в Африке голодают несчастные африканцы.
Долго не стою – внутри начинает мелко и нетерпеливо дрожать колокол моего голода. Сам уже хочу вернуться на светлую Снежкину кухню, увидеть раскрасневшуюся от очередного откровенного разговора мою холеру, прячущую засосы на шее под темным водопадом своих волос.
Но книги все-таки надо забрать.
Пусть это и два не самых толстых женских романчика в мягкой обложке – матушка моя была от них в восторге, да и Снежка ими дорожит…
К своему удивлению, не нахожу книг в сумке для бумаг на заднем сиденье.
А, точно, в бардачок же убирал!