Это… Мне повезло так, или они все такие?
Все!
В личке ВК пятьдесят шесть сообщений и пока я проглядываю мельком еще два, пятьдесят шесть, вместо того чтобы уменьшиться на два, превращается в пятьдесят девять.
Нет, определенно случился какой-то трэш? Почему вдруг почти сто человек решили скинуться мне в личку своими причиндалами?
Заглядываю в уведомления, и среди новостей от групп из подписки нахожу одно упоминание. Щелкаю. Вылетаю в группу нашего универа. А там…
«Восходящая звезда столичной архитектуры» – и видео под коротким издевательским комментарием. На превьюшке видео – я. На пилоне «голой сцены», в клубе Марка. В золотистых шортиках и без лифчика. Кто-то снял мое выступление на видео. И залил его в общий доступ в группу университета. У видео уже сейчас почти тысяча просмотров, что в рамках нашего университета означает однозначный хит.
А я-то думала, что раньше была на дне. Так вот оно где, оказывается!
33. Лучик
– Катя? Катя? Проснитесь же…
Я не хочу реагировать на голос, что так настойчиво пытается меня разбудить. Все мое существо – инертное, тяжелое, измученное. Я устала. Боже, как же я устала.
И все-таки… Надо!
Сажусь. Тру кулаком глаза, понимаю что сама – смертельно замерзла, а глаза опухли самым страшным образом. Спала на улице. На лавочке. Скукожившись в клубок. И как не околела – тот еще вопрос. Наверное, дело в том, что я просто не успела. Ноги никак не давали мне упасть и уснуть, ноги несли меня, несли, несли. А принесли куда?
– Так, давайте вставайте, – жесткая мужская рука сжимается на моем плече, – вам срочно нужен горячий чай.
К своему удивлению я понимаю, что голос-то не чей-нибудь – а Бориса Леонидовича Куприна, лечащего врача моей мамы. И ведет он меня не куда-нибудь – а в светлый холл их частной клиники.
Боже, вот это принесло меня! А ведь точно помню, как выгружалась полуослепшая от шока из машины Капустина тык в тык перед общагой. Как пронзительный и похабный присвист одного из курильщиков хлестнул по лицу пощечиной.
Как развернулась и пошла куда-то, не разбирая куда.
Как услышала за спиной шаги, голоса с предложениями “огласить мой прайс”. Как развернувшись с отчаянной дури врезала наглому мудозвону сумкой по морде. И кулаком потом. И ногами, когда каким-то чудом сбила его с ног.
Наверное, именно это и называют состоянием берсерка – когда рвущийся наружу гнев и боль, ослепляют, лишают рационального мышления. Зато дают силу, бескрайнюю – и возможность не чувствовать боли.
От мудозвона меня отшвырнули.
По всей видимости – я выглядела достаточно стремно, чтобы никто из его дружков-утырков не рискнул продолжать.
Я смогла уйти.
А прийти в себя – не смогла.
– Извините, – шепчу и пытаюсь как-нибудь аккуратно выбраться из настойчивой хватки Бориса Леонидовича, – я… я не должна была так заявляться… Не надо мне никакого чая.
– Какая чушь, – Борис Леонидович встряхивает головой категорично, – только чай вам сейчас и нужен. И шоколад. Знаете, это ведь самое лучшее средство от дементоров?
– Дементоров? – колкие, истеричные смешки слетают с моих губ. – Тех самых? Из сказки?
– Не только в сказках водятся кошмары, – весело откликается Борис Леонидович и кивает проходящей мимо него медсестре, – а о магических и антидепрессивных свойствах шоколада написано не одно мистическое и научное исследование. Не капризничайте, Катя, мне вчера презентовали коробку швейцарского первоклассного шоколада. Я собирался угощать им возможных девушек, но вам оно, кажется, нужнее.
Упертый все-таки мужик. Зевнуть не успеваю, как оказываюсь в огромном кресле— мешке в его кабинете. И на колени мне опускают пресловутую коробку.
И чайник начинает уютно шуметь.
Как отсюда сбежать?
А может…
Устала бегать…
– Простите, Борис Леонидович, боюсь, что вашим девушкам шоколада не останется. Мне нужны все ваши стратегические запасы, – произношу обреченно, понимая, что ноги не хотят никуда идти, да и вообще – больше всего я хочу пледик. Укутаться, согреться и уснуть. Лет на сто. Пока из памяти людей этот позор не сотрется и из интернета запись не удалится.
– Без проблем, – врач пожимает плечами и улыбается, – будем считать, что вы меня спасаете, Катя. Мне нельзя столько сладкого. А вы – молодая, красивая, вам можно! Угощайтесь. Только я хочу кое-что взамен?
– Что? – моя пасмурная натура вскидывается настороженно, чуть не иголки растопыривает.
– Расскажите, что у вас случилось. – просит Борис Леонидович, – на вас лица нет. А вы боец – это совершенно на вас не похоже.
Смотрю на него минуту, смотрю другую. Думаю.
Наконец пожимаю плечами.
В конце концов, какая разница? Об этом уже знает пара тысяч человек народу. Узнает еще один. И пусть после моего рассказа обеспокоенность в его глазах наверняка сменится брезгливостью. Пусть.
Я хотя бы выговорюсь.
К моему удивлению – рассказ не производит на Бориса Леонидовича грандиозного впечатления. Он не меняется в лице, просто слушает, а когда дело доходит до финала вчерашнего дня – достает из ящика стола серебряную гравированную фляжку.
– Вам ведь есть восемнадцать, Катя? – зыркает на меня испытующе, потом морщится, ловя себя на глупости. – Ну точно есть, вы же являетесь нашим клиентом. И контракт на вас оформлен.
– Ага, – без лишних слов и реверансов подставляю чашку под фляжку. Чай с коньяком сейчас – не такая и плохая идея.
– И что вы думаете? Это ваш профессор выложил ту запись? – осторожно спрашивает Борис Леонидович, когда я замолкаю и утыкаюсь в чашку, пытаясь утопить в ней моё горе. – Но зачем ему это?
– Эта запись… Она с самого первого моего выступления в образе космической принцессы, – неохотно поясняю, – именно на этом выступлении он оказался в клубе. Именно после него заказывал первый свой приват.
А на вопрос зачем я отвечать не хочу.
Он ведь…
Он ведь специально вчера удалил меня с поля, послал за Анькой. Лишь бы глаза не мозолила, после отказа. А еще – это он сказал мне напоследок, что я пожалею.
Если вдуматься – это ведь звучит как угроза. Он защищал меня – да. Но ровно до той поры, пока я не дала ему понять, что не хочу продолжать с ним спать на текущих условиях. А потом…
А потом меня можно послать по его нужде, но когда я сама оказалась в сложной ситуации, он не приезжает.
У него дела.
А потом раскрывается тот секрет, который и знал-то только он. Для чего? Да хотя бы для того, чтобы все-таки вышвырнуть меня из универа. Почему бы и нет, если я ему глаза режу?
– Что вы будете делать дальше, полагаю, тоже лучше не спрашивать?
Да.
Лучше не спрашивать.
Потому что я понимаю, что себя перебороть надо, но сама идея, что придется возвращаться в университет, туда, где меня опозорили. Где все и каждый без зазрения совести будут тыкать в меня пальцами, слать похабные сообщения – а даже если сменю симку – просто перейдут на записочки.
Да и потом. Скандальное видео в группе университета с моим участием. Насколько сильно я хочу получить свой приказ на отчисление лично в руки? Да вообще не хочу.
Я понимаю – надо что-то делать, как-то двигаться дальше, хоть даже вещи из общаги забрать…Но прямо сейчас ресурса на это у меня нет. Совсем-совсем-совсем.
– Ладно, Катя, тогда давайте я буду тем, кто позволит лучу свету пробиться в ваш беспросветный мрак, – Борис Леонидович говорит это высокопарно, судя по всему – чтобы я лишний раз усмехнулась, хоть и через боль, – у меня для вас хорошие новости.
– В вашей клинике появились скидки для малоимущих и отчисленных студентов? – мрачно шучу, на сколько вообще хватает чувства юмора.
– Идемте, – Борис Леонидович поднимается, энергичный как кролик из рекламы типа-вечных батареек, – лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
– Да я и на то, и на то согласна, – недоверчиво откликаюсь, но иду следом.
И все же он ужасно таинственен. И ведет меня куда-то по незнакомым мне закоулкам коридоров. Останавливается у совершенно незнакомой мне палаты с ужасно довольным видом. Смотрит на меня.
– Вы готовы, Катя?
– Я готова вас убить, Борис Леонидович, – тихо выдыхаю, потому что нервы ни к черту – устала я от сюрпризов.
– Не-е-ет, это неправильная готовность, – широко улыбается врач и распахивает передо мной дверь в палату.
Я захожу, ничего не понимая. А может быть – не смея верить. Лишь потом, когда я обозреваю обстановку, кучу мониторов и приборов, и… голову своей мамы на подушке, где-то на горизонте моей души и вправду начинает золотиться закатная кромка надежды.
А уж когда она, пусть и опутанная шлангами и проводами, приподнимает голову – я чудом не падаю в обморок.
Очнулась! Очнулась!
Моя мама вышла из комы!
– Не шевелись, только не шевелись, – произношу и понимаю, что уже сижу на краю маминой кровати и отчаянно сжимаю её тонкие пальцы. Боже. Все время её болезни так боялась этих прикосновений, потому что с каждой неделей мне казалось – мама все меньше принадлежит реальному миру. Кожа бледнела. Будто начала просвечивать сильнее. И сейчас у меня натуральное ощущение, что держу за руку призрака.
Мама не говорит, её лицо скрыто под кислородной маской – она все еще на искусственной вентиляции, видимо, легкие не справляются. Но её глаза, огромные, отчаянные…
Боже, я представляю, в каком состоянии она очнулась. Имея в голове последнее воспоминание почти годичной давности. Господи, мамочка…
Прижимаюсь щекой к её ладони, такой хрупкой, такой тонкой, и задыхаюсь от рвущегося наружу со слезами вместе бесконечного облегчения.
Живая, живая! И не в состоянии овоща, как я боялась – она проведет остаток своих дней, а по-настоящему живая! В сознании. Даже пытается шевелиться.
– Алина Сергеевна пришла в себя еще в ночь с субботы на воскресенье, – меж тем почти не скрывая гордости в голосе рассказывает Борис Леонидович, – у нас были основания для беспокойства, мы не стали отрывать вас от учебы до того, как проведем весь комплекс мероприятий по выводу пациента из комы. По всем показателям оказалось, что сегодня уже можно перевести вашу маму из реанимации в палату интенсивной терапии. Собирались сообщать уже сегодня, но вы пришли к нам сами!