последняя из написанных лично автором и названная им коротко «ПЕРЕД ФИНАЛОМ»
ГЛАВА №51Врач Супостат прячет Фонди-Монди-Дунди-Пэка в свинцовый гроб, а генерал Шито-Крыто превращает этот гроб в лепёшку
ФОНДИ-МОНДИ-ДУНДИ-ПЭК СПОКОЙНО КУРИЛ, а врач Супостат смотрел на него вытаращенными от ужаса глазами и бормотал:
— Сорок тысяч в хорошей валюте… сорок тысяч в хорошей валюте…
Из радиоприемника гремел голос генерала Шито-Крыто:
— Не сводить друг с друга глаз! Среди нас предатель! Никому не двигаться с места! Не шевелиться! Среди нас предатель!
— Что делать? — спросил Фонди-Монди-Дунди-Пэк.
— Не знаю, не знаю, я ничего не знаю, — прошептал врач Супостат. — Я ничего не соображаю. Ведь предатель — это ты! Тебя ищет сверхспецразведка. Я обязан сообщить о тебе, чтобы ты погиб, а ты остался жив-живехонек!
— Если я погибну, ты не получишь сорок тысяч в хорошей валюте. Кроме того, если ты меня выдашь, я тебя тоже продам. Я умею это делать. Тебе не выкрутиться. Давай что-нибудь придумывай!
— Не могу, не могу, не могу! У меня не соображается! Соображай ты!
— Сиди спокойнее, — посоветовал Фонди-Монди-Дунди-Пэк. — Придумай, куда меня спрятать. Остальное я беру на себя.
— Нам не обмануть сверхспецразведку! Она вот-вот будет здесь! Ах, если бы не сорок тысяч в хорошей валюте, я бы спокойно выполнил свой долг и выдал тебя! — Толстый голос врача Супостата от страха и жадности стал тонким, почти писклявым. — Ты просто обманул меня! У тебя не может быть таких денег!
— Деньги у меня есть, — невозмутимо проговорил Фонди-Монди-Дунди-Пэк. — Спрячешь меня — получишь сорок тысяч в хорошей валюте. Не спрячешь — не получишь.
Врач Супостат выскочил из-за стола, нажал в стене кнопку, стена раздвинулась, и за ней оказался стол, а на столе большой свинцовый гроб. Врач Супостат нажал кнопку на столе, крышка гроба приподнялась. Он шепнул:
— Залезай. Запас кислорода на четыре часа!
Фонди-Монди-Дунди-Пэк забрался в гроб, крышка опустилась, половинки стены соединились, врач Супостат выпил пол-литра валериановых капель и сел в кресло с таким видом, словно приготовился умереть.
В кабинет с тремя офицерами и пятью собаками из сверхспецразведки ворвался генерал Шито-Крыто, заорал:
— Где Бокс-Мокс? Где этот негодяй?
Если бы врач Супостат даже и захотел ответить, то не смог бы: со страха челюсти ему свело судорогой, он стоял как столб.
— Если через четырнадцать секунд не ответишь, висеть тебе под потолком за левую ногу! Считайте!
— Раз! Два! Три! — начал считать один из офицеров сверхспецразведки, и с каждой цифрой врач Супостат все сильнее ощущал приближение своей холодной смерти.
— Четырнадцать!
— Эоуыа… — еле шевеля сведенными судорогой челюстями, выговорил он. — Ауые…
— Ну, ну!
Он глазами показал на кнопку в стене. Генерал Шито-Крыто ткнул пальцем, стена раздвинулась. Он сквозь зубы процедил:
— Попался, голубчик… нет, я тебя не подвешу к потолку за левую ногу… я тебя изрежу перочинным ножиком на мелкие куски и зажарю на подсолнечном масле… Отвечай, что ты успел сделать?
— Я оставил тебя в дураках, — раздался голос Фон-ди-Монди-Дунди-Пэка. — Ты не успеешь разрезать меня перочинным ножиком на мелкие кусочки. Раньше ты лопнешь от дикой злобы.
Генерал Шито-Крыто с трудом удержался на ногах; он побагровел, затем побелел, потом посинел и, став совершенно черным, прохрипел:
— Это ты взял балдин?
— Я. А офицер Лахит выдал план операции «Братцы-тунеядцы». А Стрекоза попалась.
Генерал Шито-Крыто зарычал и заколотил по гробу кулаками, сплющил его в лепешку, сложил вдвое, еще раз сплющил и заорал:
— Где правда? Где справедливость? — И его затрясла такая трясучка, что три офицера повисли на нем, но унять ее не смогли — отлетели. Пять собак со страха залезли под стол вместе с врачом Супостатом, и там вшестером скулили. — Ни стыда, ни совести ни у кого нет, — бормотал генерал Шито-Крыто, стараясь унять трясучку. — Все предатели… все негодяи… ни одного порядочного человека…
Это был бред. Уж если генерал Шито-Крыто заговорил о желании иметь рядом порядочных людей, значит, свихнулся.
Врач Супостат вылез из-под стола и поставил в генеральскую голову несколько уколов.
— Где правда? Где справедливость, Супостат?
— Правды нет, шеф. Справедливости тоже. Сорока тысяч в новой валюте тоже нет.
— Какие сорок тысяч? Какая хорошая валюта?
— Эту сумму обещал мне расплющенный вами Бокс-Мокс, если я предам вас.
— И ты не предал? — удивился генерал Шито-Крыто.
— Ни в коем случае! Я специально спрятал его в гроб, чтобы он не убежал. Вы знаете, кто такой был Бокс-Мокс?
— Предатель, проходимец и приятель проныры Лахита.
— Нет, шеф, — очень осторожно выговорил врач Супостат, — это был ЫХ-три нуля.
Генерал Шито-Крыто нервно хихикнул и спросил:
— Ты решил меня разыграть! С какой целью? ЫХ-три нуля давно нет на свете!
— Шеф, это был он, уверяю вас! Я его сразу узнал. Да он и сам потом в этом признался.
— Идите, — вяло приказал генерал Шито-Крыто офицерам из сверхспецразведки и собакам и, когда те поспешно убрались, сказал: — Может получиться огромный крах. Значит, Лахита выкрали. Проныра проныру украл. Балдин тоже выкрали. И план операции «Братцы-тунеядцы» разглашен.
— Но ведь я не имею к этому никакого отношения, шеф! — Врач Супостат бухнулся перед ним на колени. — Я никогда ни за что не предавал вас!
— Значит, не было подходящего случая. Почему ты сразу не сказал, что в гробу ЫХ-три нуля?
— У меня судорогой свело челюсти от страха перед вами. Ведь вы дали мне всего четырнадцать секунд, и я растерялся. Плохо у меня с нервами. Устал. Вымотался. Пора отдыхать.
Генерал Шито-Крыто согласно покачал своей огромной, без единого волоска головой, проговорил:
— Это понятно. Я тоже устал. Но мне отдыхать некогда. Работы много. Срочной работы. А я остался без помощника.
И он побрел к дверям, еле переставляя ноги, постоял у дверей, обернулся, спросил:
— А ЫХ-три нуля не рассказывал тебе, каким образом он смог проникнуть обратно к нам?
— Никак нет, шеф.
— Мне понятно, почему он выдал «Фрукты-овощи». Это естественно. Но… если он вернулся к нам, то почему не предал тех, кто его послал сюда? Что его заставило вернуться к нам?
— Понятия не имею, шеф.
Генерал Шито-Крыто вышел.
Врач Супостат перекрестился, бормоча:
— Пронесло, господи… пронесло, господи…
— Нет, не пронесло! — раздался голос Фонди-Монди-Дунди-Пэка, и он сам собственной персоной оказался перед столом. — Зачем же так легко отказываться от сорока тысяч в хорошей валюте?
— Как ты… как тебе… как…
— Я все ваши штучки знаю. Просто вылез из гроба и спрятался. Задача проста: сейчас меня уже не ищут. Меня нет. Ты помогаешь мне отсюда выбраться и получаешь из моих рук сорок тысяч в хорошей валюте… Ну, что тебя беспокоит?
— Я не представляю…
— Ну хорошо. Мне остается пойти к Шито-Крыто и рассказать…
— Он подвесит тебя к потолку за левую ногу!
— И тебя со мной за компанию.
— Зачем ты явился сюда? Зачем свалился на мою бедную голову? Уже лучше бы ты не вылезал из гроба…
На какое-то мгновение, а может быть, и на несколько десятков секунд Фонди-Монди-Дунди-Пэк пожалел врача Супостата, но жалость эта быстро прошла, и Бокс-Мокс сказал:
— Не врач ты, а враг. Ну потряси ты свой глупой головой, пораскинь, как говорится, мозгами, если, конечно, они у тебя есть. Подумай. Поразмысли. Сообрази. Всю жизнь ты имеешь дело только со шпионами. Неужели ты до сих пор не знаешь нашей натуры?
— Знаю, знаю, еще как знаю! — прокричал Супостат. — Я не только натуру вашу знаю! Я у каждого из вас даже нос помню! И не верю я ни одному вашему слову! И нельзя вам верить! Все равно обманете!
Фонди-Монди-Дунди-Пэк с сожалением покачал головой и сказал:
— Даю тебе на размышление семь с половиной секунд.
В радиоприемнике что-то затрещало, и раздался голос генерала Шито-Крыто:
— Всем, всем! Предатель уничтожен. Наши ряды очищены. Дела наши идут прекрасно. В «Гробе и молнии» вводится наичрезвычайнейшее наивоеннейшее положение. Ждите важного приказа.
— Вот… — тонким голосом шепнул врач Супостат. — Слышал?
— Пойми ты! — рассердился Фонди-Монди-Дунди-Пэк. — Мы с тобой связаны одной веревочкой. Я без тебя никуда не денусь. И тебя от себя никуда не отпущу. А ты городишь чепуху. Трусишь.
— Трушу, — признался врач Супостат, — никогда в жизни так не трусил. Просто не знаю, что и делать. Понятия не имею.
ТУТ ДАЖЕ ФОНДИ-МОНДИ-ДУНДИ-ПЭК ПРИУНЫЛ.
ГЛАВА №52Первый вполне человеческий поступок младшего сержанта Стрекозы на пути ее превращения из агенточки в нормальную девочку
СЛУЧИЛОСЬ СОВЕРШЕН НО НЕВЕРОЯТНОЕ СОБЫТИЕ — ЛЕЙТЕНАНТ ВАСИЛЬКОВ ОТКАЗАЛСЯ ВЫПОЛНЯТЬ ЗАДАНИЕ, заявив следующее:
— Прошу освободить меня от этого задания, не могу больше. Весь хожу искусанный и исцарапанный, а толку никакого. Разве это служба получается? Пошлите меня на любое самое опасное дело — только от Стрекозы освободите!
Полковник Егоров нахмурился, помолчал и спросил:
— А что такое Стрекоза, знаете? Она младший сержант по званию, агент иностранной разведки. И вы обязаны с ней справиться, как обязаны справиться с любым агентом. А вы малодушничаете, расписываетесь в собственном бессилии.
— Ну не получается если! Я ведь стараюсь! Я ведь не царапин и укусов боюсь, а стыдно мне, что ничего у меня не получается! Я из-за нее ночей не сплю! А результат? Нуль без палочки!
— Кто же ею, по-вашему, заниматься будет? Я, что ли? Вам не нравится, что она кусается и царапается. Это действительно неприятно, я понимаю. — Полковник Егоров усмехнулся. — Значит, вы предлагаете другого работника ей на растерзание отдать? Правильно я вас понял? Пусть другой кто-нибудь помучится, так? Вы этого хотите?
— Не могу знать. Просто ничего у меня не получается. Звереныш она, а не человек.
Полковник Егоров мягко возразил:
— Нет, она человек, но воспитали ее зверенышем. Не могли же из нее выбить все человеческое! И мы не имеем права посадить ее в клетку, как настойчиво рекомендует бывший генерал Батон. Что-то надо придумать наше. Не исключена, кстати, возможность, что мы встретимся со шпиончиками генерала Шито-Крыто. Вполне вероятно, что они примут участие в операции «Братцы-тунеядцы». Продолжайте выполнять задание, и чтоб больше я не слышал от вас всяких там разных… отговорочек.
— Есть, — унылым голосом произнес лейтенант Васильков. — Разрешите идти?
Надо сказать, что судьба младшего сержанта Стрекозы занимала полковника Егорова не только с той точки зрения, что рано или поздно со шпиончиками генерала Шито-Крыто придется иметь дело, и тогда агенточка может оказать неоценимые услуги, если ее перевоспитать, то есть превратить в нормального человека.
Жаль, что насчет Стрекозы своевременно не посоветовались с Фонди-Монди-Дунди-Пэком. А теперь — когда он вернется и вернется ли? Давно он молчит. Видно, дела его там, в «Гробе и молнии», плохи. Будем надеяться, что с его знаниями и опытом он как-нибудь да выкрутится.
План операции «Братцы-тунеядцы», в общих чертах сообщенный офицером Лахитом, сейчас рассматривается командованием. В ближайшее время начнется подготовка к контроперации под условным названием «Каюк». Работа предстоит необычная и по масштабам невиданная. Одна из сложностей заключается в том, что офицер Лахит многих важнейших деталей операции не знает. Неизвестно, например, когда начнется ее осуществление и какими путями будут перебрасываться большие группы агентов.
И если полковник Егоров имел дело с планом операции «Братцы-тунеядцы» в целом, то лейтенанту Василькову предстояло решить частную задачу — воевать с младшим сержантом Стрекозой до победного конца.
Казалось, с каждым днем характер ее становился все злее и ожесточеннее; дежурные отметили, что это особенно обнаружилось, когда у нее отобрали таблетки балдина.
Из мешка агенточку выпускали только поесть, попить да еще кое для чего. Фруктовки она пила много, а вот ела редко, не чаще одного раза в два-три дня, и только котлеты.
Лейтенант Васильков все ждал, когда же она устанет сидеть в мешке, вернее, висеть, потому что, если мешок опускали на пол, она принималась кататься, и тогда ее опять приходилось подвешивать. И еще лейтенант Васильков все надеялся, что если она и не устанет висеть в мешке целыми сутками, то по крайней мере ей это когда-нибудь да надоест.
Кроме ругательств, от Стрекозы не слышали ни одного путного слова. Купили ей куклу — агенточка разорвала ее за полторы минуты и еще долго грызла.
— Посадить тебя в клетку? — рассердившись на нее, спрашивал лейтенант Васильков.
— Эфорт! (Валяй!)
Ну, что тут будешь делать? Приказ, конечно, есть приказ, надо его выполнять, но — как?!
И вот тут-то лейтенант Васильков, совершенно отчаявшись хоть немного воздействовать на Стрекозу, предпринял невероятный шаг — решил отказаться от задания. Возвращаясь после объяснения с полковником Егоровым, он подумал, что еще дешево отделался. Могло бы и попасть, и здорово.
В камеру к Стрекозе он вошел раздраженный, готовый на все, сказал:
— Так вот, госпожа Стрекоза, чтоб тебе пусто было! Давай окончательно договоримся. Сколько это может продолжаться? На что ты рассчитываешь? На искривление позвоночника? Что за охота в мешке сидеть? Превращайся давай в человека!
— Гутто мурирэ! (Лучше умереть!)
— Ты пойми, что дела вашей «Гроб и молнии» — гроб без молнии. Какой смысл тебе безобразничать?
— Рэхитиг амил! (ругательство).
«Вот и поговори с ней, — уныло думал лейтенант Васильков. — Ее даже припугнуть нечем. Голода она не боится. Холода не боится. Боли не боится. Выносливости необыкновенной. Звереныш и звереныш. За что мне такое наказание? Нет ничего хуже, когда тебе поручат дело, а ты и понятия не имеешь, как его делать. Одно только и утешение, что никто вообще не знает, на что эта агенточка годится. Даже полковник Егоров не знает. Тогда получается, что я должен гордиться оказанным доверием! Ладно, погоржусь. Но дело от этого с места не сдвинется».
Однако надо действовать.
Он сходил за бутылкой фруктовой воды, опустил мешок на пол. Стрекоза сразу начала кататься.
— Фруктовку принес, не дергайся!
Младший сержант моментально притихла. Лейтенант Васильков выпустил ее из мешка, предложил:
— Садись, потолкуем. Ты офицера Лахита знаешь?
— Он помощник шефа, — впервые на человеческом языке ответила Стрекоза, не сводя глаз с бутылки.
— Хочешь его увидеть?
— Дерки! (Враки!)
— Он бы тебе объяснил обстановку. Сообщил бы, что мы знаем план операции «Братцы-тунеядцы».
В глазах Стрекозы мелькнул испуг, она крикнула:
— Авэк провокт нон загер! (С предателями не разговариваю!)
— Он не предатель. Он просто нам попался. Он говорит, что генерал Шито-Крыто отдал приказ тебя, как предателишку, обезвредить.
И все десять пальцев обеих рук младшего сержанта Стрекозы едва не вцепились в лицо лейтенанта Василькова. В сердцах он вывернул ей руку так, чтобы агенточка не могла пошевелиться, и крепко отшлепал ее по тому самому месту, по которому и наказывают провинившихся детей.
Старший санитар Тимофей Игнатьевич назвал бы эти действия санитарной обработкой задней поверхности организма младшего сержанта при помощи верхней правой конечности лейтенанта.
Но Стрекоза — вот чудеса! — притихла, не двигалась, хотя лейтенант Васильков больше не держал ее, и вдруг разревелась во все горло, разревелась совсем по-человечески, как обыкновенно ревут обиженные девочки.
От величайшего удивления лейтенант Васильков стал гладить ее по голове, растерянно приговаривая:
— Перестань, ну перестань… больше не буду… сама виновата… перестань… больше не буду…
— Больше не буду! Больше не буду! — сквозь рыдания совсем по-человечески выкрикивала Стрекоза. — Сама виновата! Сама виновата!
Совершенно обескураженный лейтенант Васильков не знал, что ему и делать, забыл, что перед ним агенточка иностранной державы, пожалел ее (не державу, конечно, а девочку) и поцеловал ее от этой жалости в лоб.
Зарыдав еще громче, Стрекоза обхватила его шею руками, прижалась мокрым от слез лицом к его лицу и бормотала, содрогаясь от рыданий:
— Сама виновата… больше не буду… сама виновата… больше не буду…
А не мешало бы эту сцену посмотреть генералу Шито-Крыто. Если бы он и не лопнул от дикой злости или с досады, то по крайней мере ему было бы о чем подумать своей огромной, без единого волоска головой. Но ничего бы он ею, похожей на арбуз, футбольный мяч или глобус, не понял! Не он первый пытался сделать из человека зверя или болвана, затратив на это мерзкое дело массу времени, подлости, сил и умения. Всё учел генерал Шито-Крыто, всё, кроме того, что его шпиончики родились людьми!
Отнесись лейтенант Васильков к Стрекозе только как к младшему сержанту иностранной разведки — неизвестно, чем бы это закончилось. Может быть, и пришлось бы Стрекозу на всю жизнь в клетку поместить (чтобы не было искривления позвоночника, которое могло случиться, если бы ее оставить в мешке). Вполне вероятно, что агенточка могла даже и покончить с собой, убедившись, что ей не выполнить задания генерала Шито-Крыто, а простить себе этого она не могла.
Но лейтенант Васильков в сердцах отшлепал ее, как обыкновенную провинившуюся девчонку, и по тому самому месту, по которому шлепают именно детей.
Вы помните, конечно, что Стрекоза умела драться и дралась жестоко, и ее били жестоко, но били по каким угодно местам, только не по тому, которое специально предназначено для шлепанья. И обратите внимание: шлепанья, а не битья. Ударь лейтенант Васильков младшего сержанта — и никакого бы воспитательного эффекта, разве бы что сдачи получил в виде укусов и царапин.
К тому же у детей, как известно, место для шлепанья имеет прямую внутреннюю связь с глазами, единственным местом, где вырабатываются и откуда выделяются во внешнюю среду слезы. Шлепнешь по специальному месту, а из глаз — слезы! Прямая внутренняя связь!
А начав плакать (чего шпиончики делать не умели), Стрекоза тем самым уже совершила вполне человеческий поступок.
Когда же, пожалев агенточку, лейтенант Васильков поцеловал ее в лоб, она разрыдалась еще громче: ведь впервые в жизни ее пожалели.
И ей все это очень понравилось. И чем растеряннее лейтенант Васильков просил ее успокоиться, тем громче она рыдала и, наконец, стала рыдать так безутешно, что лейтенант Васильков, не зная, как быть дальше, неожиданно для себя самого предложил:
— Давай-ка лучше пообедаем!
И они пошли в столовую. Стрекоза взяла его за руку обеими руками, сказала неуверенно:
— Хочу котлету…
— Будет у тебя котлет столько, сколько ты только захочешь!
— А хлеб?
— Еще больше!
В столовой Стрекоза растерялась и напугалась. Среди обедающих было немало людей в чужой военной форме, а Стрекозу воспитали так, что каждого человека, и особенно военного, она считала заклятым врагом, и если она первой не успеет выстрелить в него, то он выстрелит в нее обязательно.
Но никто не наводил на нее дуло пистолета, никто не командовал «Руки вверх!» — самые страшные для шпиона слова, и она не выпускала руки своего сопровождающего.
— Суп есть не будем! — спросил он, и Стрекоза ответила:
— Хочу котлету.
— Сколько штук?
— А сколько можно?
— Сколько, как говорится, влезет.
— Не знаю. Много-много.
— Десять порций достаточно?
— Ах!
Официантка, поставив на стол тарелку с грудой котлет, во все глаза смотрела на девочку. А та проглотила, почти не жуя, одну котлету, вторую, третью…
— Не торопись, не торопись! — испуганно попросил лейтенант Васильков. — А то худо тебе с непривычки будет! Объешься!
— Бедная, бедная! — воскликнула официантка. — Где же ты так проголодалась! Будто бы года два не ела… Звать-то тебя как?
— Стрекоза, — ответила Стрекоза, съев последнюю котлету, и принялась за хлеб.
— Стрекоза?! — удивилась официантка. — Хотя ничего особенного. И не так еще назвать могли.
Она хотела еще что-то спросить, но лейтенант Васильков выразительным взглядом велел ей молчать.
Уничтожив хлеб, Стрекоза уставилась на его тарелку, на которой была нетронутая порция. Конечно, он пододвинул тарелку.
Официантка принесла десять стаканов компота и, не сдержав любопытства, спросила:
— Да где же она, бедная да болезная, проголодалась так?
— Там, — уклончиво ответил лейтенант Васильков и едва успел подхватить Стрекозу, чтобы она не упала со стула: девочка крепко спала.
Он взял ее на руки и, провожаемый десятками любопытствующих взглядов, направился к выходу.
Шел он и не без большого удивления думал, что впервые в жизни бережно несет на руках агента иностранной разведки. Но куда его, то есть ее, нести! Камера напомнит ей о том, где она и кто она такая, и все опять начнется сначала. Опять лейтенант Васильков несколько раз в день будет посещать медпункт, чтобы смазать йодом царапины и укусы.
И, поразмыслив, он прямым ходом двинулся к полковнику Егорову, в кабинете осторожно опустил Стрекозу на диван и облегченно произнес:
— Вот. Докладываю: отшлепал по одному месту, когда нервы мои не выдержали. Плакала она. Рыдала и ревела. В столовой накормил. Уснула там.
— Интересно, — помолчав, проговорил полковник Егоров. — Даже понятно. Ее толком ни разу не кормили, всегда жила впроголодь, а на сытый желудок нормальному человеку хочется спать. Вот она и сморилась. Что дальше предпринимать намерены?
— Не знаю, — вздохнув, ответил лейтенант Васильков. — Но считаю, что в камеру ее обратно нельзя.
— Верное соображение. А куда? Ведь нет никакой гарантии, что, проснувшись, она не бросится на вас или кого другого.
— Константин Иванович! — очень порывисто сказал лейтенант Васильков. — Вы всегда учили меня работать, не боясь риска. Вы всегда учили меня работать с выдумкой. Случай мы имеем необычный, значит, и подход надо отыскать тоже необычный. Разрешите мне под мою личную ответственность взять агенточку… то есть девочку, к себе домой? Я живу с мамой.
— Нет, нет, слишком рискованно! — отрицательно покачав головой, ответил полковник Егоров. — А если она вытворит что-нибудь? А если, хуже того, улизнет?
— Вроде бы не должна, Константин Иванович. Не знаю, как вам объяснить, но я уверен, что иного выхода нет.
— В принципе-то я с вами согласен. Убеждать меня не надо. И уговаривать тоже не требуется. Но ведь только сегодня утром вы утверждали, что это звереныш.
— Виноват, поторопился с выводами.
Они одновременно взглянули на Стрекозу. Та крепко и сладко спала, как обыкновенная нашалившаяся девочка. Но они понимающе переглянулись, подумав: сколько еще нужно сделать, чтобы она действительно превратилась в обыкновенную девочку!
Лежит себе на диване, сладко и крепко спит, и вроде бы никому в голову не придет, что не девочка это обыкновенная, а самый настоящий агент иностранной разведки. Вот тут и соображай, вот тут и принимай решение! Подумаешь, что она обыкновенная девочка, а она тебе из пистолета три пули в сердце! Решишь, что она шпион, а она все-таки девочка…
— Вот что! — решительно сказал полковник Егоров. — Продолжайте выполнять задание! Нет у нас иного выхода. Скоро-скоро начнется осуществление операции «Братцы-тунеядцы». В ней наверняка примут участие шпиончики. И если мы не справимся с одним, вернее, с одной из них, что же будем делать с большим количеством?
— Я приму все меры, — заверил лейтенант Васильков. — Обязательно возьму кого-нибудь на помощь.
— Машину! — приказал полковник Егоров в телефон. — Все правильно. Попав в совершенно незнакомую ей, человеческую обстановку, она захочет быть девочкой, а не агентишкой. Ну, желаю успеха. Ни пуха, как говорится, ни пера, а в данном случае — ни укусов, ни царапин. ВЕЧЕРОМ ПОЗВОНИТЕ МНЕ ДОМОЙ.
ГЛАВА №53Папа Юрий Анатольевич овладевает искусством ведения домашнего хозяйства. Осложнения в семье Прутиковых в связи с приездом мамы
МИР И ПОКОЙ ХОТЯ ВСЕ ЕЩЕ И НЕ ВЕРНУЛИСЬ В СЕМЬЮ ПРУТИКОВЫХ, НО ДЕЛА В НЕЙ СЕЙЧАС ШЛИ КУДА КАК ЛУЧШЕ, если не учитывать того, что до сих пор Толик был в больнице, а мама на юге в санатории.
Перемены в семье в лучшую сторону начались с того дня, когда папа Юрий Анатольевич заявил торжественно и высокопарно:
— После долгих и мучительных раздумий, сопровождаемых глубокими переживаниями, я твердо решил в корне изменить свои взгляды на себя и на жизнь. Раньше семья жила для меня. Теперь я должен ей отплатить. Сейчас я буду жить для семьи. Одновременно буду положительным примером для сына.
— Большой принципиальный шаг вперед делаешь, — одобрила бабушка Александра Петровна. — Овладел ты. Юра, наконец-то научным подходом к действительности. Теперь я за вас спокойна. Только переходи от слов к делу немедля, а то остынешь.
И папа Юрий Анатольевич от слов перешел к делам — начал овладевать основами качественного приготовления пищи на газовой двухконфорочной плите.
Не буду описывать все многочисленные случившиеся с ним мелкие, средние и крупные конфузы, которые он перенес болезненно, но стойко.
«Книга о вкусной и здоровой пище» часто подводила Юрия Анатольевича, потому что была рассчитана на опытных хозяек, а он был начинающим хозяином. Посему он часто и попадал впросак. Однажды он, например, по всем правилам зажарил курицу, не вынув из нее ни зоба, ни внутренностей, не отрубив лапок и головы. Бррррр — что получилось!
Но постепенно, консультируясь с Александрой Петровной и соседками, он кой-чему научился. Настал день, когда в кафе он очень иронически сказал официантке:
— По всей вероятности, у вашего повара две бабушки.
— А почему вы так решили!
— Потому что он не умеет готовить. Такую бяку, простите, я могу сделать левой рукой на дырявой сковородке с прошлогодним маслом! — И, гордо подняв голову, Юрий Анатольевич вышел и больше ни разу не бывал ни в этом кафе, ни в других.
Дело не в том, что будто бы везде готовили плохо, а в том дело, что ему понравилось готовить. Вот так!
Конечно, времени на покупку продуктов и суету у плиты уходило немало. Но тут обнаружилось любопытное обстоятельство: ведь если делаешь много дел, получается, что у тебя много времени. Следовательно, для того, чтобы иметь как можно больше времени, надо делать как можно больше дел!
Однажды бабушка Александра Петровна, придя домой, обошла всю квартиру и, садясь за стол на кухне, очень удовлетворенно сказала:
— Если еще и сына этому обучишь, я свою научную задачу могу считать выполненной.
— Ну, а как суп?
— Душа больше желудка радуется. Только я в супе поджаренный лучок уважаю.
И они начали обстоятельно, со знанием дела обсуждать различные кулинарные тонкости.
Так вот и текла жизнь до приезда мамы. Она вернулась загорелой, помолодевшей, поздоровевшей и — недовольной до внешне заметного раздражения.
— Представьте себе, я ни капельки не отдохнула, — заявила она, — ни на вот столечко не поправилась, почти не загорела и чувствую себя значительно хуже, чем до отъезда отсюда туда.
— Извини, — удивленно сказал папа, — но твой внешний вид свидетельствует прямо о противоположном! Ты просто расцвела.
— Нельзя судить о человеке только по внешнему виду!
— Кормили, что ли, некачественно? — спросила бабушка. — Погода дождила? Море пересоленное или недосоленное попалось?
— Там было много детей, — нервно объяснила мама, — и, представьте себе, у всех дети как дети. У всех бабушки как бабушки.
— А мамы как мамы там встречались? — сразу обиделась Александра Петровна.
— Я о другом! Все балуют детей, и дети растут нормальными! А я как вспомню… так весь загар сойдет. Что с моим сынулей?
— Поправляется, — озадаченно ответил папа. — Уже принимает пищу, двигается. Немного разговаривает. Один раз рассмеялся.
Папа Юрий Анатольевич, жалея свою жену (она же мать его несчастного ребенка!), не сказал ей всей правды. И правда эта, как всякая правда, могла напугать. А человек только что вернулся из отпуска, пусть хоть день проживет, не зная, что же творится с его сыном.
Но мама есть мама: она предчувствовала, что с ее сыном творится что-то очень и очень неладное.
— Ужас! — прошептала мама. — Разве я виновата, что все силы и время отдавала чужим детям? Но почему другим детям достаточно одной бабушки, и больше они ни в чем не нуждаются?.. О, ты, мама, вернулась к своим обязанностям? — спросила она, попробовав суп. — Наконец-то!
— Это моя работа, — скромно сообщил папа.
— Не смеши меня.
Александра Петровна и Юрий Анатольевич переглянулись и промолчали, ничего не стали ей объяснять. Она с курорта, устала, пусть отдохнет, придет в себя.
Но в тот же день в семье начались осложнения. Узнав о научной регистрации ленивых и склонных к лени детей, мама предельно возмутилась:
— Какая бесчеловечная нелепость! Неужели мы должны и бедного Толика за… это… регистрировать?
— Да, это наш долг и наше спасение, — ответил Юрий Анатольевич, сразу приготовившись к тяжелому разговору. — Неверным воспитанием мы искалечили ребенка и…
— Кто искалечил? Я лично его почти не воспитывала. Это вы с бабушкой довели ребенка до областной психиатрической больницы!
— Хорошо, мы с бабушкой. Тогда ты нам и впредь не мешай его воспитывать.
Не буду передавать этого длинного и действительно тяжелого для всех разговора, который все равно ни к чему не привел — каждый остался при своем мнении.
Особенно была недовольна мама. Тоном, не терпящим даже самого маленького возражения, она заявила:
— Теперь моя очередь воспитывать сына. Я лучше вашего знаю детей, не первый год работаю в школе с большим контингентом учащихся.
Такого решения никто не ожидал, может быть, даже и сама мама, а поэтому оно вызвало сначала сильное недоумение, А ЗАТЕМ НЕ МЕНЕЕ СИЛЬНУЮ РАСТЕРЯННОСТЬ.
ГЛАВА №54Отчаянные попытки фон Гадке сделать человечеству, хе-хе, большую пакость и гибель фон Гадке в верхних слоях атмосферы
ВЫПРЫГНУВ ИЗ ОКНА ШПИОНСКОГО РЕСТОРАНА «РУКИ ХОХ!», чтобы вторично избежать почетной спиртизации, господин оберфобердрамхамшнапсфюрер фон Гадке уже в воздухе понял, что сейчас разобьется и останется от него только мокрое местечко.
Третий этаж плюс асфальт.
Но успел он подумать и о том, что умирать он не имеет никакого морального права. Не было смысла всю жизнь отдавать борьбе с людьми и детьми, достичь в этой борьбе ряда успехов, избежать почетной спиртизации, поприсутствовать на вечере в честь своей собственной смерти, убедиться, что старым шпионам — коллегам по профессии, — не дороги твои идеалы, а дороже сосиски с кислой тушеной капустой, смело и ловко выпрыгнуть в окно и — вот на тебе! — погибнуть, хряпнувшись об асфальт.
Ох, как ему нужен самолет с большой бомбой! А куда ее шарахнуть, он знает. Только ему одному известны места самого наибольшего скопления детей на нашем земном шаре!
Но сначала надо еще выжить, чтобы не дать жить другим.
О майн бог, помоги!
Помог ему не бог, а грузовик, выскочивший из-за угла; вернее, не только грузовик помог, но и мешки с чем-то мягким, лежавшие в кузове. На них-то и угодил фон Гадке.
«Спасибо, майн бог! — подумал он. — Я опять спасен, опять жив, майль!» Правда, он что-то все-таки отбил себе, внутри у него что-то стряслось, но в целом был целехонек.
Солдаты, стоявшие у входа в шпионский ресторан «Руки хох!», в темноте, конечно, не видели, как из окна выпрыгнул и угодил в кузов грузовика фон Гадке, и поэтому ничего не могли сообщить выбежавшему к ним барону Барану.
— Прочистить весь город насквозь! — тут же приказал он. — Выпустить всех собак-ищеек!
Фон же Гадке чувствовал себя прекрасно. Ему бы только добраться до одного секретного аэродрома, где всегда наготове самолет типа «Бух-трах-13» с большой бомбой и тогда — ух!
Ощупывая мешки, в которых находилось что-то мягкое, фон Гадке развязал один из них и хехекнул: там была одежда. Он быстро разделся и разулся, выбрасывая свои отрепья и остатки сапожек на мостовую.
Одежда оказалась военной, но к какому роду войск она принадлежала, в темноте определить не удалось. Переодевшись, фон Гадке разыскал мешок с обувью. Сапоги были велики, но это были пустяки!
В душонке фон Гадке все пело и ликовало и еще больше запело и заликовало, когда он обнаружил, что грузовик катит в сторону Центрхапштаба — это было и ему по дороге.
Одет фон Гадке был добротно, но все на нем висело, рукава пришлось подвернуть, брюки были неизмеримой ширины, но ведь он не стиляга, а попадающий в одну смертельную опасность за другой матерый шпион — душа из всех вон! — чего он скоро сотворит! — лишь бы на глаза никому не попасться.
В длиннейших его ушах уже гудел двигатель реактивного самолета, ручки как бы нащупывали рычаг, который освободит от зажимов большую бомбу и — ух!
А в это время собаки-ищейки обнаружили на мостовой его отрепья и остатки сапожек, разорвали все это в клочья (хотя и рвать-то было нечего!), уловили один знакомый и ясный запах — стойкий аромат сосисок с кислой тушеной капустой. Вы сами должны сообразить, что, унюхав этот запах, собаки бросились в шпионский ресторан «Руки хох!», ворвались в зал, где старые шпионы продолжали объедаться сосисками с кислой тушеной капустой, уже и забыв, что угощают их по поводу мнимой почетной спиртизации фон Гадке.
Собаки сбили шпионов со стульев на пол и не давали им шевельнуться. Самый старый шпион хотел возмущенно брыкнуть ногой, но получил в ухо укус.
Барон Баран долго и довольно тупо смотрел на эту картину, ничего, конечно, не мог понять и рассуждал сам с собой, считая, что больше никто воспринять его мысли не способен:
— Ошибиться собаки не могли. Но какое отношение имеют эти старые мумии к выскочившему из окна негодяю фон Гадке?.. Почетная спиртизация объявлена. Солдаты полбанки уже вылакали. Позор со всех сторон! Что делать? Спирт разбавить водой и сунуть в банку любого из этих капустников. А что? Одеть его в мундир оберфобердрамхамшнапсфюрера, и пусть себе плавает! Какая разница, кто заспиртован, важно, как он называется! А называться он будет гад Фонке, точнее, фон Гадке. Приказываю! Слу-у-шай меня!
Между тем от страха, обиды, возмущения, а также от чрезмерного изобилия съеденной, но еще не переваренной пищи старые шпионы тихо один за другим отдавали богу свои многогрешные души. И когда отогнали собак и раздалась команда «Встать! Смирно!», половина шпионов впервые в жизни не смогла повиноваться. Одного из них, самого маленького, отобрали, чтобы он плавал в банке с разведенным спиртом вместо фон Гадке, но под его именем.
А настоящего, живого фон Гадке грузовик привез — о Майн бог! — прямо во двор шпионской школы Центрхапштаба. Тут он был у себя дома, знал все ходы и выходы и без всякого особого труда (не считая того, что сапоги пришлось нести в ручках) через потайную дверь проник сразу в кабинет барона Барана.
Здесь фон Гадке, не зажигая света и впопыхах поставив сапоги на стол, позвонил на один секретный аэродром и от имени начальника Центрхапштаба приказал подготовить к боевому вылету самолет типа «Бух-трах-13».
И едва только фон Гадке выскользнул через потайную дверь, в обычную дверь вошел сам барон Баран.
Увидев на своем столе сапоги, он так завопил от очень сильного возмущения, что фон Гадке захехекал во все горлышко. Он влез в машину начальства и поехал, повизгивая от удовольствия.
Проезжая по площади перед шпионской школой, он увидел на пьедестале стеклянную банку, в которой плавал какой-то тип в форме оберфобердрамхамшнапсфюрера. В почетном карауле застыли четыре штуки молодых кадров (правда, один застыл не совсем — ковырял в носу с таким старанием, словно хотел задеть глаз изнутри).
Фон Гадке притормозил и крикнул в окошко:
— Майль!
— Фиг майль! Фиг майль! Фиг майль! — рявкнули три штуки молодых кадров, а четвертый не рявкнул: не смог вытащить палец из носа.
«Удивительное я существо, — с упоением подумал фон Гадке. — Я и в банке почетно плаваю, я и здесь вот, в баронбаранском бронированном автомобиле! А скоро я влезу в самолет с большой бомбой! Ух! Внимание, приготовились… только бы ручки не дрогнули!»
Ворота раскрылись, и машина с ходу вырвалась на шоссе, сбив начальника караула, который хотел остановить ее поднятой вверх рукой с пистолетом-пулеметом.
Загремели выстрелы, затрещали длинные автоматные очереди.
«Пуляйте, пуляйте! — насмешливо подумал фон Гадке. — Пуляйте, пуляйте в бронированный-то автомобиль!»
Машина мчалась на дичайшей скорости, на поворотах она лишь чудом не переворачивалась. Конечно, анекдот получился самый настоящий! Ведь автомобиль барона Барана был самым быстроходным в гараже Центрхапштаба, и ни одна машина не могла, хе-хе, догнать фон Гадке!
Загудел телефон, он улучил момент и сбросил трубку на сиденье — опасно было отрывать ручки от баранки. Но и так было слышно, даже сквозь шум мотора, как орал барон Баран:
— Фон Гадке! Гад ты Фонке, вот ты кто! Куда тебя, старого микроба, несет?! Машину разобьешь, проходимец ты незаспиртованный! Такой машины ни у кого нет! Пожалей машину, а я тебя пожалею! Верни машину, я все прощу!
Прижав трубку плечиком к шейке, фон Гадке тоже заорал:
— Баран Барон, я за твоей баранкой! Ты меня лишил главного счастья в жизни — работы! Сам тунеядец, и другим трудиться мешаешь!
— Останови машину, потом поговорим!
— Я тебе покажу, как надо трудиться, не жалея ни сил, ни машины! Майль! — И фон Гадке вырвал трубку вместе с проводом, чтобы брань барона Барана не мешала ему.Впереди самое опасное место — железнодорожный переезд. Вот тут его и подкарауливают. Надеются, дуралеи примитивные, что, дескать, сейчас он остановится, а мы его цап-царап-сцап! Я вам устрою иллюминацию! Вам нужна машина начальника Центрхапштаба? Пожалуйста, получите!
Фон Гадке до самого предельного предела выжал из мотора всю возможную скорость, еле открыл прижимаемую встречным ветром дверь и выпрыгнул.
Сильным потоком воздуха его отбросило очень далеко назад, несколько раз перевернуло и швырнуло в кювет, а там было что-то среднее между водой и грязью, но он опять — майль! — остался жив.
Он выскочил из кювета и услышал взрыв, и увидел пламя, и громко-громко захехекал!
Но медлить было нельзя, и он добежал до леса и побежал вдоль опушки, вскоре оказался у железнодорожного полотна, переполз через него и стал подбираться к мотоциклу, одиноко стоявшему в стороне от скопления машин. Людей поблизости не было, все, видимо, глазели на катастрофу по ту сторону полотна. Фон Гадке уехал, никем не замеченный.
Теперь он уже особенно не торопился и особенно не нервничал. Ветерок приятно обдувал его разгоряченное личико, хотя сам он в мокрой одежде и босиком замерз.
Сердчишко билось учащенно. От радости и подлости перехватило горлышко.
Он загнал мотоцикл в кусты и, даже забыв выключить фару и заглушить мотор, стал пробираться среди деревьев. Не напороться бы в темноте на колючую проволоку, которой опоясан секретный аэродром. Прикоснешься и проволоке и — прозвучит автоматический сигнал тревоги. Тут тебя и сцапают.
Три года назад, обучая здесь шпионов, фон Гадке на всякий случай оставил в одном месте лазейку, и вот сейчас сверхосторожно искал ее.
О майн бог, помоги!
Но бог не помог — лазейки нигде не было.
Когда дело касалось подлости, мозгишки фон Гадке работали на удивление результативно!
Он, как напуганная собакой кошка, взлетел на высокое дерево, по толстой ветке прошел почти до ее конца и фактически оказался уже на территории секретного аэродрома. Фон Гадке мысленно помолился, проклял барона Барана и прыгнул; очухался от страха и быстро пополз, прижимаясь к земле.
Его длиннейшие уши без труда уловили гул самолета. Он через уши проникал прямо в сердчишко.
Метрах в десяти от самолета фон Гадке ненадолго остановился, чтобы посоображать. Ему, конечно, не хотелось в десяти метрах от цели допустить какую-нибудь досадную оплошность.
Три солдата и механик о чем-то беседовали. Затаив дыхание от очень большого волнения, фон Гадке подполз к трапу, совершенно перестал дышать, полез вверх, забрался в кабину, закрылся и в изнеможении откинулся на сиденье. Ууууфффф…
Отдышавшись, он включил рацию и очень радостно начал кричать в эфир:
— Слушайте все! Все, кто меня слышит, слушайте! Готовьтесь пережить катастрофу! Где она будет, секрет! Поэтому все дрожите! Говорит господин оберфобердрамхамшнапсфюрер фон Гадке! Я в самолете с большой бомбой! Хе-хе! Я наизусть знаю карту мира, на которой мною лично отмечены места наибольшего скопления детей! Хе-хе, что будет! Надеюсь, что история человечества меня не забудет! Взлетаю! Трепещите, ребятки! Гуд-байдик!
Он прибавил горючего, и моторы взревели! Самолет почти без разбега оторвался от земли.
Из рации послышалось:
— Фон Гадке! Фон Гадке! Вы сели в самолет-ракету типа «Антихрист-1»! Она еще ни разу не была в воздухе! Это испытательный образец! Немедленно катапультируйтесь! Немедленно катапультируйтесь!
Не ответив, фон Гадке судорожно искал рычаг с надписью «бомба» и не мог его найти.
Самолет-ракета не слушался его — он шел только вверх почти по прямой, а давно было пора сворачивать чуть влево.
С каждой секундой в кабине становилось все холоднее, а дышать было все труднее.
Рация надрывалась:
— Катапультируйтесь немедленно! Иначе мы взорвем вас! Ручка катапульты внизу слева!
На лобике фон Гадке от ужасного страха выступил пот и тут же превратился в льдинки. Фон Гадке начал задыхаться: ведь в кабине не оказалось кислородного прибора.
Босые ножки посинели.
— Катапультируйтесь!
Холодеющей, почти окоченевшей ручкой фон Гадке тянулся к ручке катапульты.
— ЧЕРЕЗ ТРИДЦАТЬ СЕКУНД ВЗРЫВАЕМ ВАС! ОДИН, ДВА, ТРИ…
Он тяяяяянуууулся… тяяяянуууулся…
И в эти оставшиеся мгновения жизни, совершенно осознавая, что смерть его уже почти наступила, оберфобердрамхамшнапсфюрер фон Гадке успел подумать лишь об одном: как жаль, что ему не удалось уничтожить или сделать ленивыми наших детей! И если бы ему, фон Гадке этакому, представилась возможность сделать ленивым хотя бы одного из вас, кто держит эту книгу в руках, не беспокойтесь: оберфобердрамхамшнапсфюрер отдал бы за это свою фон-гадскую жизнь. Подумайте об этом. Поймите это.
«Господи, майн готт! — успело пронестись в головке фон Гадке, когда он уже понимал, что «Антихрист-1» скоро врежется в земной шар. — Дай мне возможность уничтожить хотя бы одного ребенка! Хотя бы одного киндера! Хотя бы одного анфанта! Или чилдрена! Дай мне заразить их ленью! Тогда я погибну с великолепным сознанием исполненного долга! Майн готт, помоги сделать человечеству хотя бы маленькую пакость!»
Ручки уже не слушались его. Ножки уже оледенели. Погибал один из двух самых главных врагов детей. А дети, конечно, ничего об этом не знали.
Из рации раздалась предпоследняя команда:
— ДЕВЯТНАДЦАТЬ, ДВАДЦАТЬ, ДВАДЦАТЬ ОДИН…
Он тяяяяяяяяяянуууууу… Не дотянулся. Оледенел. Замерз.
— ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ… ТРИДЦАТЬ!
От самолета-ракеты в мгновение не осталось и пылинки. И от господина оберфобердрамхамшнапсфюрера не осталось ни пылинки.
…Только до сих пор на площади перед шпионской школой Центрхапштаба на пьедестале в стеклянной банке с разбавленным спиртом плавает какой-то тип под именем фон Гадке, и молодые кадры отдают ему ШПИОНСКИЕ ПОЧЕСТИ.
ГЛАВА №55Выздоровление Толика Прутикова
ПСИХОНЕВРОПАТОЛОГ МОИСЕЙ ГРИГОРЬЕВИЧ АЗБАРАГУЗ перед тем как выписать из больницы Толика Прутикова принял его родителей и бабушку у себя в кабинете и заговорил довольно суровым голосом:
— Мальчик абсолютно здоров. Более того, он стал значительно лучше, чем был до заболевания. Вы его просто не узнаете. Теперь его отличает высокая степень сознательности и полное понимание своих жизненных обязанностей.
— Нужно его регистрировать или нет? — спросила мама.
— Я бы даже не стал задавать такого вопроса, — очень строго ответил Моисей Григорьевич. — Мальчик нуждается в постоянном медицинско-научном контроле. Все теперь зависит от вас. Будет в семье трудовая обстановка — мальчик вырастет психически здоровым.
Дома Толик с удивлением смотрел, как папа Юрий Анатольевич возится у плиты, ловко накрывает на стол, а мама безуспешно пытается ему помочь.
— Вот отдохну денек, — сказал Толик, — и все вместе будем трудиться.
— Зачем — все! — поразилась мама. — Папа все прекрасно умеет делать! Ты под моим руководством начнешь готовиться к новому учебному году.
— Да я все успею! Я в больнице научился супы и компот варить, картошку с колбасой жарить и чай заваривать.
— Это все пока ни к чему. Будем воспитываться по плану. Сначала добьемся высокой успеваемости и примерного поведения на уроках и в перемены, — убеждала мама не столько сына, сколько Юрия Анатольевича и Александру Петровну. — Ведь у меня большой опыт обучения и воспитания детей.
— Меня больше не надо воспитывать, — сказал Толик, — я все теперь понимаю, честное слово! Моисей Григорьевич, знаете, как надо мной потрудился? Всю дурь из меня вытащил. — Он рассмеялся. — Всю дурь, кроме одной. Контрразведчиком я все равно стану!
— Это у тебя не опять началось? — обеспокоенно спросила бабушка.
— Что ты! Нет, это серьезно. Говорят, что кто хоть раз в жизни поймал шпиона, не ловить их уже не может. Пока буду ловить лентяев, Моисей Григорьевич просил меня помогать ему.
Мама посмотрела на него, как на человека, которому осталось недолго жить на этом белом свете, сказала:
— Сынок…
— Что, мамочка?
— Зачем тебе все это?
— Что?
— Ну… шпионы… лентяи… Зачем они тебе?
— Мама, это общественная задача. Понимаешь? Вот я на себе испытал, что это такое — быть ленивым. Умереть можно. А шпионы — это самые подлые существа на нашей планете. А есть данные, что шпионы развелись уже на Марсе. А лентяи существуют везде. И мы все ОБЯЗАНЫ БОРОТЬСЯ И С ТЕМИ, И С ДРУГИМИ!
ГЛАВА №56Визит Фонди-Монди-Дунди-Пэка к генералу Шито-Крыто и неожиданный результат этого визита
ГЕНЕРАЛ ШИТО-КРЫТО СИДЕЛ ОДИН В СВОЕМ ОГРОМНОМ КАБИНЕТЕ и думал своей огромной, без единого волоска головой. Как ни странно, но он еще и предавался переживаниям. Он сидел и жалел, что приемная пуста, нету там офицера Лахита. Конечно, он был проныра, каких свет не видел, предатель был тоже несусветный, денежки любил пуще жизни, в руках врагов оказался по жадности. Проклясть бы его!
И все же он был помощник, живой человек, с ним всегда надо было быть начеку, полаяться с ним можно было, сейфом в него запустить можно было, зная, что он все равно увернется.
Талантливый был негодяй!
А талантливых негодяев становится все меньше и меньше. Как прекрасно погиб в верхних слоях атмосферы фон Гадке! Напугал весь мир! Когда он сообщил, что летит с большой бомбой и вот-вот шарахнет ее в место наибольшего скопления детей, со всех аэродромов мира взлетели самолеты, чтобы что-нибудь сделать с фон Гадке. Вот это работа!
Остался генерал Шито-Крыто один-одинешенек. Кого ему в помощники взять, когда кругом одни им самим воспитанные предатели и доносчики?! Офицер Лахит, царство ему, верно, небесное, считал страх одной из форм уважения, а эти просто боятся его, своего шефа, без всякого к нему уважения.
Разрешив себе попереживать еще восемь минут — а переживания он полагал бездельничанием, — генерал Шито-Крыто встал и заговорил совершенно мрачным голосом:
— Делаю разбор своих ошибок. Меня преследуют неудачи. Одна за одной. Другая за другой. Потом другая за одной и так далее. Ошибки мои — следствие недостаточной трудоспособности. Я еще очень мало работаю. Ем два раза в месяц, например. Буду есть только один раз в полтора месяца, чтобы не тратить время на принятие пищи и чтобы не тратить силы на переваривание пищи. Я буду стойко переносить все заминки, то есть не буду опускать руки перед бедой, впадать в истерики, падать от дикой злобы в обмороки. Теперь только я один знаю план операции «Братцы-тунеядцы» полностью. У врагов просто не хватит времени подготовиться к борьбе со мной. Но и медлить тоже нельзя. Если враги успеют зарегистрировать лентяев, наша задача значительно усложнится. Вот-вот, с минуты на минуту, с секунды на секунду я отдам приказ о начале действий.
Закончив говорить, генерал Шито-Крыто снова стал прежним — грозным, хитрым, подлым, ловким, каким был, пока его чуть-чуть не сломили следовавшие одна за другой неудачи. Он снова был полностью готов на самый трудный труд, на самую огромную и разнообразную деятельность.
Он тут же приступил к делам как ни в чем не бывало, не подозревая, что где-то совсем недалеко, прямо-таки поблизости, ему готовится очередная, но на этот раз уже почти смертельная неприятность.
Ведь в кабинете врача Супостата все еще сидел Фонди-Монди-Дунди-Пэк и говорил:
— Я уверен, что, если бы ты был способен соображать, я бы вскоре оказался на свободе, а в руках у тебя — сорок тысяч в хорошей валюте бы оказались.
— Пойми, что во время наичрезвычайнейшего наивоеннейшего положения, — убеждал его собеседник, — никто не выпускается с территории «Гроба и молнии» без личного разрешения шефа, или не в его машине! Ликвидируются все виды пропусков и все пароли! Да и куда тебе спешить? Я спрячу тебя в подвал с медикаментами и обязательно…
— И обязательно выдам тебя при первом удобном случае! — добавил, усмехаясь, Фонди-Монди-Дунди-Пэк. — Безвыходных положений не бывает. Ведь я все равно найду выход.
— Ты просто сумасшедший. Кстати, хочешь, я устрою тебя в сумасшедший дом? А? Условия у нас там сносные, куда лучше, чем в карцере.
— Мне нельзя ждать. Да и сорок тысяч в хорошей валюте тебя тоже долго ждать не будут.
Упоминание о деньгах совершенно вывело врача Супостата из всякого равновесия. Он закричал своим толстым голосом:
— Ты думаешь, что я тебе хоть немного верю?
— Веришь. Иначе бы ты уже сто раз разделался со мной. Один раз ты уже пытался со страху выдать меня, — говорил Фонди-Монди-Дунди-Пэк, хотя на душе у него было тревожно и даже мрачно. К тому же он боялся. Боялся, что не вернется обратно. Туда, где ждали его так называемые утренние и так называемые вечерние зорьки. Там его не будут больше ловить. Там он сам будет ловить ершей и окуней. Он сказал: — Мне остается одно — уничтожить шефа. Тогда в суматохе я, может, и смогу выбраться отсюда без твоей помощи.
— Ты… ты… ты… — Врач Супостат шарил руками в столе, ища то ли оружие, то ли сердечное лекарство. — Ты соображаешь… или… с ума сходишь?.. Уничтожить шефа… это… этим не шутят!
— Я и не шучу. Давай расстанемся мирно, — предложил Фонди-Монди-Дунди-Пэк. — Я незаметно выйду из твоего кабинета, и ты тут же забудешь обо мне. Словно я вон там, в расплющенном гробу. А я обещаю забыть тебя.
— Ого! Вот это вэригутно! Вот это окейно! — Врач Супостат вскочил, но тут же обалдело выпучил глаза. — А сорок тысяч в хорошей валюте?
Тут не сдержался даже Фонди-Монди-Дунди-Пэк и показал большой палец, выразительно просунув его между указательным и средним.
— Без денег я тебя не отпущу! Руки вверх! — И врач Супостат вытащил два пистолета, один больше другого. — Думай! Так думай, чтобы я обязательно получил деньги!
Фонди-Монди-Дунди-Пэк закурил, мысленно ругая своего бывшего приятеля самыми последними словами. Вот уж действительно: свяжешься с дураком — сам соображать разучишься.
— А если, — предложил он, так как еще не разучился соображать, — я добьюсь отмены наичрезвычайнейшего наивоеннейшего положения? Тогда ты, толстая твоя голова, ухитришься мне помочь?
— Не мели чепухи, — очень грубо ответил врач Супостат, к тому же еще и обидевшись. — Как мне получить деньги?
— Никак ты их не получишь, — сказал Фонди-Монди-Дунди-Пэк, решительно вставая. — Прощай. Я иду убивать шефа.
И он, как всегда спокойный и невозмутимый, направился к дверям, а вслед ему неслось:
— Стой, стрелять буду! Стрелять буду, стой!
Едва за ним хлопнула дверь, врач Супостат, как, впрочем, и рассчитывал Фонди-Монди-Дунди-Пэк, схватил телефонную трубку, прохрипел в нее:
— Шефа!
— Кто там? Чего надо? Быстро!
— Шеф… это… я…
— Супостат!
— Так точно.
— Чего тебе? Быстро!
— Шеф… не знаю, как и сказать…
— Не знаешь, тогда пошел вон!
— Вас… сейчас, это… ну…
— Если ты сейчас же в трех-четырех словах не скажешь ничего путного, я засажу тебя в карцер с крысами на двадцать с половиной суток!
— Вас сейчас убьют!
— У тебя что, мозги заплыли жиром?!
— ЫХ-три нуля идет вас убивать! У него много денег. Сорок тысяч в хорошей валюте. Я боюсь за вас, шеф!
— Сейчас ты получишь по заслугам!
Генерал Шито-Крыто швырнул трубку на рычаг и приказал в микрофон:
— Охрана! Врача Супостата, этого толстого пьяницу, в карцер с крысами на сто суток!
Дверь открылась, и в кабинет вошел Фонди-Монди-Дунди-Пэк, неторопливо приблизился к столу и сказал:
— Привет, шеф. Вот мы и встретились еще раз. Видимо, в последний.
Генерал Шито-Крыто вскочил, схватился правой рукой за грудь (пистолет он носил у самого сердца), покачнулся, хрипнул и осел в кресло, и замер как бездыханный.
— Слаб ты нервами, оказывается, — облегченно вздохнув, произнес Фонди-Монди-Дунди-Пэк и закурил. Курил он медленно, словно наслаждаясь каждой затяжкой, а на самом деле просто пытался хоть немного унять волнение. Но ему было еще и немножко радостно: ни разу в жизни не работал он так рискованно и удачно, как вот сейчас.
Он включил рацию, настроился на нужную волну и начал передавать в эфир, оглядываясь на генерала Шито-Крыто:
— Щука…щука…я молодой рыбак…щука…срочно готовь удочку… щука… щука… я молодой рыбак… срочно готовь удочку… Прием.
Из эфира прилетел ответ:
— Молодой рыбак… молодой рыбак… удочка готова… я щука… удочка готова… Прием.
Фонди-Монди-Дунди-Пэк передохнул от подкатившей к горлу острой радости и ответил:
— Щука… щука… вас понял… щука… вас понял. Конец.
Теперь осталось самое главное и самое опасное. Он включил микрофон и сказал:
— Срочно шофера к шефу.
Итак, генерал Шито-Крыто неподвижно сидел в кресле, бывший его агент ЫХ-000 встал перед столом, и как только шофер вошел в кабинет, Фонди-Монди-Дунди-Пэк громко сказал:
— Слушаюсь, шеф! Немедленно еду, мы успеем, не беспокойтесь. У нас в запасе полчаса. — И, повернувшись к шоферу, приказал: — Быстро, быстро! Должны успеть! На аэродром!
Последнее слово он договаривал уже в машине.
Все в порядке. Удочка, то есть самолет, ждет его.
«Прощай, «Гроб и молния», бывшая «Тигры-выдры»! Прощай, бывший мой шеф, господин генерал Шито-Крыто!— думал Фонди-Монди-Дунди-Пэк. — Я больше не агент. Я просто рыбак. Больше меня ловить не будут. Я буду ловить рыбку, большую и маленькую».
Он устало развалился на сиденье, взял телефонную трубку и попросил шефа.
Телефонистка ответила:
— Шеф в госпитале. Инфаркт. Кто спрашивает?
— Когда шеф выздоровеет, передайте ему привет.
— От кого?
— Он знает.
— Простите, а что с шефом? — спросил шофер.
— Разрыв сердца. По-научному — инфаркт. Это от переутомления.
…Поздно ночью Фонди-Монди-Дунди-Пэк уже спрашивал полковника Егорова:
— Когда я смогу поехать на рыбалку?..
ОТ АВТОРА
ЗДЕСЬ МНЕ ПРИХОДИТСЯ СПЕШНО ОБОРВАТЬ ПОВЕСТВОВАНИЕ, ПОТОМУ ЧТО НАЧИНАЕТСЯ СОБЫТИЕ, ОПИСАНИЮ ПОДГОТОВКИ К КОТОРОМУ И ПОСВЯЩЕНА ЭТА КНИГА.
ГЛАВА №57последняя и тоже без названия, потому что состоит всего из одной фразы
В 5 ЧАС. 00 МИН. ПО СРЕДНЕЕВРОПЕЙСКОМУ ВРЕМЕНИ, ЕДВА И КОЕ-КАК ОПРАВИВШИСЬ ОТ БОЛЕЗНИ, НАЧАЛЬНИК ШПИОНСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ «ГРОБ И МОЛНИЯ» ГЕНЕРАЛ ШИТО-КРЫТО ОТДАЛ ПРИКАЗ: ПРИСТУПИТЬ К ВЫПОЛНЕНИЮ ОПЕРАЦИИ «БРАТЦЫ-ТУНЕЯДЦЫ»!