в которой действуют крупнейшие специалисты по работе и борьбе с детьми
ГЛАВА №20Сугубо научная, в ней разъясняется, что означают первые четыре буквы в слове «Перевоспитание»
НОСИЛКИ, НА КОТОРЫХ ГОРДО ЛЕЖАЛ ВОЗОМНИВШИЙ СЕБЯ ВЫДАЮЩИМСЯ ЧЕЛОВЕКОМ ТОЛИК ПРУТИКОВ, несли два санитара.
— Здоров парень с виду, — сказал один из них, — а легок. Чем это вы его выкармливали?
— Болезнь это, — грустно ответил папа Юрий Анатольевич. — А ест он в обыкновенных количествах.
— Я не больной, — важно возразил Толик. — Я выдающийся.
— Выдающийся? — удивился старший санитар Тимофей Игнатьевич. — Чем выдающийся? Толстота твоя пустая какая-то. Дутыш ты, что ли?
Толик покраснел от возмущения, проговорил:
— Взрослые люди, а разговоры неумные, детские.
Санитары чуть носилки не выронили, а Юрий Анатольевич попросил:
— Не сердите его. Молчите.
— Он что, сильно умный? — спросил санитар.
— Считает себя умным. Болезнь это такая.
Психоневропатолог Моисей Григорьевич Азбарагуз быстро осмотрел Толика, снял очки, долго протирал их, потом водрузил на переносицу и спросил:
— Значит, днем вот такой, а ночью худеет?.. Прелюбопытно! А вес нормальный?
— Нормальный, — ответил старший санитар Тимофей Игнатьевич. — Воздуху он, видать, наглотался. А обратно выпустить не может или не хочет.
— Попросите санитаров удалиться, — морщась, сказал Толик, — они действуют мне на нервы.
Моисей Григорьевич отпустил санитаров и предложил:
— Расскажи мне о себе. Что с тобой произошло?
— Вы не знаете? — обиженно удивился Толик. — Всем должно быть известно о моем подвиге, а оказывается, почти никто не знает! Ведь я же смело и отважно задержал иностранного агента!
— Правда, правда, — скорбно подтвердил Юрий Анатольевич.
— Этого я как раз и опасался! — в сильном волнении воскликнул Моисей Григорьевич. — Продолжай, мальчик. Я очень внимательно тебя слушаю, боясь пропустить хотя бы одно слово.
— Вот это правильно! — И на глазах психоневропатолога Толик еще немного потолстел. — Я задержал шпиона и таким образом стал выдающимся человеком. Все должны мной гордиться, уважать меня, ценить, любить, обожать. А мне завидуют. Даже по телевизору меня не показывали.
— Ну, это дело поправимое, — успокоил его Моисей Григорьевич. — А учиться дальше ты собираешься?
— Зачем? — поразился Толик. — Пусть учатся те, кто еще ничего не добился в жизни.
— Что же ты будешь делать, если не учиться?
— Видимо, буду отвечать на многочисленные письма.
— Какие письма? — вздрогнув, спросил Юрий Анатольевич.
— Восторженные, — невозмутимо объяснил Толик. — Ведь рано или поздно люди все равно узнают о моем подвиге, и я буду получать многочисленные восторженные письма. Не отвечать неудобно. Подумают, что я зазнался.
— Да, тебе предстоит огромная работа, — озабоченно согласился Моисей Григорьевич. — Пока останешься здесь. Мы уже получили много заявок от желающих тебя повидать. Дома принимать так много людей неудобно: всю квартиру затопчут. — Он позвал санитаров и приказал: — Как можно быстрее приготовить для выдающегося человека отдельный выдающийся кабинет! Вымойте выдающегося человека в выдающейся ванне, оденьте его в выдающееся белье и уложите в выдающуюся постель!
Санитары унесли довольного Толика.
— Чем он болен? — почти со стоном спросил Юрий Анатольевич. — И что вы с ним намерены делать? Какие заявки? Это же насквозь больной ребенок, а вы потакаете ему…
— Главное, успокойтесь, — торжественно произнес Моисей Григорьевич, — не волнуйтесь и, тем более, не паникуйте. Случилось как раз то, что я когда-то и предсказывал. Это очень редкое в детском возрасте заболевание. И очень опасное. Одна из форм мании величия — mania dutica (мания дутика).
В дверях появился старший санитар Тимофей Игнатьевич и проворчал:
— Не погружается да и все.
— Что не погружается? Куда не погружается?
— Выдающийся человек в выдающуюся ванну не погружается. Плавает. Как пробка. Мы его погружаем путем нажатия на него руками, а он обратно всплывает. И одно твердит, что мы будто бы неумные. А он, видите ли, шибко уж умный.
— Под душ его лучше, — посоветовал Юрий Анатольевич, — и не спорьте с ним.
— Была нужда, — проворчал старший санитар Тимофей Игнатьевич и ушел.
Моисей Григорьевич, в волнении расхаживая по кабинету, заговорил:
— Без таких людей, как ваш Толик, наука бы топталась на месте. Ведь далеко не каждому организму удается заболеть интересной, а иногда и уникальной болезнью! А ваш Толик вновь поставил перед нами сложнейшую задачу. Его организм настолько ослаблен избалованностью, что легко поддается всем заболеваниям, связанным с ленью.
Вернулся старший санитар Тимофей Игнатьевич и устало произнес:
— Выдающийся человек зеркало просит. Тоже, наверное, выдающееся. Не лопнул бы он, а? Уж больно он пыжится. Я бы из него воздуха хоть немного откачал. Предупреждаю: если выдающийся человек лопнет во время моего дежурства, я за это ответственности не несу.
— Возьмите на складе самое большое зеркало и поставьте туда, куда укажет выдающийся человек, — приказал Моисей Григорьевич и, когда старший санитар ушел, продолжал: — Наука, дорогой Юрий Анатольевич, лишь совсем недавно занялась проблемой детской лени. Поэтому здесь много неясного и спорного.
— Вон даже санитар и тот меры предлагает, а вы…
— Я еще раз призываю вас к полнейшему спокойствию. Мы сделаем все, что в наших силах. Я почти полностью уверен в успехе.
Оставшись один, Моисей Григорьевич устало опустился в кресло и очень глубоко задумался.
Он уже несколько лет работал над научным трудом «Взрослый человек как результат развития ребенка». В основу его Моисей Григорьевич положил мысль о том, что все основные духовные качества, и в особенности плохие, развиты в ребенке уже в первые годы его жизни.
Ученый надеялся добиться того, чтобы, наблюдая младенца еще в грудном возрасте, определить, каким он может вырасти человеком. А определив это, легко принять все меры, чтобы он рос хорошим примерно уже с трех-четырех лет.
Тогда и не будет больше плохих детей, а впоследствии и плохих людей вообще. Ведь известно совсем немного случаев, когда из плохих детей вырастали хорошие люди. Так же мало известно случаев, когда из хороших детей вырастали плохие люди.
Научные противники Моисея Григорьевича в один голос заявляли:
— Ваша теория неверна. Плохого ребенка можно перевоспитать в школе, пионерском или спортивном лагере, в институте, в армии и так далее. В конечном итоге, вся воспитательная работа и сводится к перевоспитанию.
— Моя теория абсолютно верна, — отвечал своим научным противникам Моисей Григорьевич. — Что такое ваше ПЕРЕвоспитание! Сначала мы ребенка балуем, он превращается, допустим, в тунеядца, и это мы называем воспитанием! И лишь затем принимаемся за ПЕРЕвоспитание.
Вот простой арифметический подсчет. Программа воспитания семилетнего ребенка содержит 641 пункт.
Программа ПЕРЕвоспитания включает в себя уже 1061 пункт.
1061 — 641 = 420
ПЕРЕвоспитание на 420 пунктов больше, чем воспитание!
П = 105 пунктам!
Е = 105 пунктам!
Р = 105 пунктам!
Е = 105 пунктам!
Уничтожить в понятии «ПЕРЕвоспитание» четыре первых буквы, а с ними то, что они означают, — и человечество сначала будет избавлено от плохих детей, а впоследствии и от плохих людей вообще!
Путь к этому светлому будущему ясен и научно обоснован: надо победить лень, врага №1, главного противника любого ребенка.
Но как доказать, как убедить каждого ребенка в том, что быть ленивым — это значит медленно, но, как говорится, верно умирать?
Достаточно вспыхнуть эпидемии лени в любом уголке земного шара, как она может охватить все человечество!
А у нас пока нет медикаментов, способных остановить заражение организма, особенно детского, тунеядством.
Вдруг найдутся в мире изверги, которым взбредет в голову бредовая, страшная, ужасная идея изобрести препарат, введение которого в кровь ребенка сделает его (ребенка) неизлечимо ленивым?!
Ночи напролет часто не спал психоневропатолог Моисей Григорьевич Азбарагуз. Перед его мысленным взором вставали кошмарные картины распространения лени по нашей планете. Вот он видит какой-то большой поселок, где все дети выросли тунеядцами… а вот целый город наполнен бездельниками… магазины закрыты… не ходят троллейбусы, автобусы и трамваи… таксисты спят… пустуют театры, кинотеатры, стадионы… не работают бани… остановились заводы и фабрики…
Холодный пот выступал на огромном лбу ученого. Моисей Григорьевич бросался к столу и торопливо писал страницу за страницей, убеждал, доказывал, приводил примеры и цифры, описывал невероятнейшие случаи заболевания ленью, давал советы детям и родителям…
Моисей Григорьевич очень спешил закончить свой научный труд как можно быстрее. Надо предупредить людей
О ГРОЗЯЩЕЙ ИМ ОПАСНОСТИ!
ГЛАВА №21Высокий гость низенького роста
В ГЛАВНЫЙ ШТАБ ШПИОНСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ «ГРОБ И МОЛНИЯ» СПЕЦИАЛЬНЫМ САМОЛЕТОМ ПРИБЫЛ ВЫСОКИЙ ГОСТЬ.
И хотя ростом он был ниже всех встречавших его на секретном аэродроме, гость считался высоким.
Высокий гость низенького роста был одет в черный мундирчик, но на головке у него красовалась белая детская панамка. На левой ножке у него был белый сапожок, на правой ножке — черный сапожок; на левой ручке — белая перчаточка, на правой ручке — черная перчаточка.
За высоким гостем низенького роста вышагивали три здоровенных субъекта, абсолютно одинаковых, одетых в серые полувоенные костюмы и в черных беретах. Голубые глаза их как бы застыли и как бы ничего не видели.
Когда встречавшие военные отдали честь приближавшемуся высокому гостю низенького роста, он вскинул вверх сначала левую ручку, чертыхнулся, вскинул ручку в черной перчаточке и заорал:
— Майль!
Три субъекта, как три автомата, в точности повторили его движения, тоже чертыхнулись и рявкнули:
— Фиг майль!
— Господа! — сказал генерал Шито-Крыто. — Позвольте представить вам нашего дорогого и высокого по значению гостя. Это и есть знаменитый господин оберфобердрамхамшнапсфюрер фон Гадке.
— Майль! — заорал высокий гость маленького роста.
— Фиг майль! Фиг майль! Фиг майль! — прорявкали три субъекта.
— А это мои любимые и в недалеком будущем тоже знаменитые гаврики, — с гордостью объяснил фон Гадке. — Я прихватил с собой лучшие образцы: номер пятый, номер девятый и номер сорок седьмой, — восхищенно, а вернее, хвастливо продолжал фон Гадке. — В багажник марш!
Три здоровенных субъекта совершенно непонятным образом мгновенно оказались в багажнике автомашины и сами захлопнули крышку.
Несколько слов о высоком госте низенького роста. Из всех шпионов мира у него самый маленький рост (93 см 26 мм) и самый длинный чин (оберфобердрамхамшнапсфюрер). Он уже давным-давно сам не шпионил, а являлся крупнейшим специалистом по молодняку, то есть по подготовке агентов с грудного возраста.
Именно этим и заинтересовался генерал Шито-Крыто.
— Мои гаврики будут лучшими диверсантами в мире, — хвастался по дороге фон Гадке. — Они уже сейчас творят чудеса. Номер девятый, например, умеет зарываться в землю, как крот. Проходит под землей до трех-четырех метров в час. Номер пятый — семьдесят две минуты под водой без акваланга и носа наружу не кажет! А номер сорок седьмой — чудо из чудес! Без промаха стреляет из двух пистолетов одновременно — в разные стороны! Питается только сырым собачьим мясом, поэтому ни одна собака его не тронет! Парашют раскрывает всего в четырнадцати метрах от земли! Прыгает с восьмого этажа на асфальт!
— Меня особенно интересует, господин оберфобердрамхамшнапсфюрер, ваша работа с грудными младенцами. Вы первый в мире начали этот потрясающий научный опыт. Поистине великолепна мысль о том, что шпионов надо начинать готовить именно с грудного возраста. А где вы берете младенцев! Каков принцип отбора!
— Для нас это не проблема. Любой вояка считает за честь для себя отдать нам свое дите. Тем более, мы неплохо платим. Принцип отбора — просто здоровые экземпляры. Дальше обычный воспитательный процесс: натравливание друг на друга, основы драки и слежки, обучение языкам. Широко применяем убеждение голодом, холодом, жаждой, поркой.
— Я преклоняюсь перед вашим умом, — сказал генерал Шито-Крыто. — Какая высокая степень оболванивания!
— Ну, это еще не все! — совсем хвастливо воскликнул фон Гадке. — Самое главное в том, что моими молодцами можно управлять по радио. В возрасте пяти-шести месяцев им делаем трепанацию-операцию черепа и вставляем в мозг тонюсенькие пластиночки-антенки.
— Низко склоняю перед вами свою голову, — произнес генерал Шито-Крыто, но даже и не пошевелился, и совершенно неподвижной осталась его огромная, без единого волоска голова, похожая, как вам давно известно, на арбуз, футбольный мяч и глобус.
А головка фон Гадке, кстати, напоминала дыньку, на которой с трудом разместились, теснясь, круглые совиные глаза, острейший нос, широченный рот и длиннейшие уши.
Продолжение беседы состоялось в кабинете, где был накрыт огромный стол с множеством еды, а вокруг стояло пять слуг-денщиков. Уши у них были заткнуты пробками, чтобы они не услышали ни слова. Командовал ими офицер Лахит. У него из ушей тоже торчали пробки, но можете быть уверены, что он слышал все до слова!
Генерал Шито-Крыто ел редко, потому что всегда был очень занят, но уж если он принимался за пищу, то уничтожал ее прямо-таки в нечеловеческих количествах. Подчиненные сплетничали, что у их начальника верблюжье устройство — внутренний жировой блок, который позволяет шефу длительное время обходиться без еды.
Зато фон Гадке ел при каждом удобном случае и тоже нечеловечески много, так как при его маленьком росте большую часть организмика занимал пищеварительный аппарат.
— Я могу быть уверен, господин генерал, что ни одно мое слово не уйдет дальше ваших ушей!
— Ни секунды не сомневайтесь, дорогой оберфобердрамхамшнапсфюрер! Один только вопрос для начала…
— Понимаю, понимаю! — Фон Гадке долго хехекал. — Все мои новые знакомые всегда недоумевают по этому поводу. Сапожки и перчаточки у меня разных цветов, потому что я, хе-хе, путаю правое и левое. Старость не радость. Склероз на почве повышенной умственной деятельности.
— А панамка!
— Она для того, чтобы я не забывал о своей главной миссии — о работе с детьми и борьбе с ними.
Хозяин и гость разговаривали, не переставая есть.
Офицер Пахит и пять слуг-денщиков едва успевали менять пустые тарелки на полные.
— Вы, конечно, догадались, зачем я пригласил вас, — сказал генерал Шито-Крыто, удивившись, как моментально съел фон Гадке целого гуся. —Вы — единственный мой коллега и единомышленник во всем мире. Мы с вами первыми оценили роль детей в развитии общества.
— О да! Да! — радостно, вернее, хвастливо воскликнул фон Гадке, положил в свой широченный рот цыпленка, жевнул и выплюнул одни чистые косточки. — В своей, ставшей затем знаменитой книге «Сегодня невинный младенец — завтра твой враг» я доказал, что дети наших врагов — наше главное зло, составил карту мира, на которой указал основные места скопления детей. Так как в детях — будущее любой страны, их надо своевременно, хе-хе, удалить подальше. Мы легко победим самого сильного врага, если предварительно расправимся с его молокососами и молокососками.
— Мудрые, мудрейшие мысли! — похвалил генерал Шито-Крыто, с завистью отметив, что гость успевает есть больше него. — Я давно слежу за вашей работой и безмерно восхищаюсь ею.
— Учтите, нам надо торопиться! — Фон Гадке даже перестал жевать. — Ведь дети с каждым годом хоть понемногу, хоть не все, но умнеют. Надо торопиться, пока дети наших врагов еще валяют дурака, учатся на тройки, не уважают старших, капризничают, бездельничают.
Стол опустел.
— Не угодно ли отдохнуть, господин оберфобердрамхамшнапсфюрер! Вы с дороги…
— С удовольствием. Не забудьте приказать для моего номера сорок седьмого…
— Не извольте беспокоиться. Он съел уже двух щенков.
Проводив высокого гостя низенького роста отдыхать, генерал Шито-Крыто выпил семнадцать бутылок минеральной воды и стал думать.
Да, как он и предполагал, фон Гадке правильно угадал главного врага — детей. Но методы он предлагает устаревшие. Так дело не пойдет. Развязать обычную большую войну вряд ли удастся. Поэтому «Гроб и молния» задумала нечто куда более оригинальное, коварное и результативное.
Да и сам фон Гадке устарел. Уже путает правое и левое. В любой момент его могут отправить в отставку, и тогда какой-нибудь тип из Центрхапштаба пустит гавриков в дело, всполошит весь мир и сорвет операцию «Братцы-тунеядцы»! Тем более, что генерал Шито-Крыто не хочет иметь соперника. Он желает один во всем мире действовать против всех людей! Ведь это цель его жизни!
Но не знал генерал Шито-Крыто, даже не догадывался, что оберфобердрамхамшнапсфюрер фон Гадке тоже мечтает сделать человечеству огромную пакость. И что объект его подлых замыслов — тоже дети.
И самым, пожалуй, опасным во всей этой истории было то, что ни генерал Шито-Крыто, ни, тем более, фон Гадке ни при каких обстоятельствах никогда не могли изменить своей мечте.
Это были матерые, опытные, упорные, убежденные враги детей. Они были крупнейшими в мире специалистами по борьбе с детьми.
Явился офицер Лахит, доложил:
— Шеф, Стрекоза сообщила о благополучном прибытии на место задания.
— Подробностей нет!
— Надеюсь получить их в самое ближайшее время.
— Господин Лахит, — сказал генерал Шито-Крыто, — я, конечно, знаю, что от тебя ни слова правды не добьешься. Напоминаю: если вздумаешь обмануть меня…
— Не беспокойтесь, шеф. Я не такой дурак.
— Тогда — брысь!
Генерал Шито-Крыто нежно погладил свою огромную голову. Она обязательно придумает, как быть с господином оберфобердрамхамшнапсфюрером! Если он путает правое и левое, то и еще чего-нибудь напутает! А гавриков
МЫ У НЕГО, ХЕ-ХЕ, ОТБЕРЕМ!
ГЛАВА №22Полковник Егоров и агент ЫХ-000 на рыбалке
ПОЛКОВНИК ЕГОРОВ СКАЗАЛ:
— Нам важно получить от вас твердое и искреннее согласие. Остальное — работа, в которой у вас огромный опыт. Вы будете действовать в знакомой обстановке. Мы создадим вам все условия для подготовки. Вам сделают пластическую операцию лица, и родная мать вас не узнает.
— Родная мать меня, конечно, не узнает, потому что не видела меня больше тридцати лет, — грустно сказал ЫХ-000. — Но врач Супостат, мой приятель, узнает меня за милю. Да и Шито-Крыто обмануть трудно. Мне надо подумать.
Полковник Егоров не торопил его. Дело замыслили сложное и рискованное: заслать ЫХ-000 обратно, в самый центр бывшей организации «Тигры-выдры», чтобы узнать, что из себя представляет «Гроб и молния» и что это за операция «Братцы-тунеядцы».
Была ли у полковника Егорова достаточная уверенность в том, что Фонди-Монди-Дунди-Пэк не подведет! Была. Он ведь хорошо знал не только шпионскую породу, но и людей. И он понял, что ЫХ-000 — персона довольно необычная среди разных Бугемотов, Мяу и Канареечек. Раскусить его было не так-то просто, но полковник Егоров умел находить к каждому человеку совершенно неожиданный подход.
Он решил взять Фонди-Монди-Дунди-Пэка на рыбалку. Не подумайте, что это был опрометчивый или просто неразумный поступок. Нет, все было тщательно продумано, согласовано, приняты все меры предосторожности.
Последнее имя ЫХ-000 было Иван Иванович, и полковник Егоров предложил:
— Мы едем с вами на самую обыкновенную рыбалку и давайте на время станем самыми обыкновенными рыбаками. Вы Иван Иванович, а я Константин Иванович. Проветримся, природой нашей полюбуемся, ушицу сварим на костре, чайку попьем с дымком да и побеседуем в неофициальной обстановке на разные темы жизни. Согласны?
— Зачем вам это, гражданин полковник? — поразился ЫХ-000. — Матерый шпион на рыбалке — это, я понимаю, оригинально, но зачем? К природе я равнодушен, к рыбалке — тем более, а разговариваю я всегда одинаково, в любой обстановке.
— Едем на двое суток, Иван Иванович, — весело сказал полковник Егоров. — Вы опытный специалист, мне есть о чем вас расспросить. В конце концов, вы не пропащий человек в отличие от ваших приятелей-предателей, как вы их называете. Они-то больше ни на что не годятся.
Мечтал когда-то ЫХ-000 иметь свою моторную яхту, а сейчас вот на чужой моторной лодке в чужой стране ехал, смешно подумать, на рыбалку!
Все было так, как бывает в подобных случаях: солнце еще не село, над водной гладью царил предвечерний покой, тишину нарушал только ровный гул мотора.
— А если я предам вас? — неожиданно спросил Фонди-Монди-Дунди-Пэк.
— Вряд ли.
— Почему вы так уверены?
— Потому что немножко разбираюсь в людях.
И уже через несколько минут над обрывом запылал костер, а полковник Егоров, вернее, рыбак Константин Иванович, стараясь не торопиться и не суетиться, невдалеке устанавливал удочки. Он ведь умел ловить не только шпионов, но и рыбу. (Между нами говоря, ловить рыбу он любил больше.)
А Фонди-Монди-Дунди-Пэк ненавидел и боялся самого слова ловить, потому что его самого ловили всю жизнь. Рыбу он видел только жареную, маринованную, заливную, копченую, соленую, а живую — лишь в аквариумах.
Он сидел на берегу, смотрел на воду и думал. Мысли его были невеселые и тревожные. Не то чтобы он уж очень боялся генерала Шито-Крыто или не был способен на большой риск. Грустно ему было оттого, что он все-таки зря прожил жизнь. А тревожно ему было оттого, что жить осталось не так уж много. И стыдно ему еще было. И признаваться во всем этом самому себе на старости лет— ох как не сладко!
— Иван Иванович! — позвал Константин Иванович. — Возьмите удочку! Авось, повезет! Клев начинается!
Фонди-Монди-Дунди-Пэк отнесся к этому предложению как к приказанию, послушно взял удилище и стал равнодушно смотреть на поплавок.
А Константин Иванович вытаскивал рыбку за рыбкой. Фонди-Монди-Дунди-Пэк косил глазами в его сторону, с неприязнью чувствуя, что в душу настойчиво пролезает какое-то беспокойство. Потом к беспокойству примешалась зависть, и все это превратилось в неожиданное и нелепое желание — тоже выдернуть рыбку из воды! Просто так, для интереса.
И когда поплавок запрыгал, сердце старого шпиона тоже запрыгало. Он ухватился за удилище еще и другой рукой и дернул что было сил.
По тому, как пружинно натянулась леска, ему показалось, что на его червяка клюнул по меньшей мере кит средних размеров. Но на крючке оказался малюсенький ершик. Он улетел далеко-далеко в траву, и бывший ЫХ-000, который впервые сам ловил, а не его ловили, кинулся за ершиком прыжками и в великолепном броске, как заправский вратарь, накрыл ершика своим телом.
Он сжимал рыбешку в ладони и бормотал, морщась от уколов плавниками:
— Попалась… попалась… не уйдешь… не уйдешь…
Константин Иванович помог ему насадить нового червяка и посоветовал:
— Спокойнее. Не дергайте и сами не дергайтесь.
Но Иван Иванович весь трясся от нетерпения. Он забыл обо всем на свете, кроме поплавка. Ему, начинающему рыболову и заканчивающему свою работу шпиону, хотелось еще раз пережить то блаженное ощущение, когда кажется, что крючок заглотил по крайней мере кит средних размеров.
И тут же подумалось, что у него не хватит сил выдержать такое нервное напряжение.
— Еще хочу… еще хочу… — бормотал он, до боли в глазах уставясь на поплавок.
Едва поплавок шевельнулся, начинающий рыбак Иван Иванович двумя руками дернул удилище и своими собственными глазами увидел, как в воздухе сорвалась с крючка рыба — раз в двадцать больше того, первого ершика.
Она с шумом плюхнулась в воду, а бывший шпион едва не бросился за ней, упал на землю и забормотал:
— Я так не могу… я так не хочу… помогите мне… научите меня… проконсультируйте…
— Говорил я вам, не дергайте и не дергайтесь, — сказал Константин Иванович. — Возьмите себя и удилище в руки. Не тряситесь. Помогу, научу, проконсультирую.
— Вы привыкли ловить. Вам легче.
— Рыбу будете ловить не хуже меня.
Вторую и третью рыбку Иван Иванович вытащил уже почти по всем правилам. Сам он все еще дергался и трясся, но удилищем орудовал относительно спокойно.
«Господи, какой же я был дурак! — думал он, жадно следя за поплавком. — Научи меня кто-нибудь раньше рыбачить, и я бы ловил, а не меня бы ловили!»
Он стоял на берегу с удочкой в руках до тех пор, пока мог разглядеть своими зоркими шпионскими глазами поплавок.
Котелок уже висел над костром. Пахло лавровым листом и перцем.
— Мы и завтра будем рыбачить? — с робкой надеждой спросил Иван Иванович.
— Обязательно. За тем и приехали. Завтра на так называемой утренней зорьке клев будет отменный.
— А сегодня мы на чем ловили?
— Сегодня на так называемой вечерней зорьке. Вот отправляйтесь-ка на задание, выполняйте его, возвращайтесь и рыбачьте себе на здоровье. Характер у вас, Иван Иванович, рыбацкий — азартный. Отличным можете стать рыбаком.
Сначала они ели уху. Такой вкусноты Фонди-Монди-Дунди-Пэк не пробовал ни разу в жизни. Он обсосал все косточки и даже чешуйки с пальцев слизнул. Ему верилось, что те рыбки, которые он ел, именно он и поймал.
Потом они пили чай, пахнувший дымком, и с угольками. Бывший ЫХ-000 выпил четыре кружки. Он все поглядывал на часы, торопя наступление так называемой утренней зорьки.
Впервые в жизни, сидя в лесу у ночного костра, Фонди-Монди-Дунди-Пэк ничего не боялся. Ведь впервые в жизни его не ловили (хотя бы потому, что уже поймали). Не надо было опасаться, удачно ли спрятан парашют, не надо было бояться чихнуть или кашлянуть, не надо было вздрагивать от каждого шороха и хвататься за оружие.
И дров в костер можно было подкладывать сколько угодно: пылай, пылай, ведь никто тебя не выслеживает!
— Неужели, гражданин полковник, вы настолько уверены во мне, что будете спать?
— Не знаю, как гражданин полковник, а рыбак Константин Иванович заснет наикрепчайшим сном. Чего и вам желает, Иван Иванович.
Но бывший ЫХ-000 заснуть не мог. Он лежал на хвойных ветках, смотрел в звездное небо и ждал так называемой утренней зорьки. «Наплевать мне на все, — думал он, — мне бы только поймать хоть несколько рыбок!»
Костер погас, и бывший ЫХ-000 пошел собрать сучьев. Отойдя далеко в сторону, Фонди-Монди-Дунди-Пэк остановился, оглянулся назад… Вздохнул и начал собирать хворост.
Вот и снова вспыхнул огонь… Некуда бежать Фонди-Монди-Дунди-Пэку. И не к кому ему бежать. Один он во всем мире. Никого у него нет. И ничего ему больше не надо. Одно у него осталось: возможность хоть немного загладить свою вину перед людьми и — порыбачить.
Стояла такая тишина, что слышно было, как течет река, хотя днем, как заметил Фонди-Монди-Дунди-Пэк, она казалась неподвижной. И он подумал о том, что впервые в жизни не боится тишины. Раньше она всегда настораживала, пугала. А тут бывший агент ЫХ-000 посматривал в костер и никого и ничего не боялся.
— Гражданин полковник, — прошептал он, — я согласен. Я отправлюсь в «Гроб и молнию» с вашим заданием.
— Вот и прекрасно, — сквозь сон ответил полковник Егоров, зевнул и, честно говоря, громко захрапел.