— Вы уже уходите? — опечалился директор. — Хотя вас можно понять. Поезжайте, я сам разберусь с бумагами. Хотите сразу забрать личные вещи?
— У меня здесь нет личных вещей, — призналась его распорядительница. — Все общественное.
Она и в самом деле никогда не ставила на стол фотографий, не сажала на шкаф плюшевых зайцев. Ей казалось, это все равно что исповедоваться первому встречному.
— Я уже поговорил с остальными, — вздохнул Шепотков. — Все в грусти и тоске. Один вахтер предлагает не сдавать позиций и устроить голодовку на Красной площади.
— Не думаю, что это хорошая идея, — призналась Лайма.
— Я тоже против. Но он сказал, что, если его не поддержат, он все равно пойдет голодать. Один. Правда, на всякий случай возьмет с собой надувной матрас. Вдруг ночью ударят заморозки?
Лайма закатила глаза. В такую жару при открытых окнах невозможно спать без вентилятора — какие уж тут заморозки? Впрочем, вахтера можно понять и простить: он провел веселое детство у пионерского костра, бурную молодость в комсомольских строительных отрядах, возводил плотины в дружественных странах Африки и Азии, а теперь вот засел возле парадной двери. Вероятно, нрав брал свое и ему по-прежнему хотелось подвига.
Чтобы как-то скоротать время, Лайма предложила Шепоткову разобрать папки с документами, которые хранились у нее в столе. Вдвоем они споро принялись за дело. Однако сосредоточиться по-настоящему никак не удавалось. Не доверяя собственным часам, Лайма то и дело спрашивала у директора, сколько сейчас времени, и в конце концов так разнервничалась, что у нее стали трястись руки, как у заправского алкаша.
Подумать только! Она — секретный агент. Выходит, ей придется рисковать собственной шкурой? Ее в любой момент могут заколоть ножом или скосить автоматной очередью, как картонную фигуру в тире. Пароли, отзывы, секретные телефонные номера, ночные погони — неужели все это у нее в перспективе? Или она преувеличивает? Задание окажется будничным и скучным. Она и еще двое незнакомых людей встретят особо важного индуса, сунут его в автомобиль, привезут в гостиницу и продержат там несколько дней. Потом посадят этого типа в самолет до Бомбея — и привет, задание выполнено!
Стрелка подползала уже к концу второго круга, Лайма смотрела на нее пристально, словно гипнотизер на вертлявого пациента. Возможно, как раз сейчас возле входа в центр остановился длинный автомобиль, ткнувшись грозной мордой в бордюр. Из него вышел суровый человек, который уже поднимается по лестнице. Она вскинула голову и уставилась на неплотно закрытую дверь. И тут из коридора донесся звук шагов. Кто-то неторопливо шел, поскрипывая ботинками. Шепотков, сидевший спиной ко входу, ни на что не обращал внимания-
Шаги приблизились, и Лайма так напряглась, что даже почувствовала дурноту. Взор ее затуманился, а комната неожиданно качнулась сначала влево, а потом вправо, как будто находилась в чреве корабля, который на всех парах несется в открытое море. У Лаймы перехватило дыхание, и тут…
В кабинет, быстро постучав, вошел Роберт Агашкин с букетом алых роз.
— Здрасьте! — поздоровался он так громко и весело, точно жизнь стелила перед ним бархатный ковер, а удача шла впереди и кланялась ему в пояс. — Лаймочка, я принес тебе цветочки!
Роз оказалось так много, что они скрыли почти всю верхнюю половину Агашкина. Нижняя половина состояла из замусоленных брюк и огромных замшевых сандалий, из которых во все стороны лезли такие же огромные агашкинские ноги.
— Боже ж ты мой! — изумился Шепотков, крутнувшись на стуле. — Вот это я понимаю — знак внимания!
— Здрасьте, — повторил персонально для него Агашкин, высунувшись из-за букета.
Это был молодой блондин с мягкими чертами лица и темпераментными глазами. В глазах сидела сумасшедшинка. Именно она придавала всему его облику некую карикатурность — его просто невозможно было принимать всерьез. Розовые полупрозрачные уши торчали с двух сторон, словно сомнительное украшение коротко стриженной головы.
Лайма, для которой появление Агашкина оказалось полной неожиданностью, обмякла в своем кресле.
Она чуть с ума не сошла от волнения, ожидая появления связного, а это, оказывается, вовсе не он, а так — сплошное недоразумение.
— Лаймочка! — воскликнуло недоразумение. — У меня важное дело, поэтому я решил нагрянуть неожиданно. Ты не сердишься?
— Она не сердится, — заверил его Шепотков, сгребая бумаги. — Оставлю-ка я вас вдвоем. Дело молодое…
— Нет-нет, — горячо возразил Агашкин, — Не уходите, будьте любезны. Я хочу, чтобы как можно больше людей знало о моих чувствах.
— О них и так знает полгорода, — подала слабый голос Лайма.
Пелена продолжала висеть у нее перед глазами, а сердце со страшной скоростью колотилось о ребра и, кажется, даже пыхтело, словно раскочегаренный паровоз.
Роберт Агашкин был ее давним воздыхателем. Еще в детстве, когда они вместе бегали по парку с рогатками, он заявил, что непременно женится на Лайме. Свою уверенность в положительном исходе дела он пронес через всю жизнь и вот наконец дозрел до предложения руки и сердца. Надо заметить, что более неудачный момент выбрать было просто невозможно. Лайма не знала, что с Робертом делать — накричать на него, выгнать с треском или просто рассмеяться.
— Лаймочка, почему ты так на меня смотришь?
Волнуясь, Агашкин всегда употреблял слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами. Сейчас он чертовски волновался. Шутка ли — он решил жениться.
— Лаймочка! Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Короче, предлагаю тебе руку и сердце. — И Агашкин пал перед ее рабочим столом на колени. Голова его оказалась как раз на уровне столешницы, и он положил подбородок на самый ее край. — Лаймочка, я люблю тебя безмерно!
— Ах, молодой человек, — откликнулся вместо нее взволнованный Шепотков. — Вы налетели просто как ураган. Даже я опомниться не могу, а уж девушка и подавно.
Комната продолжала качаться перед Лаймой, и, чтобы унять эту качку, она схватилась пальцами за край стола. Агашкина ей только не хватало! Сейчас придет связной, а тут у нее настоящий цирк. Дышать стало нечем, и она вяло обмахнулась ладошкой.
— Смотрите, молодой человек, как она взволнована! — продолжал наседать Шепотков. — Виданное ли дело: налетать, как смерч?
Для Агашкина сравнение со стихийным бедствием не являлось чем-то необычным. Нелепый и смешной, он имел кучу прозвищ, и все, как одно, были связаны с какими-нибудь катастрофами. Человек-авария, разрушитель, мастер-ломастер и так далее. Он уже давно перестал на это болезненно реагировать.
— Ох, Роберт, — простонала Лайма.
— Лаймочка, так ты согласна? — вкрадчиво спросил Агашкин, выудив из кармана коробочку с выпуклой крышкой, в которой, конечно же, лежало кольцо.
Не такое простенькое и славное, как у нее на пальце, а серьезное, исполненное достоинства кольцо с желтым бриллиантом. Когда коробочку открыли, бриллиант уставил свой холодный глаз в потолок, ожидая, когда им начнут восхищаться.
В этот самый момент обостренным слухом Лайма уловила, что по коридору к двери кабинета снова кто-то приближается. Шаги, кстати, были совсем иными, чем у Агашкина — более стремительными. Шепотков тоже их услышал и немедленно вскочил на ноги.
— Я задержу его, кто бы это ни был, — заверил он. — Такой момент нельзя повторить!
Лайма попыталась остановить услужливого директора, но из ее горла вырвался лишь невразумительный хрип, который Агашкин немедленно попытался истолковать в свою пользу.
— Это значит — «да»? — с агрессивной надеждой в голосе уточнил он.
Поскольку голова его так и стояла на столешнице, нижняя челюсть несколько раз клацнула о лакированную поверхность.
— Боже мой, — просипела Лайма, продолжая обмахиваться рукой. — Мне нечем дышать…
— Я тоже взволнован, — признался Агашкин, вскакивая на ноги. — Только, Лайма, ты должна сказать «да» более определенно. Я мечтаю услышать громкий и внятный ответ. Так — да? Лайма, скажи — да?
В этот момент в дверь всунулся Шепотков и крикнул:
— Тут ваш, значит, Лайма, друг пришел. — Подумал и добавил:
— Еще один. Впустить?
— Да! — воскликнула Лайма.
— Какое счастье! — завопил Агашкин и тут же принялся скакать по кабинету в припадке буйной радости. — Я могу назначить день свадьбы?
— Пожалуйста, поскорее! — попросила Лайма, вытирай пот со лба.
Обращалась она, естественно, к Шепоткову. Если она правильно поняла, приехал Болотов. Но как не вовремя! Почему он примчался в такую рань? Что ему тут надо? Никогда прежде он не являлся к ней на работу, а если заезжал, то всегда ждал ее снаружи, в машине. Потому-то директор центра даже не знает его в лицо.
В ней поднялась тяжелая волна раздражения против Алексея. Он не имеет права вмешиваться в ее жизнь! Она же не ездит к нему на фирму и даже никогда не звонит — только в самом крайнем случае. Лайма попыталась вспомнить, когда в последний раз произошел такой случай — и не смогла. То есть она вообще не звонила ему среди дня. Не дергала по пустякам, не отвлекала от важных клиентов. А он! Он почему-то посчитал возможным приехать без предупреждения и подняться прямо сюда. С какой стати?
Болотов вошел в кабинет такой гневный, что у Лаймы при взгляде на него еще сильнее испортилось настроение. Она ненавидела его гневного. В таком состоянии он был не способен вести конструктивный диалог, а только брюзжал и зудел. Вероятно, Шепотков сказал ему, почему нужно подождать за дверью, и он рассвирепел. Отлично. Просто здорово. Сейчас явится связной, а у нее тут скандал с двумя претендентами на руку и сердце.
— Что здесь происходит? — воскликнул Болотов, и сразу же стало ясно, что одним брюзжанием дело не ограничится. — Что вы тут делаете? Кто это такой?
— Это наш директор, — ответила Лайма, хотя Болотов, конечно, имел в виду не коротенького и пожилого Николая Ефимовича, а молодого и здорового Агашкина.
Агашкин отлично знал, что у Лаймы с Болотовым роман, но всегда делал вид, что не придает ему значения и рассчитывает просто переждать эту ее блажь, как бурную, но короткую летнюю грозу. Болотов, в свою очередь, тоже знал о существовании Агашкина, но никогда его не видел. Можно сказать, что Лайма его прятала. Прежде Болотов верил, что тот не заслуживает внимания. Но теперь…