– Как ты меня назвал? – перебила я.
Он назвал меня Леной, то есть моим настоящим именем. Тем именем, которое дали мне при рождении.
Елена Алексеевна Птицына.
Отца моего звали Алексей Птицын, помню, он мне со смехом рассказывал, что давно-давно был такой фильм «Алеша Птицын вырабатывает характер», вот бабушка и назвала его Алексеем, чтобы соответствовало фамилии.
Это было давно, когда отец еще умел смеяться…
До семи лет у меня было, как говорится в старых детских книжках, счастливое детство. Мы жили втроем: мама, папа и я в большой квартире, которая осталась отцу от его родителей.
Дед был крупным ученым – филологом, преподавал в университете, про это я знала только со слов отца, поскольку сам дед умер еще до моего рождения. Умер довольно рано, у него было больное сердце. Бабушка пережила его, но я смутно ее помню, потому что она умерла, когда мне было года четыре.
Отец был гораздо старше мамы, она-то родила меня совсем молодой. Была веселая такая, живая, не ходила, а бегала, спортом занималась, меня отдала на плавание, на гимнастику, научила кататься на коньках. Помню, как она напевает что-то веселое, накрывая на стол, и отец смотрит на нее особенным взглядом и мягко так улыбается…
Отец не занимался с нами спортом, ему по наследству передалось больное сердце дедушки – что-то такое с очень мудреным названием, он рано постарел, а поскольку был старше мамы на семнадцать лет, то ее иногда принимали за его дочь. Она, кстати, ничуть по этому поводу не расстраивалась, говорила уже, что у нее был замечательный, легкий и живой характер.
Насчет болезни отца у мамы было свое собственное мнение: если нельзя вылечить, то нужно про нее забыть и делать вид, что ее вообще нет. Не сидеть в четырех стенах в пыли и духоте, а чаще бывать на воздухе и получать множество ярких впечатлений, чтобы не было времени думать о плохом.
Поэтому каждые выходные мы ездили куда-нибудь за город, летом тоже не проводили отпуск на даче (кстати, дача тоже была в хорошем месте, дом хоть и старый, но большой). Но маме там было скучно.
Отец всегда оживлялся от таких поездок, хотя даже я замечала, что он устает. Но он никогда не жаловался.
Так вот, мое счастливое детство продолжалось до семи с половиной лет, тогда как раз окончила первый класс и мы поехали на три дня в Новгород. Не помню, как мы там отдохнули, потому что на обратной дороге в машину врезался встречный грузовик.
Отец за рулем почти не пострадал, я сзади в кресле не получила ни царапины, мама умерла на месте.
– Так как ты меня назвал? – спросила я, усилием воли отогнав от себя воспоминания.
– Ну да, извини, я…
– Сам же мне говорил, чтобы я забыла это имя! Чтобы и в мыслях называла себя, как сказано в том паспорте, что ты мне дал! Алена Ивановна Пастухова, вот я теперь кто! Сам же говорил, что хорошо, что фамилии обе на «П», что подпись не надо менять – просто П и закорючка! И имена похожие, так мне легче будет не запутаться! – Я не заметила, как снова повысила голос.
– Ну да, ну да… Извини… – Он отвернулся от меня и тронул машину с места.
– Ты пойми, – заговорил он через некоторое время, – я ведь тоже рискую, помогая тебе. Если они узнают, то…
– Я понимаю, – неожиданно для себя я погладила его руку, лежащую на руле, – не думай, что я не ценю то, что ты для меня делаешь. Но ты ведь сам сказал, что мы не должны общаться.
– Не только со мной, но и ни с кем!
– Но так не получится, – мягко возразила я, – я ведь не в вакууме живу. Есть соседи, продавцы в магазинах…
– Меняй магазины!
Хорошо, что он не предложил сменить квартиру, как же тогда Берри? Хотя не так просто, наверно, найти квартиру, хозяева которой посмотрят сквозь пальцы на подозрительный паспорт.
Тут я отвлеклась от нашей беседы, потому что машина проезжала мимо дома Бобикова и остановилась на перекрестке рядом.
И что вы думаете? У подъезда стояла полицейская машина и как раз подъезжала еще одна. А еще там был какой-то обшарпанный грязно-белый фургон, и как раз вышли из подъезда два здоровенных парня с носилками, а на носилках лежал большой черный мешок, то есть в этом мешке находилось тело несчастного писателя. Да уж, теперь не напишет он роман о тамплиерах.
Следом за санитарами вышел из подъезда невысокий плотненький такой мужичок, на лбу которого крупными буквами было написано, что он из полиции, майор какой-нибудь, вряд ли капитан.
Мужичок окинул окрестности цепким внимательным взглядом, и мне показалось, что он просветил машину Октавиана, как рентгеном, я едва сдержалась, чтобы не сползти с сиденья.
Полицейский отвернулся и подошел к группе жильцов, которые тусовались чуть в стороне. Среди них выделялась крупная тетка в красном спортивном костюме. Она размахивала руками, как мельница крыльями, и говорила что-то так быстро, что полицейский тоже замахал руками – притормозите, мол, гражданочка.
К счастью, зажегся зеленый, и мы поехали дальше.
Значит, они его уже нашли, мрачно думала я, значит, кто-то из соседей слышал шум или видел, как к Бобикову входили гости. А может, дверь была открыта?
Я-то точно ее не закрыла, когда убегала. А тот фальшивый тип, убийца несчастного Бобикова… вряд ли я сильно ему повредила. Ну, кожу на морде попортила, конечно, но глаза небось целы, на нем же очки были. Так что он спокойно умылся да и пошел себе, и небось отпечатки свои стер. А мои там остались.
А если у них в подъезде камера есть? А если кто-то в книжном магазине слышал наш разговор с Бобиковым?
Стало быть, я буду подозреваемой в убийстве. Вот только этого мне и не хватало!
– Что ты трясешься, – заговорил Октавиан, – не волнуйся так, нужно только слушаться меня и соблюдать все правила, тогда все обойдется, мне удастся тебя спасти.
– Я уж и не надеюсь, – вздохнула я, хотя мысли мои в данный момент были заняты другим.
В общем, в конце концов мы вроде как помирились, и вы не поверите, но Октавиан так и не спросил, какого черта я делала в этом районе, что я тут потеряла.
Он высадил меня в стороне от дома, так что пару кварталов я пробежала пешком.
И подумала на бегу, что снова нарушаю правила, установленные Октавианом, что он не велел мне выделяться, то есть нужно ходить ровным шагом, не оглядываться по сторонам, не заговаривать с незнакомыми людьми, а со знакомыми – тем более… и так далее.
Но внезапно меня покинули душевные силы, наступил предел.
Я одним махом поднялась по лестнице, открыла дверь, вошла в квартиру, торопливо захлопнула за собой дверь…
До сих пор я держалась на чистом адреналине, но сейчас напряжение отпустило и силы покинули меня.
Ноги подогнулись как ватные, и я села на пол посреди коридора.
Меня затрясло.
Я вспомнила все, что пришлось пережить за сегодняшний день, – вспомнила, как пряталась в ванной за пластиковой занавеской, стараясь не дышать и умирая от страха, вспомнила распростертого на полу мертвого писателя в брызгах крови… вспомнила, как в панике убегала из квартиры Бобикова… вспомнила пытавшихся похитить меня уголовников…
А потом еще неприятный разговор с Октавианом и цепкий взгляд невысокого полицейского. Да, только попади к такому на допрос, он мигом из меня все вытащит!
Тут послышалось громкое цоканье когтей по паркету, и в прихожей появился Берри. Он подбежал ко мне, ткнулся в плечо мордой, потом облизал меня теплым языком.
Меня окатило ласковой волной. Пес смотрел на меня преданными, полными сочувствия глазами… казалось, он хочет сказать мне, что я не одна, что он любит меня и поддержит во всех моих несчастьях.
– Спасибо, дорогой! – прошептала я, гладя ласковую морду. – Я знаю, что ты меня не оставишь…
Мы с Берри посидели несколько минут в полутемной прихожей, и силы постепенно вернулись ко мне.
Я вспомнила, что среди сегодняшних ужасных событий был и один приятный момент.
Когда я взяла в руки старинную книгу, я ощутила исходящую от нее энергию. Почти такую же, как та, что излучал сейчас Берри.
И ведь не зря все так ищут эту книгу…
Что-то в ней есть, что-то необычное…
Я поднялась на ноги, прошла в комнату, достала книгу из своей сумки…
И снова, как первый раз, когда я взяла эту книгу в руки, я ощутила исходящее от нее тепло. И словно электрический ток прошел сквозь мое тело.
Я пригляделась к книге.
На первый взгляд книга как книга.
Старое издание, еще дореволюционное, потертый, выцветший переплет, старинный шрифт, непривычные, забытые буквы – твердые знаки в конце слов, какие-то буквы, которые я прежде не видела… кажется, вот эта называется ять…
На обложке – название:
«Судебные процессы против средневековых алхимиков».
Автор не указан, зато в самом низу напечатано:
«Издательство Сытина, Санкт-Петербург».
Я раскрыла книгу, взглянула на первую страницу.
Открытая книга пахла пылью и временем. Бумага немного пожелтела, но удивительно хорошо сохранилась.
А вот и он, тот самый экслибрис!
Отчетливая синеватая печать изображала три старинные книги, сложенные аккуратной стопкой – две закрытые, сверху третья – с раскрытой обложкой… именно это нарисовала мне Берта Альбертовна.
На корешках книг было написано латинскими буквами:
«Ex libris Dr Meltz».
Ну да – Экс либрис… это значит – «Из книг»…
Я перевернула несколько страниц, начала читать со случайного места.
Здесь были выдержки из судебного процесса, проходившего в каком-то немецком городе много веков назад. Алхимика обвиняли в колдовстве и связях с дьяволом…
Мне все это ничего не говорило.
Я стала перелистывать страницы одну за другой, бегло проглядывая текст…
Изредка попадались иллюстрации – черно-белые гравюры, изображающие мрачный зал суда, судей в длинных мантиях, подсудимых в темных грубых балахонах, палачей в остроконечных колпаках с прорезями для глаз…
И вдруг, перевернув очередную страницу, я снова ощутила неожиданное тепло и покалывание в кончиках пальцев.