Роза, казалось, только что срезана, на ее лепестках еще дрожали капли росы.
– Доктор Мельц! – повторила я громко.
Мне показалось, что из-за двери в дальнем конце комнаты донесся какой-то приглушенный, неразборчивый голос – и я пошла в том направлении.
Вышла в соседнюю комнату – но там тоже никого не было.
Только несколько обитых узорчатым шелком кресел с ножками в виде звериных лап, несколько старинных картин на стенах – здесь это были не портреты, а пейзажи, деревенские виды с фермами под красными черепичными крышами и ветряными мельницами. Еще здесь был высокий массивный шкаф из красного дерева, украшенный изящной резьбой, и еще одна дверь…
Мне ничего не оставалось, как пойти дальше.
За дверью была еще одна комната – судя по обстановке, столовая. Длинный лакированный стол, вокруг него – стулья, у стены – застекленный шкафчик с нарядной посудой. И конечно, картины на стенах, на этот раз натюрморты – груды фруктов, дичь, хрустальные бокалы с темно-красным вином.
За этой комнатой – следующая, видимо, кабинет…
Старика нигде не было.
Я миновала еще несколько комнат – и снова увидела знакомые портреты на стенах, кабинетный рояль, на его крышке – одинокую розу в вазе.
Только теперь эта роза немного подвяла.
Это же та самая комната, куда я вышла с балкона!
Выходит, я уже обошла всю квартиру, так и не найдя нигде таинственного старика…
Но не только его.
Я нигде не видела входной двери.
Не видела двери, через которую можно войти в эту квартиру – или выйти из нее. Мне попадались только двери, ведущие из комнаты в комнату…
Но этого не может быть!
Должно быть, я просто пропустила в спешке входную дверь, не заметила ее!
Теперь я уже не думала о старике – я хотела просто уйти из этой странной квартиры… вернуться домой, в свою собственную жизнь, вернуться к Берри… Хоть жизнь моя в последнее время и незавидная, но собака-то ни в чем не виновата, похоже, что у Берри никого нет, кроме меня…
Я снова прошла в соседнюю комнату, убедилась, что там только две двери. Проследовала в столовую, и дальше…
Из комнаты в комнату – и, так и не найдя выхода из квартиры, через несколько минут я снова вернулась в самую первую комнату – с портретами и роялем.
На этот раз роза на крышке рояля совсем завяла, она потемнела и скукожилась, несколько сморщенных лепестков упали на черную лакированную крышку инструмента…
Странно…
Я взглянула на часы.
С того времени, как я отправилась на поиски доктора Мельца, прошло не больше получаса. Когда же роза успела завянуть?
Ладно, бог с ней, с розой.
Меня гораздо больше волновало – как я могу выбраться из этой заколдованной квартиры?
Я снова шагнула к двери – но остановилась, не дойдя до нее.
Что же, я так и буду бегать по кругу, из комнаты в комнату, как белка в колесе? Главное – не впадать в панику…
Нужно остановиться и подумать…
Внезапно я почувствовала, что зверски устала.
Не сегодня, хотя сегодня тоже, бегаю вот с самого утра, и только кофе у старика этого выпила. Нет, устала я уже давно. И даже не за эти пять месяцев, когда я прячусь от всех и живу в полном одиночестве, доверяя только Октавиану, нет, все началось гораздо раньше.
Когда я ушла из дома? Или когда умер отец? Да нет, все началось гораздо раньше, когда исчезла призрачная надежда на нормальную, обычную жизнь.
Я огляделась и заметила в углу комнаты кресло. Кресло было довольно старое, темного дерева, с высокой спинкой и массивными резными подлокотниками. И каждый подлокотник заканчивался львиной мордой. Ну надо же…
Я подошла к креслу, не веря своим глазам. Точно такое же кресло было в кабинете моего деда, я еще маленькая пыталась кормить львов на подлокотниках кашей. Отец сердился, а мама смеялась. А когда он слышал мамин смех, то сразу же лицо его становилось мягким, и он брал меня на колени.
Я еще раз внимательно рассмотрела кресло. Кажется, львиные морды гораздо меньше, чем у дедушкиного кресла… Хотя я ведь тогда была ребенком, мне все казалось большим…
Я села в кресло и ощутила жесткую спинку. Да нет, не оно, похоже только…
Тогда, много лет назад, история с украденным пресс-папье в конце концов разрешилась удачно. Вероника Аркадьевна пошла в школу, поговорила с классным руководителем и с завучем. Завуч ничуть не удивилась и сразу поверила, услышав, с кем дружит Элька. И видимо, высказала Веронике свое недовольство.
Пресс-папье вернули, но девицы затаили зло на Эльку, и хоть боялись ее побить, но резко дали от ворот поворот. Другие дети и раньше ее сторонились из-за характера, так что теперь Элька оказалась в полной изоляции. И поклялась мне отомстить.
Вероника Аркадьевна со своей стороны решила принять меры. Она стала больше бывать дома, отдала Эльку на баскетбол, а меня – на гимнастику. Эльку на баскетбол взяли за рост, но через пару месяцев тренер сказал, что толку с нее не будет, что она пропускает занятия, ленится и вообще мешает ему страшно.
Я тоже не делала особых успехов, но по крайней мере с дисциплиной все было в порядке. Теперь Элька часто сидела дома одна и нашла способ мне отомстить.
Вероника Аркадьевна не то чтобы махнула на нее рукой, но была занята здоровьем отца. Она записала его на какие-то обследования и консультации, обсуждала его болезнь по телефону часами и с самого утра начинала твердить:
– Алексей, ты все время забываешь о своей болезни!
Она всегда называла его только так, полным именем, подозреваю, что и ночью тоже. А мама звала его Лёка. И напевала трогательную детскую песенку, накрывая на стол:
Где ты, Лёка, Лёка, Лёка,
Увезли тебя далёко…
Дальше я не помню, помню только, как отец поднимал голову, услышав песенку, и улыбался мягко…
Как я уже говорила, жили мы с Элькой в одной комнате, там было две кровати, еще какая-то мебель, был старый письменный стол, но поскольку мы все время ссорились из-за него, то Эльке купили секретер.
Она была недовольна, но смирилась. Стол был старый, еще отца, дверцы запирались на ключ, что я и делала, чтобы Элька не лазила и не портила мои тетради.
И в самом нижнем ящике у меня хранилась папка с мамиными фотографиями. Фотографий вообще было мало, какие-то были у отца, а мне он отдал любительские, где мама совсем молодая и где мы с ней вместе.
Я нечасто доставала эту папку, потому что не хотела рассматривать снимки при Эльке.
И вот, как-то мне показалось, что папка лежит не так, я раскрыла ее и обмерла. Вместо фотографий там были мелко нарезанные кусочки. Ничего не осталось.
Элька, услышав мой крик, не смогла сдержать торжествующую улыбку. Я же онемела и в голове была только одна мысль: мне нужен нож. Большой кухонный нож, который я воткну в эту сволочь, потом вытащу и снова воткну, и так раз десять, пока силы не кончатся.
Не взглянув на Эльку, я пошла на кухню. И застала там Веронику Аркадьевну за приготовлением обеда.
– О, вот хорошо, что ты пришла, подержи мне дуршлаг! – сказала она.
Я рылась в ящике, отыскивая нож побольше. Очевидно, она заметила, что со мной что-то происходит, потому что подошла и внимательно заглянула в лицо:
– Лена, что случилось?
Я попыталась вывернуться, ящик дернулся и прищемил мне палец. Я заорала и боднула ее головой, точнее, попыталась это сделать, потому что в глазах вдруг потемнело, и последнее, что я помню, – это кастрюля с макаронами на полу.
Очнулась я на руках у испуганной мачехи.
– Детка, что ты, что ты, очнись! – причитала она, и руки ее, державшие меня, сильно дрожали.
Увидев, что я открыла глаза, она просветлела лицом и заговорила непривычным для нее высоким срывающимся голосом:
– Ну вот, ну вот, все хорошо, это просто головка закружилась, это бывает у девочек… Сейчас чаю выпьешь, полежишь и все пройдет…
Голос ее, хоть не такой громкий, противно ввинчивался в мой мозг. Я сделала попытку сползти с ее колен, но ничего не вышло, была слишком слаба.
– Нужно тебя уложить. Эля! – крикнула она. – Эля, помоги мне!
Никто не явился на ее зов, потому что эта зараза Элька требовала, чтобы ее называли только Элеонорой и на другое имя просто не откликалась. Вероника Аркадьевна вспомнила про это и заорала истошно, чтобы Элька немедленно шла на кухню.
И снова никто не явился, тогда она выругалась вполголоса и потащила меня буквально волоком, у меня хватило силы только на то, чтобы перебирать ногами.
Наша комната была ближе всех, так что Вероника Аркадьевна с трудом подняла меня и буквально бросила на кровать. Я, конечно, была худой и небольшого роста, но все же девочка двенадцати лет что-то весит.
Элька тихо сидела за своим секретером, вроде бы делая уроки, но мама прекрасно знала свою дочурку и тут же заподозрила неладное.
У этой идиотки даже не хватило ума спрятать папку. Вероника Аркадьевна увидела клочки фотографий и все поняла. Я рванулась из ее рук, но она держала крепко.
– Леночка, дорогая, мы все восстановим, мы склеим… – бормотала она, и я даже не удивилась, что она говорит так ласково, чего раньше никогда не было.
Я затихла, уткнувшись в ее обширный бюст.
– Эля, как ты могла? – заговорила Вероника Аркадьевна поверх моей головы. – Как ты посмела? Ты что, не понимаешь, что эти снимки единственное, что осталось у нее от матери?
Вот интересно, она что, полная дура? Она что, не понимает, что Элька разрезала фотки именно поэтому, чтобы отнять у меня самое дорогое.
Тут я улучила момент, когда Вероника ослабила хватку и вырвалась.
– Лена! – сказала она громко. – Мне так стыдно за мою дочь! Я прошу за нее прощения! И… – тут она увидела мое лицо и осеклась, а я подумала, что если она не заткнется, то я запущу в нее вон тем толстым словарем Даля, я взяла его из кабинета деда.
Вероника Аркадьевна скорбно рассматривала обрывки фотографий. Я молча взяла у нее из рук папку и убрала ее в ящик стола. Потом пошла в ванную, потому что мне хотелось вымыться после ее рук.