Тот споткнулся, потерял равновесие и упал головой в короб. Константин пнул его сзади, придав ему начальное ускорение…
Злодей скользнул вниз головой в мусоропровод.
Константин бросил туда же вслед ему несколько пластиковых мешков с мусором…
Затем он захлопнул крышку мусоропровода, прислушался к чему-то и подошел к окну…
Я тоже подошла и выглянула в окно.
Внизу, во дворе, как раз подъехал мусоровоз. Он припарковался прямо под нашим окном – там, куда выходила труба мусоропровода.
Рабочие в желтых жилетках широко открыли кузов и направили в него трубу.
Нам с Константином сверху было видно, как в кузов один за другим вылетело несколько мешков, а за ними – отчаянно размахивающий руками человек.
Рабочие немного выждали, с грохотом закрыли кузов, и мусоровоз уехал…
Мы с Константином переглянулись.
– Ну, на какое-то время мы его обезвредили! – удовлетворенно проговорил Константин.
Тут его позвали на процедуры, и он удалился, я даже поблагодарить его не успела. Надо же, как у них тут все устроено!
Я оглянулась и свистнула в два пальца, как научил меня свистеть Максим, чтобы подзывать Берри, когда он нужен срочно.
Свист сработал, Берри тут же примчался, оставив в читальном зале своих новых друзей.
И в зубах он держал заветную книгу!
Надо же, он нашел ее среди десятков книг, которыми перебрасывались собаки…
– Ты моя радость, – сказала я и поцеловала его в мокрый нос. – Что бы я без тебя делала!
«То-то же, – ответил он взглядом, – а ты еще брать меня с собой не хотела!»
Вернувшись домой, я разложила на столе все найденные книги, а рядом выписала на листке связанные с ними фамилии, точнее, те фамилии, под которыми фигурировал Максим, когда искал эти книги.
Краснов.
Апельсинов.
Желтков.
Зеленцов.
Голубев.
Я дважды перечитала этот список.
В нем, несомненно, была какая-то логика.
В фамилиях Краснов, Желтков и Зеленцов напрямую упомянут какой-то цвет – красный, желтый и зеленый. Апельсинов – напрямую не называет цвет, но апельсин – оранжевый, и на многих языках он называется оранж или созвучно с этим словом.
Голубев – на первый взгляд происходит от названия птицы, но в этом названии явно звучит «голубой».
Значит, если переписать эти фамилии заново, как названия цветов, получится следующий список:
Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой…
Но ведь это – пять цветов из семи, составляющих радугу. И они идут именно в этом порядке – красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый.
Все знают фразу, помогающую запомнить эти цвета: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан».
Пять цветов уже собраны, но книг осталось еще три.
В радуге семь цветов.
А манускрипт Мельца, по следам которого я иду, разделен на семь частей…
Это не может быть простым совпадением.
Мне осталось найти еще два фрагмента манускрипта, и с ними связаны два оставшихся цвета – синий и фиолетовый…
Я должна найти последние два фрагмента.
А еще я должна найти Максима…
Я вспомнила, о чем мне говорил профессор Семияров.
Перед тем как попасть в диспансер, он договорился о встрече с неким Голубевым – человеком из того же списка разноцветных фамилий. Встреча должна была состояться около памятника неизвестному аптекарю на Васильевском острове.
То есть это был, конечно, Максим, профессор вспомнил его имя. Они не встретились, потому что Семиярова упекли в психдиспансер, но куда делся Максим? Он тоже пропал примерно в это же время…
Надо хотя бы взглянуть на это место – может быть, там я наткнусь на какую-то подсказку… Я поеду туда завтра утром, что-то мне подсказывает, что я близка к развязке. И плевать на работу!
Ночью мне приснился отец. Даже во сне я удивилась, потому что он мне никогда прежде не снился. Мама – да, она снилась мне первое время, в детстве, потом я забыла, как она выглядит, и во сне разговаривала с какой-то незнакомой женщиной, которая утверждала, что она – моя мать.
Сейчас в моем сне отец был гораздо моложе, он смотрел на меня и улыбался мягкой улыбкой, как раньше, давным-давно, он улыбался, глядя на маму. Было очень странно, потому что даже во сне я помнила, что он давно умер.
– Как ты? – спросила я. – Где ты?
Он ответил, губы его шевелились, но я не слышала ни звука. Потом он поднял руки в прощальном приветствии и начал постепенно пропадать, как изображение на экране. И вот передо мной уже не было ничего, и я проснулась.
Глаза щипало, щеки были мокрыми и даже подушка. Я так редко плачу…
Даже после смерти отца я не плакала…
Он умер, когда мы с Васей… или как там его, не помню уже совсем, так вот, я говорила уже, что нам досталась льготная путевка, и мы улетели в Турцию на две недели. Я позвонила отцу накануне отлета, он не ответил, и я оставила сообщение, что вернусь через две недели.
Не помню, как мы отдыхали, наверно хорошо, помню только море и ослепительное солнце.
А когда мы вернулись и я включила в аэропорту мобильник, то он стал одно за другим выплевывать сообщения.
Звонили какие-то люди, и один только номер был знакомым. Это был коллега отца, у него было мало друзей, и даже те, какие были, отпали после маминой смерти, но этот мужчина все же изредка появлялся у нас дома. По-моему, ему не нравилась Вероника Аркадьевна, тут я его хорошо понимала.
Я нажала на нужную кнопку, и через три минуты Вася едва удержал меня, чтобы я не села на пол, потому что ноги отказались служить.
Валентин Юрьевич, так звали человека, ответившего на звонок, сообщил мне, потратив полминуты на подготовку, что отец умер. Что у него была серьезная болезнь сердца, я знала с детства. Отец быстро уставал, ему нужно было много отдыхать, еще с детства мачеха твердила нам с Элькой, чтобы не беспокоили его по пустякам. Так мы с ним не только не сблизились, а еще больше отстранились. Я не жила дома и думала, что атмосфера в квартире стала лучше, раз мы с Элькой не ссоримся. Утешала себя мыслью, что отцу спокойнее так.
Возможно, так и было, но болезнь брала свое, и Вероника Аркадьевна старалась, как могла, отцу помочь. Говорили, что отцу нужна очень сложная операция, не все брались за это.
Но нашелся один врач, который изобрел новый метод… в общем, отца убедили, и он согласился на операцию. Но то ли организм у отца был сильно ослаблен болезнью, то ли в процессе операции пошло что-то не так, но он умер прямо на столе у хирурга, врачи ничего не смогли сделать.
Далее Валентин Юрьевич добавил, что похороны уже состоялись, отца похоронили на том же кладбище, что и мою мать, могилы рядом, такова была его воля. Он бормотал еще соболезнования и что до меня не смогли дозвониться, но я бросила трубку и рванула к такси, благо Вася его уже вызвал. Я велела таксисту везти меня домой, а они с Васей пускай сами разбираются.
Я взлетела по лестнице и забарабанила в дверь квартиры, куда меня принесли из роддома, где всю жизнь прожил мой отец и много лет жил мой дед с семьей.
Мне долго не открывали, наконец послышались тяжелые шаги, по которым я узнала Эльку. Она долго гремела замками, так что я стала бить в дверь ногой. Наконец дверь отворилась, за ней стояла гора – это теперь Элька так выглядела, но меня это, разумеется, нисколько не трогало. Я оттолкнула ее и бросилась в квартиру.
Веронику Аркадьевну я нашла в спальне. В комнате было темно, потому что тяжелые плотные занавески опущены, так что я не сразу разглядела на постели скорчившуюся фигуру мачехи. Было душно, пахло лекарствами.
Я включила свет, она подняла голову и жалко замигала глазами.
– Кто здесь? – спросила она не своим, а каким-то сорванным голосом. – А, это ты…
– А ты кого ждала? – проскрежетала я, сдерживаясь из самых последних сил.
В первый раз в жизни я была во власти дикой неуправляемой ярости. Мне хотелось бить стекла и крушить мебель, топтать ногами осколки посуды и вспороть ножом матрац, на котором лежала эта мымра.
– Добилась своего? Долго этого добивалась, долго старалась? – Голос мой все еще скрипел, но стал гораздо громче, уже не так сложно было выталкивать слова из глотки.
– Что ты такое говоришь? – прошелестела Вероника Аркадьевна. – Зачем?
– Зачем? А зачем ты его выпихнула на эту операцию, думаешь, не знаю, как ты ему в уши пела: иди, иди…
По выражению ее лица я поняла, что была права, это она его уговорила. Отец не хотел, сомневался, это она, она виновата в его смерти. И она прекрасно об этом знает.
– Решила ускорить события, да? Невтерпеж было ждать, когда он умрет и вы с доченькой останетесь тут хозяйками! – гремела я.
– Что ты говоришь… – Вероника Аркадьевна с трудом села на кровати, теперь она была не просто бледная, а белая с синюшным оттеком, и произнесла эти слова трясущимися губами. – Ты думаешь, что я, что мы… – Она сделала попытку встать, но не смогла.
Надо сказать, ее вид не произвел на меня никакого впечатления. Хотя, конечно, от прежней Вероники Аркадьевны мало что осталось. Точнее, ничего.
Где прямая спина, как будто у нее там не позвоночник, а стальной стержень? Где выражение суровой непреклонности, которое не покидало ее лица почти никогда?
Теперь я понимаю, что она была просто убита горем, да еще корила себя за то, что уговорила отца на эту операцию. Но тогда ярость моя ничуть не уменьшилась, тем более что кто-то сильно дернул меня за плечо, и Элькин голос сказал, чтобы я катилась отсюда куда подальше, потому что я тут не хозяйка.
Я вспомнила, как когда-то очень давно, в другой жизни, Элька сказала, что если отец умрет, то меня сдадут в детский дом и квартира достанется им с матерью.
Она не ожидала, что я брошусь на нее так внезапно. Если бы не это, то я бы не справилась с такой тушей, мы с ней выступали в разных весовых категориях. Я с разбегу врезалась в нее головой, отчего у меня зашумело в ушах, а Элька осела на пол. Но тут же двинула меня по шее, а я вцепилась ей в волосы. Мы визжали, царапались и катались по полу, меня поддерживала ярость.