Я с сомнением взглянула на попрошайку, потом на баристу, мне не нравились оба. Но все же решила рискнуть, ну не разорит же меня чашка кофе. Так что я решительно сказала:
– Двойной эспрессо и круассан!
– Как знаете… – И бариста повернулся к кофейной машине, самой своей спиной выражая неодобрение.
Через минуту мы сидели за столиком со своими чашками.
То есть я сидела как все, а у попрошайки был такой вид, как будто ему накрыли на полу.
Он жадно выпил свой кофе, отщипнул кусочек круассана и уставился на меня преданным взглядом:
– Все, теперь я человек… спрашивайте меня о чем хотите!
– Вон тот памятник, – я глазами показала на окно, – он поцарапан, и деревья возле него сломаны… там ведь что-то случилось? И, судя по всему, недавно?
– Точно, случилось! В этот памятник машина врезалась… внедорожник.
– И давно?
– Недели две назад.
– И что, никто не пострадал?
– В машине – никто не пострадал. Хорошая машина, новая, с подушками безопасности… а вот памятник попортили и деревья в сквере поломали.
– И все?
– Ну да, почти все…
– Почти?
– Ну, еще человека, что там стоял, возле памятника, ударили… сильно ударили…
– Человека? – переспросила я взволнованно. – Какого человека? Вы его можете описать?
– Ну, какого… мужчина, молодой довольно… полноватый такой… – Он показал руками какой.
Максим! Это точно он!
– И что с ним стало?
– Ну, что стало, я, конечно, не знаю, видел только, что его на «скорой» увезли…
Все сходится…
Максим пропал две недели назад – и две недели назад похожего на него человека сбила машина…
Понятно, что он не дает о себе знать!
В другом случае он ни за что не оставил бы Берри… он к нему так привязан…
– А куда его увезли вы, конечно, не знаете…
– Откуда же мне это знать? Хотя… возьмите мне еще одну чашку, двойной эспрессо… – проговорил он и одарил очередным взглядом бездомного кота.
– Вот, сходите сами… – Я протянула ему купюру.
Он вернулся через минуту, в одной руке держал чашку кофе, в другой – сдачу.
– Сдачи не надо.
Еще один взгляд бездомного кота, который умирает от голода, но не теряет чувство собственного достоинства, и мой собеседник продолжил негромким голосом:
– Я, конечно, точно не могу сказать, куда его увезли, но вообще отсюда по «скорой» всегда возят в Четвертую градскую больницу. Она здесь ближе всего, на Косой линии.
– Спасибо…
– И вот еще что… там, в справочном, медсестра работает, Полина, так вы ей передайте привет от Шуры Смородина…
– От кого? – переспросила я.
– От Шуры Смородина.
– А кто это?
– Это я. – Мой собеседник церемонно поклонился. – А Полина – она соседка моя бывшая… с детства еще… у нас с ней когда-то была симпатия… ничего такого, вы не подумайте, просто симпатия… так она вам поможет, по старой памяти…
Я заторопилась, а Шура перехватил взгляд парня за стойкой и плотнее уселся на стул. Весь его вид говорил, что он будет попивать кофе маленькими глоточками и просидит тут хоть до вечера.
Я свернула на Косую линию, прошла мимо красного кирпичного здания пожарной части, прошла по узкому проулку и увидела большой бетонный корпус, перед которым стояли несколько белых машин с красным крестом.
Вне всякого сомнения, это была больница, конкретно – та самая Четвертая градская больница, о которой говорил Шура Смородин.
Я нашла главный вход, поднялась по ступеням и оказалась в больничном холле.
Мимо сновали озабоченные врачи и медсестры в медицинской униформе, больные в пижамах и тренировочных костюмах и обычные посетители.
В глубине холла я увидела небольшое окошечко с надписью «справочное».
К этому окошку выстроилась приличная очередь, к которой я и присоединилась.
За окошком сидела женщина средних лет в непременном белом халате, с узкими, недовольно поджатыми темно-красными губами и мелко завитыми обесцвеченными волосами. На лице ее было застарелое раздражение. Ясно: ненавидит всех посетителей, независимо от возраста и пола. Вот что мы ей сделали?
В данный момент она строго отчитывала пожилую расстроенную тетеньку:
– Сколько раз вам нужно повторять – посещения разрешены только с двенадцати до двух, и только для близких родственников!
– Но у нее нету близких родственников, у нее вообще никого нет, кроме меня…
– А вы ей кто?
– Соседка…
– Значит, никто. А если вы ей никто, так чего же вы хотите?
– Навестить ее хочу… проведать… она тут совсем одна… тоскует она…
– Сколько раз вам повторять – посещения только для близких родственников! И не задерживайте очередь, женщина!
Расстроенная тетенька отошла от окошка.
За ней была молодая девчонка в вязаной шапочке, еще две или три женщины и одинокий печальный мужчина. Девчонка, как ни странно, очень быстро добилась пропуска, две тетки оказались вместе, так что очередь хоть медленно, но двигалась, а я думала, как мне выяснить что-то про Максима.
Начать с того, что я не знала, под какой фамилией его положили в эту больницу.
До сих пор он каждый раз непременно менял фамилию, следуя за цветами радуги. Последний раз он представился Голубевым… как его теперь называют?
Впрочем, в эту больницу он попал без сознания, так что мог и не поменять фамилию… или все же поменял? А если поменял, то на какую? Как мне ее угадать?
За голубым цветом следует синий.
Какая фамилия может быть на основе синего цвета?
Синев?
Как-то странно звучит… вряд ли есть такая фамилия… может быть, Синезубов? Тоже странно… Синюхин? Ничуть не лучше… Синеухов? Вообще ерунда…
За этими раздумьями я не заметила, как подошла моя очередь.
– А вам что? – раздраженно проговорила медсестра в окошке. – Так и будете молчать?
– Ой, извините! – очнулась я. – Вы ведь Полина, да?
– Ну, допустим, Полина, – проговорила медсестра настороженно. – А вы откуда знаете, как меня зовут?
– А вам привет от Шуры Смородина, – быстро проговорила я вполголоса.
И тут с лицом медсестры случилась неожиданная, удивительная метаморфоза.
С него исчезло выражение застарелого недовольства, оно разгладилось и удивительно помолодело. В нем проступило даже что-то детское, беззащитное.
– От Шурика? – переспросила она взволнованно. – Правда? Ну и как он?
– Да как вам сказать… не то чтобы очень хорошо. Вас вот вспоминает… часто вспоминает.
– Правда? Я его тоже очень часто вспоминаю… мы в детстве с ним в одном подъезде жили, в школу вместе ходили… кличка у него была – Крыжовник…
– Почему Крыжовник?
– Ну, тоже ягода. Где смородина, там и крыжовник… помню, он один раз мне в портфель дохлую мышь положил, а она на уроке ожила и выскочила… вот смеху было! А что у него жизнь не сложилась – так это из-за Ленки Фурсеткиной… это жена его первая… его насчет Ленки все предупреждали…
Полина замолчала, вернулась из прошлого, посерьезнела и проговорила взрослым голосом, но без прежнего раздражения:
– А тебе-то самой что нужно? Ты же сюда не просто так поговорить пришла?
– Да вот я тоже своего старого друга ищу. Пропал он. Где я только его не искала! Вроде он в вашу больницу попал…
– А как фамилия твоего друга?
– Синяков, – выдала я первое, что пришло в голову.
– Синяков? – переспросила Полина и застучала по клавишам компьютера.
Через полминуты она подняла на меня взгляд:
– Нет такого. Синельников – есть, а Синякова нет…
– Ой, точно, Синельников! – оживилась я.
– Как же так – ты своего друга фамилию не помнишь?
– Ну да… ты же говоришь, что Шурика Смородина Крыжовником называли. А моего друга в детстве Синяком дразнили, вот я и перепутала, назвала Синяковым. А так он точно Синельников.
– Ну, если так, то извини, огорчу тебя. Твой дружок в реанимации лежит. По «скорой» его привезли, без сознания. Так с тех пор и лежит, в себя не приходит…
Точно, это Максим! Он не приходит в сознание, поэтому он и не дает о себе знать…
– А хоть взглянуть на него можно?
– Что ты! – Полина нахмурилась. – В реанимации посещения запрещены…
Лицо ее снова затуманилось давними воспоминаниями, и она тихо спросила:
– Так Шурик меня правда вспоминает?
– Да, и очень часто. – Я сделала самые честные глаза.
– Ладно… – Она пригнулась и проговорила вполголоса: – Так и быть, я тебе выпишу пропуск, как в особом случае. Только ты врачам на глаза не попадайся и долго там не крутись. Погляди на дружка своего и уходи…
Она выдала мне бланк пропуска, поставив на него печать, и напоследок добавила:
– Увидишь еще Шурика – передай привет…
– Непременно!
Я поблагодарила Полину и отправилась внутрь больницы.
Палата интенсивной терапии, в просторечии реанимация, находилась на третьем этаже.
По пропуску я вошла в отделение.
Перед самой палатой, к счастью, никого не было.
Я огляделась по сторонам и проскользнула внутрь.
Внутри палаты стояли четыре кровати.
Одна была пуста, на двух лежали бледные старики, и на последней…
Я с трудом узнала Максима.
Он был опутан проводами и трубками, лицо мертвенно-бледное, круглые когда-то щеки ввалились.
Глаза были закрыты, и он не подавал никаких признаков жизни – если не считать бегущей по экрану монитора зубчатой кривой, показывающей работу сердца, да ритмично поднимающегося и опускающегося поршня аппарата искусственного дыхания.
Я подошла к кровати Максима, вгляделась в его лицо…
Ну вот, я нашла его.
И что теперь?
Он не жив и не мертв, и неизвестно, сколько еще пробудет в таком состоянии… и выйдет ли вообще из него.
Вдруг у меня за спиной раздался негромкий голос:
– Вы его знаете?
Я вздрогнула и обернулась.
В дверях палаты стоял высокий мужчина лет сорока в голубой медицинской униформе. У него было длинное лицо и густые темные брови, волосы закрывала голубая шапочка, из-под которой выглядывало несколько непослушных светлых завитков.