Стальная стрела с наркотическим веществом была на месте. Правда, в глубине души он надеялся, что ему не придется ею воспользоваться.
Мужчина снова взглянул на часы. Оставалось одиннадцать секунд. Он проверил положение ключа в правой руке.
Пора!
Вставив ключ в замочную скважину, мужчина повернул его и вошел во двор, оставив дверь немного приоткрытой. Перед ним на траве лежала огромная собака с раскрытой пастью. Водитель автофургона мастерски сделал свое дело. На обратном пути мужчина удалит стрелу, и к утру следы от действия наркотика исчезнут. Свой пистолет с такой же стрелой он положил обратно в карман.
Мужчина решительно направился к входу в дом. Его мозг методически отсчитывал секунду за секундой. Он увидел, как в доме начали волнообразно потухать и снова зажигаться огни. Потом он вставил ключ в дверь, ведущую в дом. Теперь в его распоряжении оставалось ровно девять секунд.
Ключ не проворачивался — заклинило реверсивный механизм! Мужчина яростно вращал ключ. Четыре секунды, три…
Одетые в операционные перчатки руки — руки хирурга — осторожно и в то же время быстро манипулировали в дверной скважине зазубренным металлическим приспособлением. Он действовал им так, будто это был скальпель.
Две секунды, одна… Наконец дверь поддалась! Мужчина вошел в дом, оставив и эту дверь немного приоткрытой.
Оказавшись в прихожей, он огляделся. Свет горел везде нормально. Прислушался — из другой части дома, из комнаты, в которой жила экономка, доносился звук телевизора. Тот же звук, более слабый, но довольно отчетливый, слышался и наверху. Передавали одиннадцатичасовые новости. Мужчина подумал, что завтра в этой программе сообщат известие, к которому он будет иметь самое прямое отношение. И ему вдруг захотелось задержаться в Вашингтоне, чтобы послушать его.
Мужчина начал подниматься по лестнице. Взобравшись наверх, он остановился у двери, расположенной посередине лестничной площадки. Дверь вела в комнату, где находился человек, встречи с которым он ждал больше двадцати лет. Ждал, преисполненный ненависти. Такой глубочайшей ненависти, которая никогда не проходит.
Осторожно повернув дверную ручку, мужчина вошел в комнату. Директор дремал, лежа в постели. Его огромная голова упала на грудь, отвисшая челюсть покоилась на толстой шее. По-женски пухлые руки сжимали очки, которые он из тщеславия почти никогда не надевал на людях.
Мужчина подошел к телевизору и включил его на полную мощность. Потом приблизился к кровати и стал пристально смотреть на человека, к которому все эти годы питал жгучую ненависть.
Внезапно голова директора дернулась — сначала вниз, потом вверх. Лицо его исказилось.
— Что такое?
— Наденьте очки! — приказал мужчина, стараясь перекричать телевизор.
— В чем дело? Это вы, миссис Гэнди?.. Кто вы? Вы не Гэнди? — Дрожащими руками Гувер стал напяливать очки. Едва заметные из-за складок жира глазки сузились от изумления еще больше. То, что он увидел перед собой, заставило его открыть от изумления рот. — Вы! Каким образом?..
— Да, прошло двадцать два года, — продолжал мужчина бесстрастным голосом. Он говорил громко, так, чтобы его было слышно, несмотря на шум, доносившийся из телевизора. Потом засунул руку в карман и вынул шприц с иглой. — Теперь у меня другое имя. Я работаю в Париже. Мои пациенты знают о моем прошлом, но относятся ко мне без всякого предубеждения. Le médecin américain[3] считается лучшим врачом больницы.
Внезапно директор потянулся к ночному столику, однако доктор успел перехватить его дряблую руку и прижать к матрацу. Тогда Гувер закричал. Но мужчина сжал его челюсти, и крик оборвался. Доктор поднял голую руку Гувера, взял шприц, зубами сдернул с иглы резиновый наконечник и всадил ее в дрожащую плоть:
— За мою жену и за моего сына! За все, что ты у меня отнял!
Водитель серого автомобиля внимательно следил за окнами дома Гувера. Вот на втором этаже на пять секунд погас свет, потом снова зажегся.
Неизвестный доктор сделал свое дело: нашел расположенное в спинке кровати электронное устройство, контролирующее размыкание механизмов, запирающих сейф, и включил его.
Нельзя было терять ни секунды. Водитель взял микрофон радиопередатчика, нажал клавишу и произнес:
— Этап номер один пройден.
Кабинет Гувера представлял собой длинное, почти в сорок футов помещение. В самом конце его на незначительном возвышении стоял большой стол красного дерева. Перед ним — мягкие кожаные кресла, такие низкие, что посетителям невольно приходилось смотреть на хозяина снизу вверх. Позади стола вдоль всей стены были выставлены флаги. В центре рядом с государственным флагом США гордо красовалось знамя Федерального бюро расследований.
У стола изваянием застыл Варак. Он не отрываясь смотрел на два телефонных аппарата. С одного из них трубка была снята. Этот аппарат напрямую соединял кабинет с подвальным помещением, где находился пульт управления внутренней сигнализацией ФБР. В эту минуту за пультом сидел один из людей Варака. Другой аппарат — городской телефон, не подключенный к коммутатору ФБР, — оставался в рабочем положении. На круглой табличке посередине диска номер абонента отсутствовал.
Свет настольной лампы падал на выдвинутый средний ящик письменного стола. Рядом с ним стоял помощник Варака. Правую руку он держал на утопленном в крышке стола выключателе.
Раздался звонок. После первого же сигнала Варак схватил трубку и тихо произнес в нее только одно слово:
— Флаги.
— Этап номер один пройден, — сообщили на другом конце провода.
Варак кивнул. Его помощник щелкнул выключателем.
Четырьмя этажами ниже, в бетонированной комнате, еще один человек Варака наблюдал за квадратными экранами сигнальной системы, расположенными на встроенном в стену пульте. Рядом с ним на стальном столике, на расстоянии протянутой руки, лежала телефонная трубка. Внезапно из нее раздался свист, и тут же тишину взорвал резкий сигнал сирены. Расположенный в центре панели квадратный экран зажегся красным светом. Наблюдавший за экраном человек моментально нажал находившуюся под этим экраном клавишу.
Снова воцарилась тишина.
В помещение с перекошенным от ужаса лицом ворвался охранник.
— Проверка, — сообщил ему сидевший перед пультом человек, спокойно кладя трубку на место. — Я предупреждал тебя.
— О дьявол! — рявкнул охранник, с трудом переводя дыхание. — Ты, гад ползучий, доведешь меня до инфаркта своими штучками.
— Сам не доводи себя до этого, — с улыбкой посоветовал мужчина.
Варак наблюдал, как Сэлтер открыл стенной шкаф и зажег в нем свет. Обе телефонные трубки теперь лежали на месте. Предстояло позвонить еще в одно место — Браво. Да-да, не Генезису, а Браво, потому что Генезис уже умер. Его место занял Браво. Ему-то и надо было сообщить о результатах операции.
Рядом с флагами стояли две сплетённые из металлических лент корзины на колесиках. Ежедневно в них из одного кабинета в другой перевозили горы бумаг, и в коридорах Бюро они давно всем примелькались. Через несколько минут в них положат сотни, может быть, тысячи досье, свезут вниз мимо старшего агента по фамилии Парк и погрузят в автомашину. Затем архив Джона Эдгара Гувера бросят в печь. Планам создания Четвертого рейха будет нанесен сокрушительный удар.
— Варак, быстро! — раздался возглас из расположенного за флагами стенного шкафа.
Варак бросился внутрь.
Встроенный в стенной шкаф стальной сейф был вскрыт, все четыре его ящика — выдвинуты. Два левых были битком набиты бумагами: досье на лиц с фамилиями от А до L стояли в полном порядке. Но два правых ящика оказались пустыми. Металлические разделители лежали друг на друге, им нечего было разделять: досье от М до Z исчезли. А вместе с ними и половина всей содержавшейся в сейфе Гувера мерзости.
Глава 4
Ченселор лежал под лучами жаркого солнца, просматривая «Лос-Анджелес таймс». Газетные заголовки казались почти фантастическими, как будто события, о которых они сообщали, в реальной жизни были абсолютно невозможны. Наконец-то этот человек мертв! Джон Эдгар Гувер умер самой заурядной смертью, в постели, как умирают миллионы стариков. И смерть его не повлекла за собой никаких чрезвычайных последствий, никто не воспринял ее как какую-то всеобщую трагедию. Просто годы взяли свое, и сердце пожилого человека не выдержало. Но по тому, в каких выражениях газеты сообщали об этой смерти, чувствовалось, что в стране она вызвала вздох облегчения.
Как и следовало ожидать, Конгресс и правительство в своих заявлениях подобострастно восхваляли усопшего, выражали ханжескую скорбь по поводу его кончины, но это были крокодиловы слезы.
Свернув газету, Ченселор сунул ее в песок, чтобы не унесло ветром. Читать дальше ему не хотелось. Однако хуже было то, что ему не хотелось и работать. О Господи! Когда же он снова сядет за письменный стол? И сможет ли вообще когда-нибудь взяться за перо? Ему невыносимо надоело это сибаритство. Он чувствовал, что не живет, а прозябает.
Как ни странно, несмотря на полное безделье, он становился все богаче. Полчаса назад из Нью-Йорка позвонил Джошуа Харрис и сообщил, что киностудия своевременно сделала очередной взнос на его текущий счет. Питер получил немалые деньги абсолютно ни за что. После той вечеринки у Шеффилда он ни разу не снизошел до того, чтобы съездить или хотя бы позвонить на студию и поговорить с кем-нибудь о делах, о сценарии по его роману «Контрудар!».
«Тебе не о чем беспокоиться, дружище, ты написал бестселлер». Хорошо, пусть так.
Ченселор поднял руку и посмотрел на часы. Почти половина девятого. Утро в Малибу вступало в свои права быстро. Ярко светило солнце, песок уже успел накалиться, но воздух еще оставался прохладным. Питер медленно встал и пошел в дом. Хотелось посидеть в комнате с кондиционером и чего-нибудь выпить.
И правда, почему бы не выпить? Как это раньше говорили? «Я никогда не пью раньше пяти часов дня». Слава Богу, где-то уже пять часов. Сколько сейчас на Восточном побережье? Около пяти утра? Да нет, вечно он путает. Все совсем наоборот: там уже почти полдень.