— Я был просто пьян.
— Ну и это тоже. Теперь о Шеффилде.
— Да, нам надо о нем потолковать. Надеюсь, вчера ты хорошо расслышал все, что я говорил.
— Ну, знаешь! Наверное, во всем Малибу не найдется человека, который не смог бы повторить слово в слово все, что ты орал в телефонную трубку.
— Ну и что думает по этому поводу Шеффилд? Имей в виду, я не отступлю ни на шаг.
— Как раз на это ему начхать. У тебя нет достаточных юридических оснований, чтобы возбуждать судебное дело. Им вовсе не нужно, чтобы ты одобрил их сценарий.
— Это я и сам понимаю, но молчать не стану. Я дам интервью газетчикам, потребую, чтобы мое имя не значилось в титрах, вероятно, даже подам в суд и буду категорически настаивать, чтобы они изменили название фильма. Спорю, что возбудить судебное дело против них можно.
— Сомневаюсь, Питер.
— Джош, но они ведь полностью изменили замысел моего романа.
— Когда судья узнает, какие тебе за это заплатили деньги, твои доводы на него вряд ли подействуют.
Ченселор снова замигал и начал тереть глаза, пытаясь смягчить головную боль. Потеряв терпение, он наконец дал выход своему гневу:
— Ты говоришь, что мои доводы на судью не подействуют? Хорошо, хватит об этом. Конечно, я не Диккенс, описывавший гибель детей на фабриках с потогонной системой. Ну ладно, что же делать?
— Хочешь откровенно?
— Ну, подобное начало ничего хорошего не предвещает.
— Не скажи. Может быть, из всей этой истории что-то хорошее и выйдет.
— Так, теперь я точно знаю: сейчас ты сообщишь нечто ужасное. Ну давай, давай.
— Шеффилд и студия не хотят никакой шумихи вокруг фильма. Не в их интересах, чтобы ты давал интервью и устраивал представления с разоблачениями. Они знают, что ты можешь это сделать, и не желают оказаться в затруднительном положении.
— Вот как? Наконец мы дошли до существа дела. Все упирается в кассовый сбор, в прибыль. Это — предмет их основной гордости, показатель их достоинств.
Немного помолчав, мягким голосом, каким обычно утешают обиженного ребенка, Харрис продолжал:
— Питер, дорогой, вся эта шумиха не повредит их кассовым сборам, не уменьшит их доходы ни на один цент. Наоборот, ничто так не привлечет внимания к фильму, не создаст вокруг него такого ажиотажа, как то, что ты собираешься предпринять.
— Почему же тогда они волнуются?
— Потому что они на самом деле хотят избежать неприятностей.
— Для киношников неприятности такое обычное явление, что они научились их не замечать. Я не верю, что причина в этом.
— Они готовы уплатить тебе всю сумму, причитающуюся по контракту, снять твое имя с титров, если ты этого пожелаешь, но вот изменить название они, конечно, не могут. Кроме того, тебя ждет добавочное вознаграждение, равное половине той суммы, которую тебе выплатили за право экранизации.
— О Господи! — Ченселор был ошеломлен: если верить Джошуа Харрису, он должен получить еще около четверти миллиона долларов. — Но за что?
— За то, чтобы ты пошел на попятную и не поднимал шума вокруг экранизации.
Питер не отрываясь смотрел на колышущиеся от ветра занавески. Во всей этой истории было что-то темное, что-то безнравственное.
— Ты у телефона? — спросил Харрис.
— Подожди минутку. Ты говоришь, что скандал только увеличит их доходы. И тем не менее Шеффилд готов заплатить любые деньги, лишь бы избежать его, готов даже понести убытки. Это нелогично.
— Ну, я не берусь анализировать его поступки. С меня достаточно того, что я выяснил, какие он готов заплатить деньги. Может быть, у него на этот счет свои принципы.
— Нет, Харрис. Я знаю Шеффилда, знаю, что он собой представляет. У него нет никаких принципов… Послушай, Джош! — внезапно вскричал Ченселор. — Кажется, я понял, в чем дело: у Шеффилда есть партнер, но не на студии, а в правительстве. Ниточка тянется в Вашингтон! Только там могут так бояться скандала. Как сказал когда-то один прекрасный писатель, замечательный писатель, каким я никогда не стану, «они не выносят света дня»! Проклятие! Вот в чем дело!
— Я тоже об этом подумал, — признался Харрис.
— Скажи Шеффилду, пусть подотрется своим дополнительным вознаграждением. Меня это не интересует.
На какое-то время Харрис опять замолчал.
— Придется мне сказать тебе кое-что еще. Шеффилд собрал высказывания о тебе со всего Лос-Анджелеса, отовсюду, откуда только можно. Получается неприглядная картина: все характеризуют тебя как законченного алкоголика, говорят, что ты представляешь угрозу для общества.
— Браво, Шеффилд, молодец! Мы должны быть ему благодарны. Ведь скандалы увеличивают доходы. Так что теперь мы продадим вдвое больше экземпляров нашей книги!
— Это не все, — продолжал Харрис. — Он утверждает, что располагает письменными показаниями, данными под присягой одной девушкой, которая обвиняет тебя в изнасиловании и избиении. Он располагает фотографиями, сделанными в полиции, на которых видны следы нанесенных тобой побоев. Она из Беверли-Хиллз и еще совсем ребенок, ей всего четырнадцать лет. Кроме того, имеются показания его друзей, которые утверждают, что в гостях ты напиваешься до потери сознания и однажды у тебя отняли наркотики. По словам Шеффилда, ты пытался напасть на его жену. Он не хотел бы предавать этот случай огласке, но, возможно, ему придется это сделать. А еще он говорит, что после твоего визита пришлось целую неделю приводить в порядок квартиру.
— Это же все ложь! Джош, это какое-то безумие! Во всем этом нет ни доли правды!
— Все дело в том, Питер, что какая-то доля правды наверняка есть. Я, конечно, не имею в виду изнасилование, увечья или наркотики. Такие обвинения нетрудно и сфабриковать. Но то, что ты много пил в последнее время, — правда. То, что у тебя были связи с женщинами, — тоже правда. Я знаю жену Шеффилда, эта история с ней произошла, очевидно, не по твоей инициативе. И тем не менее это факты.
Ченселор, шатаясь, встал с кровати. У него кружилась голова, в висках кровь стучала от боли.
— Я просто не знаю, что сказать! Я не верю тому, что слышу!
— А я знаю, что сказать, и знаю, чему верить, — произнес Джошуа Харрис. — Имей в виду, им наплевать на все правила игры и на приличия.
Варак сел на софу, обитую бархатом, и, наклонившись к кофейному столику, открыл портфель. Вынув две папки с бумагами, он положил их прямо перед собой и отодвинул портфель в сторону. Утреннее солнце светило в окна, выходящие в парк, наполняя комфортабельный номер отеля мягким желтовато-белым сиянием.
Мунро Сент-Клер взял с серебряного подноса кофейник, налил себе чашечку кофе и сел напротив разведчика.
— Вы действительно не хотите кофе? — спросил он.
— Нет, благодарю. Я за это утро уже выпил несколько чашек. Кстати, я очень признателен, что вы прибыли сюда самолетом. Время нам дорого.
— Да, дорог каждый день, — подтвердил Сент-Клер. — Нельзя допустить, чтобы эти досье оставались в чьих-то руках слишком долго. В любую минуту может случиться непоправимое. Чем мы располагаем?
— У нас почти все, что нам нужно. Моими основными источниками информации были издатель Ченселора Энтони Морган и его литературный агент Джошуа Харрис.
— Они охотно согласились сотрудничать с вами?
— Добиться согласия было нетрудно. Я убедил их в том, что идет обычная проверка в связи с допуском Ченселора к секретным материалам.
— Проверка благонадежности? Чего ради?
Варак раскрыл одну из папок:
— Незадолго до аварии Ченселор получил из правительственной типографии стенограмму заседаний Нюрнбергского трибунала. В то время он собирался начать работу над романом о судебных процессах над немецкими военными преступниками. Он считает, что судебные органы западных союзников плохо выполняли свои прямые обязанности и поэтому тысячи нацистских преступников непонятно каким образом смогли свободно эмигрировать во все страны света, переведя предварительно за границу огромные суммы денег.
— Он не прав. Такое действительно случалось, но не как правило, а только как исключение, — заметил Браво.
— Так это или нет, тем не менее некоторые из этих документов все еще остаются засекреченными. Правда, таких материалов Ченселор не получал, но он этого не знает. Я уверил издателя в том, что документы, которыми он располагает, секретные и что поэтому необходимо проверить его благонадежность. Ничего серьезного, обычная проверка. Кроме того, я убедил их в том, что являюсь поклонником таланта Ченселора и что мне просто приятно беседовать с людьми, которые знают его лично.
— Ну и что, он написал книгу о Нюрнберге?
— Он даже не начал ее писать.
— Интересно почему?
— Прошлой осенью Ченселор попал в автомобильную катастрофу. Женщина, которая ехала вместе с ним, погибла. Согласно заключению врачей, если бы в течение еще десяти минут Ченселору не оказали помощь, он умер бы от внутреннего кровотечения и заражения крови. Потом целых пять месяцев он находился в больнице, где его собирали буквально по частям. Врачи полагают, что он сможет восстановить свое здоровье только на восемьдесят пять-девяносто процентов. Я имею в виду его физическое состояние.
— Кто была эта женщина? — тихо спросил Браво.
Варак обратился к папке, лежавшей справа:
— Ее имя Кэтрин Лоуэлл. Они были вместе около года и собирались пожениться. В тот день они направлялись к его родителям, живущим в северо-западной части Пенсильвании. Смерть Кэтрин Лоуэлл была страшным ударом для Ченселора. На долгое время им овладела депрессия. В какой-то степени он все еще находится в этом состоянии, по крайней мере, так говорят его издатель и агент.
— Морган и Харрис, — повторил Браво, будто внося для себя какую-то ясность.
— Да, они оба с нетерпением ждали его выздоровления, сначала от физических травм, потом от депрессии. Оба признаются, что в последние месяцы бывали такие моменты, когда они опасались, сможет ли Ченселор вообще взяться за перо.
— Ну, это обоснованные опасения. За все это время он ведь так ничего и не написал?