— Куртку я куплю тебе к Рождеству.
— К следующему Рождеству, — сказал он, заглядывая ей в глаза. — А на нынешнее подари мне лучше золотое кольцо. Буду носить его на безымянном пальце левой руки, как ты.
Элисон сделала глоток из бокала и отвела взгляд в сторону:
— То, о чем я говорила тебе раньше, остается в силе: я не требую никаких обязательств.
Ченселор посмотрел на нее с тревогой. Потом поставил бокал с виски и, подойдя к ней, опустился на колени и погладил ее рукой по лицу:
— Что мне сказать? «Спасибо, мисс Макэндрю. Это была неплохая интерлюдия»? Но я этого не скажу. Мне и в голову не придет такое. Думаю, тебе тоже…
Она остановила свой взгляд на Питере. Из глаз ее вот-вот готовы были брызнуть слезы.
— Ты многого обо мне не знаешь.
Питер улыбнулся:
— Чего я не знаю? Ты что, дочь полка? Или батальонная проститутка? Ты, конечно, не девственница, но и не шлюха. Не тот характер, слишком независимый.
— А ты слишком спешишь с выводами.
— Ну и пусть. Впрочем, хорошо, что ты так думаешь. Как раз решительности мне долгое время не хватало. Пока я не встретил тебя.
— Ты не успел поправиться после тяжелой болезни, а тут я со своими хлопотами…
— Благодарю вас, мадам Фрейд. Но вы вскоре убедитесь, что я поправился и обрел решительность. Испытайте меня. Я понимаю, брак нынче не в моде, он все больше становится атрибутом буржуазии. — Питер подвинулся поближе к Элисон: — Но все, о чем я говорил раньше, остается в силе. Мне нужны обязательства. Я верю в брак и хочу прожить с тобой до конца дней своих.
Ее глаза наполнились слезами. Она покачала головой и взяла в руки его лицо:
— О, Питер, где ты был столько лет?
— В другой жизни.
— И я. Как это говорится в той глупой поэме? «Приди ко мне и будь моим любимым…»
— Это Марлоу. И не так уж глупо.
— Я приду к тебе, Питер, и буду твоей любимой. Так долго, пока это будет иметь смысл. Но замуж за тебя я не пойду.
Он отодвинулся от нее, снова встревожившись:
— Мне нужно больше.
— Больше я дать не могу, прости.
— Это неправда, я чувствую, что неправда. Ты нужна мне так же, как… — Он вдруг замолчал.
— Как кто? Как Кэти?
— Да, о ней я забыть не могу.
— А я и не требую, чтобы ты ее забывал. Может, наши отношения будут не менее возвышенными, но брак… невозможен.
— Почему?
Слезы потекли по щекам Элисон.
— Потому что брак означает… Мне нельзя иметь детей, Питер.
Ченселор понял, что Элисон намекала на что-то. Но на что?
— Ты забегаешь вперед. Я и не думал насчет… — И вдруг ему все стало ясно. — Ты имеешь в виду свою мать? Вернее, ее болезнь?
Элисон закрыла глаза, слезы текли по ее лицу ручьем.
— Дорогой мой, попытайся понять…
Питер заставил ее открыть глаза и взглянуть на него:
— Послушай меня. Кое-что я еще понимаю. Ты никогда не верила тому, что говорил тебе отец. Будто мать заболела потому, что чуть было не утонула. Почему ты ему не верила?
— И сейчас не верю… Это страшная, страшная история.
— Почему ты не веришь? Почему думаешь, что отец лгал тебе?
— Я слишком хорошо знала его, каждый звук его голоса, каждый жест. Он рассказывал мне эту историю раз пятьдесят и всегда требовал, чтобы я внимательно слушала его, будто от этого зависело, буду ли я любить мать так же, как он любил ее когда-то. Но всегда в его рассказе чувствовалась какая-то фальшь, какой-то пробел. Наконец я поняла. Она была обыкновенной сумасшедшей, заболела естественным путем. Понимаешь, естественным! А он не хотел, чтобы я знала об этом. Теперь тебе ясно?
Он взял ее руку в свою:
— Но он мог и скрыть от тебя кое-что.
— Что?..
Зазвонил телефон. Питер взглянул на часы. Было половина четвертого утра. «Кому это, черт побери, вздумалось звонить в такое время? Неужели О’Брайену?» — подумал Ченселор и поднял трубку.
— Вы думаете, что таким способом остановили меня? Глубоко ошибаетесь… — Голос говорившего был скрипучим, дыхание тяжелым.
— Бромли?
— Вы — зверь, грязный подонок! — Теперь по голосу чувствовалось, что говорил пожилой человек.
— Бромли, это вы? Что я вам сделал? Мы ведь никогда не встречались с вами.
— В этом не было необходимости. Не обязательно лично знать человека, чтобы погубить его. Или ее, а лучше ее и ее детей.
Он почему-то употреблял те же слова, что и Филлис Максвелл. А может, Бромли и имел в виду Филлис? Он о ней говорил? Но этого быть не могло. Да и детей у Филлис не было.
— Клянусь вам, я не понимаю, о чем вы говорите. Кто-то обманул вас. Они и другим лгали…
— Им не надо было лгать. Они прочли мне это. Вы откопали стенограмму суда, между прочим, секретную стенограмму и заключение психиатра и использовали это в своих гнусных целях. Использовали наши имена, наши адреса, ее адрес…
— Все это ложь. Я не пользовался никакими стенограммами, никакими заключениями психиатра. Ничего подобного нет в моей рукописи, и я не имею ни малейшего представления о том, что все это значит.
— Лживый подонок! — Злоба переполняла старика, и он подыскивал слова погрубее. — Вы считаете меня дураком? Думаете, они не представили мне доказательств? — Старик окончательно вышел из себя: — Мне дали номер телефона, и я позвонил по нему. Это была типография Бедфорда. Я разговаривал с хозяином. Он прочел мне то, что вы написали, то, что он набирал неделю назад.
Питер был поражен. Действительно, его издатель пользовался типографией Бедфорда.
— Это неправда. У Бедфорда нет моей рукописи. Она еще не закончена.
На какое-то мгновение воцарилось молчание, и Ченселор начал было надеяться, что, может, ему удастся переубедить старика, но в следующую минуту понял, что это не так.
— Зачем вы лжете? Дата издания — апрель. Вы всегда публикуетесь в апреле.
— Но не в этом году…
— Ваша книга напечатана. Однако теперь это не имеет значения. Вы не удовлетворились тем, что погубили меня. Вам нужна и она. Но я помешаю вам, Ченселор. Вы не скроетесь от меня. Я найду вас и убью. Мне уже все безразлично, жизнь моя кончена.
Вдруг Питеру пришла в голову мысль.
— Послушайте, то, что случилось с вами, происходило и с другими людьми. Позвольте спросить вас: они звонили вам по телефону? Зловещим, пронзительным шепотом?
Связь прервалась. Ченселор посмотрел на аппарат и затем повернулся к Элисон. Ее лицо все еще было влажно от слез.
— Он сошел с ума.
— Сейчас это как раз кстати.
— Не хочу больше слышать об этом, — сказал он, доставая из кармана листок, на котором был записан номер телефона О’Брайена, и набирая нужный номер. — Говорит Ченселор. Мне звонил Бромли. Он в ярости. Убежден, что моя книга выйдет в апреле. Как и Филлис Максвелл, он считает, что в ней содержится какая-то компрометирующая его информация.
— И он прав?
— Нет, я никогда в жизни даже не слышал о нем.
— Странно. Он служил чиновником в управлении общих служб, ревизовал документы министерства обороны по транспортным самолетам «С-40». У него какие-то суммарные данные не балансировались.
— Кажется, что-то припоминаю. — В памяти Ченселора действительно всплыло газетное сообщение. — Его дело слушалось в Сенате. Если не ошибаюсь, Бромли никто тогда не поддержал. Ура-патриоты даже назвали его розовым, а потом загнали в угол.
— Правильно. У нас он проходил под кличкой Гадюка.
— Что же с ним случилось?
— Его отстранили от ревизий, чреватых разоблачениями. Потом какой-то дурак в управлении общих служб попытался лишить его очередной прибавки к жалованью. Бромли возбудил гражданский иск.
— Ну и что дальше?
— А дальше никто не знает. Дело было прекращено, и Бромли исчез.
— Но ведь мы-то знаем, не так ли? — уточнил Ченселор. — Ему позвонили зловещим шепотом и чем-то пригрозили. А потом был еще один звонок… Ему сообщили достаточное количество достоверной информации, чтобы убедить в том, что говорят правду…
— Успокойтесь. Он не сможет добраться до вас. Что бы он ни думал о вашей роли в его судьбе…
— Не в его, — прервал О’Брайена Питер, — а в ее. Он говорил о ней, о ее детях…
О’Брайен молчал. И Ченселор догадался, над чем размышляет сейчас агент: у него тоже были жена и дети. Как у Александра Мередита.
— Я попробую все выяснить, — сказал наконец агент. — Бромли остановился в отеле в деловой части города. Я приставил человека наблюдать за ним.
— А ваш человек знает почему? Не может он…
— Конечно нет, — прервал Ченселора Куин. — Ему назвали лишь кличку — Гадюка. В Индианаполисе при досмотре у Бромли было найдено оружие, и этого больше чем достаточно. За ним присмотрят. Спите спокойно.
— О’Брайен?
— Что?
— Скажите мне вот что. Почему выбрали именно его? Почему выбрали этого старого, больного человека?
Агент ответил не сразу, а когда ответил, Питер почему-то резко оборвал разговор.
— Старика мудрено заподозрить. На стариков обычно не обращают внимания. А потом, больного, отчаявшегося человека легче навести на мысль об убийстве…
— Поскольку терять ему уже нечего?
— Отчасти по этой причине. Но не беспокойтесь, до вас ему не добраться.
Ченселор повесил трубку. Его клонило в сон. Хотелось многое обдумать, однако он был не в состоянии размышлять. Сказывалось напряжение, да и действие таблетки прошло.
Питер почувствовал, что Элисон смотрит на него, ждет, когда он ей что-нибудь скажет. Он повернулся, и взгляды их встретились. Ченселор решительно направился к ней, с каждым шагом обретая все большую уверенность. И заговорил он почти спокойно:
— Я приму любые твои условия, только бы мы были вместе. Я не хочу потерять тебя. Но и у меня есть одно условие, на соблюдении которого я настаиваю. Я не позволю тебе терзаться несуществующими тайнами. Думаю, с твоей матерью все-таки случилось что-то, оттого она и потеряла рассудок. Я никогда не слышал, чтобы здоровый человек ни с того ни с сего, без видимого потрясения заболел психически. Я хочу выяснить, что же произошло. Возможно, это будет мучительно, но мне кажется, ты должна знать все. Согласна?