– Пути Господни неисповедимы, – рассмеялся вождь, после чего заключил меня в дружеские объятия.
А далее сообщил, что спустя пару недель после моего отъезда в деревню наведались иммиграционные власти, начавшие интересоваться им и мною. Мол, незаконно въехали в страну, а значит, подлежат выдворению.
– Это, не иначе, с подачи американцев, – нахмурился я. – Ну и что дальше?
– Я им сказал, мол, ты уже свалил, а куда – не знаю, после чего мне приказали убираться из Венесуэлы, заявив, что в противном случае посадят. Ждать, пока они это сделают, я не стал, и когда власти убыли, дав мне на сборы двадцать четыре часа, провел ряд организационных мероприятий. Для начала назначил Ораху вождем, а Кокои шаманом, сообщив им, что убываю в командировку, вслед за чем, прихватив наличность, отправился к сеньору Мигелю, у которого выяснил, что ты отплыл в Калькутту. Ну а дальше дело техники. Сначала перелет на Дакар, а оттуда сюда. Здесь устроился на работу и вот пришел тебя встретить. Надеюсь, возражений не имеется?
– Обижаешь, – потрепал я друга по плечу. – Ты для меня столько сделал. А я добра не забываю.
– Ну что, тогда поехали ко мне? – сдвинул он на затылок шляпу. – Отметим, так сказать, встречу.
– Нет вопросов, – сказал я. – Двинули.
Оставив позади порт со скользящими в вышине стрелами кранов, жужжащими у судов погрузчиками и снующими там докерами, мы вышли на обширную стоянку, где Кайман подвел меня к небольшому «фольксвагену».
– Мой служебный автомобиль, – сказал, когда уселись в кабину, после чего завел мотор, и мы выехали в город.
Калькутта шумела разноголосицей уличной толпы, гудела клаксонами машин и непередаваемо пахла. Проехав в потоке автомобилей и рикш, мы свернули на одну из улиц и остановились у построенного в европейском стиле рядом с древним буддийским храмом трехэтажного дома. Судя по виду, он знал лучшие времена, но выглядел еще довольно прилично.
– Это гостиница, у меня здесь номер на двоих, – сказал Кайман, и мы выбрались из машины.
В затененном прохладном фойе с допотопной мебелью, скрипящим под ногами паркетом и кожаным продавленным диваном за стойкой администратора нас встретил смуглый пожилой индус в тюрбане и белой накидке, который, поприветствовав гостей, вручил Кайману медный ключ с брелоком. На третий этаж мы поднялись по вытертой ковровой дорожке, поскольку лифт в гостинице отсутствовал, прошли по длинному, с высокими дверьми коридору и остановились у одной. С номером «54».
– Силь ву пле, – сказал вождь, отпирая ее ключом. – Это мои пенаты.
«Пенаты» состояли из прихожей, довольно просторной комнаты, ванной с туалетом, а также выходящей на теневую сторону лоджией, увитой каким-то цветущим растением. Издававшим сладкий запах. Мебель, телевизор и холодильник были шестидесятых годов, но жилище выглядело чистым и уютным.
– Так, ты пока располагайся и, если есть желание, прими душ, а я спущусь вниз, закажу ужин в номер, – сказал Кайман.
Сунув вещмешок в шкаф, я прошел в ванную, где, раздевшись, с удовольствием ополоснулся под прохладным душем, а когда вернулся назад, Кайман, облаченный в шорты и футболку, доставал из холодильника запотевший сифон, оплетенный сеткой.
– Как насчет содовой со льдом? – поставив его на журнальный столик, направился к буфету.
– Не откажусь, – опустился я в кресло.
Чуть позже, сидя друг против друга и вытянув ноги, мы попивали колкую, с потрескивающими кубиками льда газировку. Я рассказал приятелю о плавании, а Кайман о своей работе.
Так случилось, что во время перелета из Дакара в Калькутту его соседом в кресле оказался менеджер одной местной компании, занимавшейся поставками чая в Европу. Они познакомились, и менеджер предложил вождю в компании место переводчика.
– Работа не пыльная, да и платят прилично, – сказал Кайман. – Так что не бедствую.
Потом в дверь постучали, на пороге возник официант с подносом, в белом дхоти.
– Мехербани сахиб[25], – изобразил он легкий поклон, вслед за чем накрыл стол и удалился.
К горячей курице с рисом, рыбе, сыру и зелени хозяин добавил бутылку замороженной «Столичной» из холодильника.
– Откуда? – удивился я.
– Презент, – сковырнул колпачок с бутылку Кайман. – Помимо Европы компания работает с Советским Союзом.
Затем мы выпили за встречу и отдали дань ужину. Вкусному, но с изрядным количеством перца и других, неизвестных мне специй. Между тем на город опускался вечер, жизнь в нем понемногу замирала, зной спадал, и мы вышли в лоджию, подышать свежим воздухом. Там стояли два бамбуковых стула, мы уселись в них и закурили.
– Послушай, Этьен, – сказал после недолгого молчания Кайман, – как ты смотришь на то, если я отправлюсь с тобой в Китай? Индия не по мне. К тому же здесь нездоровый климат.
– Буду только рад, – без колебаний ответил я. Кайман был настоящий друг, и ему можно было верить.
– Только в Китае мы отправимся в особый район, он зовется Тибет, – добавил я, взглянув на вождя. – И там я продолжу дело Увааты, став ламой.
– Да, в Тибете нас сам черт не найдет, – рассмеялся Кайман. – Хорошо придумал. Кстати, хочу задать тебе вопрос, – он глубоко затянулся сигаретой.
– Давай – кивнул я.
– Ты русский?
– Почему так решил?
– Когда ты болел малярией, то бредил на русском языке и кое-что о себе рассказывал.
– Например?
– Что выпускник Высшей школы КГБ, а потом служил в контрразведке. И еще. Разное.
Запираться дальше не было смысла, мне не хотелось обманывать Каймана, и я рассказал ему все. О своей прошлой жизни, смерти и чудесном воскрешении. Когда закончил, на небе взошла огромная луна, более яркая, чем в Северном полушарии, в воздухе почувствовались запахи речных испарений, а со стороны храма замелькали тени летучих мышей. Создавая иллюзию потусторонности.
– Да, – нарушил долгое молчание Кайман, выслушав мою историю. – Если бы это рассказал кто другой, ни за что бы не поверил.
– Почему? – не согласился я. – В мире были и есть подобные люди. Например, тот же Нострадамус, Мессинг и Ванга. Биографии их весьма туманны, вполне возможно, что они проживали вторую жизнь. Почему и стали прорицателями.
– Так ты знаешь все события, которые нас ждут? – вытряс из пачки пару сигарет Кайман, и мы снова закурили.
– Нет, – выдул я изо рта дым. – Только самые значительные. Ну и те, которые отложились в памяти. Так что никакого дара предвидения у меня нет. Все укладывается в законы физики.
– Кроме встречи с Творцом и воскрешения, – сказал Кайман. – Это какая-то чертовщина.
– Не скажи, – снова возразил я. – Об этом говорят практически все религии.
– И какова твоя цель? Изменить мир? Или что-либо другое?
– Мир изменить нельзя, – философски изрек я. – Все, кто пытались это сделать, плохо кончили.
– В смысле?
– Иисус Христос пришел к людям учить их добру и справедливости. Не вышло. Люди его распяли. Затем это же попытался сделать в своем понимании Адольф Гитлер, возомнив себя мессией. В результате, убив миллионы, потерпел крах и покончил жизнь самоубийством. Сейчас наши вожди ударными темпами строят коммунизм. Тоже явная утопия. Так что никаких иллюзий на этот счет я не питаю.
– Тогда остается «или» – вспыхнул напротив светлячок сигареты. – Что ты вкладываешь в это понятие?
– Ничего. Я буду предрекать будущее в меркантильных интересах, а еще водить за нос сильных мира сего. Разных там президентов, королей, генсеков и миллиардеров.
– А что? Лично мне это по душе, – заявил Кайман, после чего светлячок, прочертив дугу, исчез. Словно его и не было. Ну а потом мы отправились спать. Утро вечера мудренее.
Весь следующий день (это было воскресенье) приятель знакомил меня с городом. Город был из тех, которые потрясают и очаровывают одновременно. Интеллектуальная и культурная столица Индии являла миру известных поэтов, писателей и лауреатов Нобелевской премии. Десятки мест в ней представляли бенгальский танец, поэзию, искусство и кино. При этом третий по величине город страны уже давно ассоциировался с образами человеческих страданий для жителей Запада. Крайняя нищета тесно соседствовала с монументами британской колониальной архитектуры, подавляющее большинство которых находилось в плачевном состоянии. После потери статуса политехнического центра Индии в начале века, болезненного раздела страны в 1947—м и потока беженцев в результате индо – пакистанской войны Калькутта стала синонимом упадка и бедности.
К вечеру мы изрядно уставшие (а я еще и переполненный впечатлениями) остановили машину у небольшого местного ресторанчика неподалеку от общественного городского парка, именуемого Майдан и являвшегося предметов особой гордости калькуттцев. На его обширной, зеленой территории располагалось множество игровых площадок, стадионы, мемориал королевы Виктории и даже монарший гольф-клуб. Еще в парке щипали зеленую травку коровы с лошадьми, а местные аборигены устраивали пикники и стирали в прудах свою одежду. Ресторанчик стоял под сенью арековых пальм и имел открытую, затененную цветущим жасмином часть с несколькими пустовавшими столиками.
– Так, сейчас подкрепимся блюдами индийской кухни, – когда мы уселись за столик, Кайман подозвал официанта. Изъясняясь с тем на смеси английского с бенгальским, приятель сделал заказ. В него вошел суп, именовавшийся «дал бхат», состоявший из бобов, томата, риса и имбиря, креветки, запеченные в горчичном масле, а также горячие лепешки «пури», которые мы употребили с большим аппетитом. На десерт – что-то вроде пирожных, называвшихся «сандеш», приготовленных из мягкого творога с кардамоном, украшенных кокосовой стружкой, а также традиционный черный чай, сваренный с молоком и пряностями, именуемый «масала», которого я употребил две чашки.
– Ну как тебе? – утирая губы салфеткой, поинтересовался Кайман, отвалившись на спинку стула.
– Убедительно, – ответил я. – Кухня у них явно лучше европейской.