– Отлично, – брякнул ее на рычаг, вслед за чем отправился на кухню, где открыл дверцу холодильника. Помимо всяческой еды, фруктов и сладостей на одной из полок блестели несколько разнокалиберных бутылок.
– Не хило затарили, – поцокал я языком и кликнул Чонга.
В прихожей послышались легкие шаги, затем в дверном проеме возник мальчик:
– Я здесь, Учитель.
– Держи, это тебе с приятелями, – подозвав его к себе, сказал я, после чего загрузил подставленный подол едой и фруктами.
– А теперь отправляйся спать, – напутствовал юного послушника.
– Сесе, – поклонился тот и засеменил назад. Спустя минуту внизу хлопнула дверь, и все стихло.
Спать не хотелось, в окна заглядывала луна, которая здесь казалась намного ближе и таинственней. Чуть подумав, я извлек из холодильника одну из бутылок – это был виски «Бурбон», накинул на плечи накидку и, прихватив сигареты с бокалом, вышел на окаймлявшую дом террасу. Там, откупорив бутылку, уселся в тростниковый шезлонг, набулькал в бокал, выпил, закурил и вспомнил слова старого ламы о трактате. Писательство я уважал и в прошлой жизни, выйдя в отставку, даже накропал несколько книг. Правда, без особого успеха.
– Напиши путевой дневник, – сказал вдруг внутри моряк (составляющие всегда просыпались, когда я потреблял спиртные напитки).
– Точно, – поддержали его остальные три. – И прими еще стакан. А то пока до нас дошло, все рассосалось.
Я внял, поскольку с составляющими приходилось считаться. Как-никак они были моей второй натурой и консультантами. Бурбон был много крепче других напитков, и те оживились.
– Это будет не та хрень, что ты писал раньше, – крякнул прокурор, исполнивший не одну тысячу документов.
– Точно, – выдохнул воздух чекист. – Может получиться триллер мирового класса.
– А бабок за него дадут? – что-то понюхал внутри шахтер.
– Потом догонят и еще дадут, – икнул моряк. – Ну конечно, дурик.
– В таком случае, я тоже «за», – согласился горняк. – Давай, лама, наливай еще. За консенсус!
– Спасибо, ребята, – всхлипнул я, снова потянувшись за бутылкой.
Проснувшись на заре, прислушался к себе (внутри умиротворенно храпели), совершил утренний моцион, выпил пару чашек кофе, сваренного Чонгом, и стал накручивать диск телефона. Через десять минут к дому подкатил вызванный лимузин, я уселся на заднее сидение и кивнул сидевшему впереди шоферу:
– В город, сын мой.
За боковым окошком в легкой, пахнущей кострами дымке закачались осенние пейзажи равнины и предгорий, далее мы вырулили с проселочной дороги на главную, и шофер прибавил скорость. Столица уже проснулась и жила своей размеренной жизнью.
По главным улицам катили нечастые малолитражки, ярко раскрашенные грузовики и автобусы, они колоритно дополнялись влекомыми косматыми лошадками повозками крестьян, везущими на базары плоды своих трудов; регулировщики махали жезлами на перекрестках, а по тротуарам неспешно шли прохожие и стайки обвешенных фотоаппаратами туристов-бездельников из Европы.
Отыскав глазами в череде следующих друг за другом магазинов нужную мне вывеску, я попросил водителя остановиться и вышел из машины. Заведение было чем-то вроде универмага. Пройдя в отдел писчебумажных принадлежностей, я приобрел толстую, в сотни две листов тетрадь формата А-4 в кожаной обложке, а к ней китайскую авторучку с золотым пером и пару флаконов синих чернил. Ради интереса побродил по другим отделам, среди которых обнаружил музыкальный. Там, в числе национальных инструментов, на витрине красовались несколько гитар, матово блестящих лаком.
– Позвольте вон ту, – указал я пальцем скучающему продавцу на шестиструнную.
– Пожалуйста, – снял тот с витрины товар. – Японская. Рекомендую.
Инструмент имел логотип фирмы «Ямаха», был знаком, и я его чуть подстроил. Затем заскользил пальцами по грифу и напел популярную композицию группы «Битлз» «Восходит солнце». Когда прозвучал завершающий аккорд, рядом с открытыми ртами стояло несколько зевак. Монаха играющего на гитаре, да еще исполняющего песню на английском, они видели впервые.
– Беру. И еще дайте чехол, – сказал я продавцу, отсчитывая хрустящие купюры.
Вернувшись назад, я прихватил покупки, отпустил водителя и поднялся к себе наверх. А поскольку небольшая порция музыки породила ностальгию, извлек из чехла гитару, после чего уединился на террасе. Там, усевшись в шезлонг, глядя на далекую череду гор и тихо перебирая струны, стал вспоминать, что бы такое исполнить. Песен самого различного жанра я знал достаточно, но хотелось чего-нибудь душевного.
– Давай «Последнюю поэму», – тихо сказали внутри. – А мы послушаем.
Я взял первые аккорды.
Ветер ли старое имя развеял,
Нет мне дороги в мой брошенный край,
Если увидеть пытаешься издали,
Не разглядишь меня, не разглядишь меня,
Друг мой, прощай…
вольно и свободно понеслись в бледный купол ноябрьского неба теперь уже песенные строки.
– Это ж надо так написать, – когда унеслись в бесконечность пространств последние катрены, всхлипнул внутри моряк, бывший самым сентиментальным.
Остальные составляющие молчали, чуть пошмыгивая носами. Я тоже расчувствовался и прошептал:
– Ничего. Еще не вечер, ребята.
Затем встал и отправился писать дневник. Начиная с момента новой жизни.
Для начала, убрав гитару в шкаф, я уселся за стол и заправил ручку чернилами, а потом открыл тетрадь и на внутренней стороне обложки указал свой последний московский адрес, имя с фамилией и номер домашнего телефона. Сделал это, скорее, по привычке. Так когда-то помечал свои записные книжки.
Далее в центре первой страницы, я каллиграфически вывел «Дневник», перевернул и вверху второй начертал дату своей кончины. Все, что случилось потом, после вознесения, скрупулезно описал и поставил точку. Учинив задел, спустился на кухню, где пообедал вместе с Чонгом, а потом совершил прогулку по окрестностям.
Все последующие семь дней недели, обращаясь к внутренним резервам за уточнениями и угощая их дармовой выпивкой, я добросовестно описывал свою новую жизненную стезю, стараясь быть объективным. На восьмой же решил отдохнуть. А поскольку лучший отдых – есть перемена занятий, порывшись в вещах, нашел оставленную Ракшми записку с координатами ее тетки.
– Слушаю, – пропел в трубке знакомый голос, после того как я набрал номер.
– Это я, дочь моя. Лама Уваата.
– Учитель! – радостно взлетел он на высокой ноте. – Рада вас слышать!
– Как твое драгоценное здоровье?
– Плохо, – вздохнула жена брахмана. – Демоны вернулись, и я нуждаюсь в вашей помощи.
– Хорошо, я буду вечером, после захода солнца. Жди, – положил лама Уваата трубку.
Когда пурпур заката сменился на синие сумерки, я на наемном такси подъехал к указанному в записке дому. Он находился неподалеку от центра и был выстроен в национальном стиле. Первый этаж светлел камнем, с идущим по фасаду затейливым орнаментом, второй был выполнен из дуба, с длинным выносным балконом и вычурной крышей. К боковым стенам примыкала глухая высокая стена, за которой угадывались деревья.
– Не хилая у тебя тетка, – сказал я сам себе, отпустив такси, и направился по выложенной плитами дорожке к входу.
Поднявшись по ступеням крыльца, остановился у глухой двери с начищенным бронзовым кольцом, дважды звякнув им по оскаленным зубам такой же драконьей морды.
Вскоре за дверью щелкнул запор, и меня с почтением встретили. Ракшми с весьма импозантной дамой. Та была лет на пять старше, фигуристая и с темным пушком на верхней губе, что говорило о сексуальности.
– Знакомься, тетя, – представила гостя шми. – Это лама Уваата.
– Амита, – томно изрекла дама, протянув надушенную руку. – Я уже слышала о вас от племянницы как о непревзойденном врачевателе.
– Ракшми преувеличивает мои скромные возможности, – пожав ее, чуть наклонил я голову.
Далее стоявший позади хозяйки мальчик-слуга принял от ламы верхнюю накидку, и мы прошли из холла, откуда вели ступени на второй этаж, в ярко освещенную гостиную. Она была выполнена со вкусом и обставлена дорогой мебелью. Интерьер дополнялся аудиосистемой, из которой лилась тихая музыка, а также современным телевизором.
– У вас очень уютно, – сказал я, опускаясь в предложенное, стоявшее рядом с вычурным столиком кресло.
– Мой муж член королевского суда, – жеманно ответила хозяйка, когда женщины уселись напротив. – Он сейчас в длительной командировке в Европе.
«А вы с племянницей отрываетесь по полной», – подумал я, перебирая четки.
Словно прочтя мои мысли, Амита посмотрела мне в глаза и лукаво улыбнулась.
– Может, перейдем к осмотру? – перехватив ее взгляд, сказала Ракшми. – Я что-то неважно себя чувствую.
– Да-да, – поддержала ее тетка. – Здоровье превыше всего. А потом мы все вместе поужинаем.
Вслед за этим мы с пациенткой поднялись наверх в ее комнату, где после краткого осмотра я установил, что болезнь вернулась, и приступил к ее врачеванию. Описывать его не буду, все было по методу Друкла Кюнле и в пределах уже известного читателю трактата. Спустя час мы спустились в столовую, где уже был накрыт стол, за которым нас ждала радушная хозяйка. – Надеюсь, ничего страшного нет? – задала она невинный вопрос, приглашая усаживаться.
– Еще несколько сеансов, и я буду совершенно здорова, тетя, – промурлыкала довольная Ракшми, поправляя пальчиками локоны.
К ужину служанкой было подано вино – старый выдержанный херес, что весьма подняло нам настроение.
– Послушайте, святой отец, – сказала раскрасневшаяся хозяйка дома. – Меня в последнее время по ночам тоже стал навещать демон. Эта болезнь случайно не заразная?
– Сложный вопрос, – изобразил я глубокомыслие на лице, поняв, к чему она клонит.
– А нельзя ли осмотреть и меня, – продолжила меж тем дама, переглянувшись с Ракшми. Та прыснула в кулак и отвернулась.
В это время херес, дошедший до желудка, пробудил составляющих, те потребили свою часть и стали давать советы.