Занимаясь четыре года боевым самбо в Высшей школе КГБ в прошлой жизни и пять лет каратэ в этой, я, как многие ее выпускники, был помимо прочего и инструкторам по этим двум видам спорта. На что имелось соответствующее удостоверение.
Все, что требовалось, помнил, поскольку в Москве регулярно навещал спортзал общества «Динамо», а в Марселе тренировался в частном зале, дабы не потерять форму.
На мое предложение обучить его этим искусствам, друг сначала рассмеялся.
– Во, видишь, молоток? – сжал здоровенный кулак. – Один удар в лоб и вся наука.
– Сомневаюсь, – сказал я. – Давай проверим на практике. Ты будешь нападать, а я защищаться.
– Можно, – ухмыльнулся Кайман. – Только если зашибу, ты того, не обижайся.
В тот день мы вернулись из города и решили провести эксперимент на лужайке за домом, покрытой ковром опавших листьев. Размявшись, я стал в боевую стойку (приятель напротив, согнув руки в локтях), затем крикнул «давай!», и в голову мне полетел кулак. Но не достиг цели.
Я перехватил запястье ударной руки, дернув ее вверх, чуть подсел и швырнул нападавшего через себя.
– Гуп! – брякнулся он спиной на листья.
– Не понял, – сказал, мотая головой и поднимаясь на ноги. – Давай еще, раз такое дело.
– Можно.
– Хэк! – вождь прыгнул вперед, целя в солнечное сплетение. На этот раз кулак попал в защитный блок, за этим последовали захват руки и доворот – приятель покатился на землю.
Далее последовала еще попытка, завершившаяся подсечкой.
– Что это было? – встав на карачки, прохрипел Кайман.
– Несколько приемов самбо.
– Теперь понял, – морщась, поднялся он на ноги. – Решено. Буду учиться.
Спустя пару недель вождь неплохо освоил приемы самбо, и мы с ним перешли к каратэ. Там было несколько сложнее.
Вставая с первыми лучами солнца, мы учиняли пробежки по долине, затем разминались на лужайке и пару часов отплясывали там, отрабатывая броски, подсечки и всевозможные удары. А еще я прилежно вел дневник, и мы медитировали на террасе, пели вечерами под гитару и коньяк (его прислали, как обещали), а по субботам навещали Ракшми с Амитой. Те шли на поправку.
За это время я еще раз встречался с королем в неформальной обстановке, где была достигнута договоренность о нашем сотрудничестве после убытия в Тибет, а лама Кайман дважды принял участие в ученом Совете.
В начале марта Его Величество вызвал нас с приятелем к себе, где мы узнали, что русская экспедиция увенчалась успехом. При этом присутствовал министр финансов, который сообщил, что королевство получило причитающееся вознаграждение, и часть его – наша.
– Я предлагаю открыть для вас счет в национальном банке Бутана, – уважительно предложил он. – Под самые выгодные проценты.
Мы с Кайманом переглянулись, Уваата сделал отрешенный вид, а после изрек:
– Пусть будет так. Эти средства пойдут в пользу бедных.
На следующий день мы заехали в банк, где управляющий ознакомил нас со счетом. Там имелось двадцать пять миллионов фунтов стерлингов.
– Да, не поскупился король, – изрек на языке пираха вождь. – Космическая сумма. Кого будем первыми благодетельствовать?
– Тех, на чьем языке ты сказал, – ответил я. – Через сеньора Мигеля.
Далее мы пожелали перевести половину на наш депозит в банке Матурина, а заодно оформили доверенность на распоряжение им сеньором Мигелем. Ему же с почты отправили заказное письмо, в котором просили позаботиться о племени.
В середине апреля, когда долины Бутана покрылись молодой зеленью, а в Тхимпху сиренево зацвели джакаранды, мы с Кайманом отправились в путь. К заветной цели. На прощание король подарил нам двух крепких пони с богатыми седлами и красавца-яка, выделив сопровождение до границы, а иерарх снабдил рекомендательным письмом к Пачен-ламе, отправлявшему религиозную власть в Тибете.
Добравшись до городка Лингши с одноименным монастырем на северо-востоке страны, мы отдохнули там сутки, а на закате пересекли границу. Кстати, европейцы в то время в Тибет не допускались, монахи же посещали его без проблем. Сказывались вековые связи.
На китайской стороне, в небольшом селении мы наняли проводника-уйгура и погонщика. Которые нам не особо понравились. Уйгур был средних лет, с бегающими глазами, а второй, скорее всего, его приятель – хмурый верзила с одним ухом. Однако выбирать не приходилось. Селение было почти пустым, в полях шли весенние работы.
На следующее утро, помолившись, мы отправились в путь. По Тибетскому нагорью.
Впереди на тощем облезлом муле неспешно следовал проводник, затем мы с Кайманом на своих лошадках, а в арьергарде на меланхолично жующем жвачку вьючном яке восседал погонщик. Спустя час полого ведущая вверх каменистая дорога сузилась, став широкой тропой, а потом сделалась едва заметной. После цветущего и достаточно цивилизованного Бутана, горная страна, в которую мы вступили, выглядела дико и пустынно. Во всяком случае, та его часть, по которой мы двигались.
Уходящее к небу нагорье, кое-где покрытое зеленью, занимало площадь в два миллиона квадратных километров со средней высотой около пяти тысяч метров, ограничивалось с севера хребтом Куньлунь, за которой лежала Средняя Азия и пустыня Гоби, а с юга окаймлялось волнистыми равнинами. Где-то в этих местах были истоки Инда, Брахмапутры и Меконга, а также других великих рек, порожденных снегами и ледниками Гималаев.
Воздух становился все более разреженным и прохладным, в бледном высоком небе парил орел. Зорко высматривая добычу. К полудню мы устроили привал в небольшой, поросшей зеленым кустарником и полынью седловине с прыгающим по замшелым камням ручьем. Звонким и прозрачным.
Погонщик снял с яка вьюки и прихваченную вязанку дров, мы расседлали пони, пустив их щипать скудную растительность, а проводник занялся костром, на котором вскоре забулькал котелок с чаем. Выпив по паре пиал и закусив лепешками с сыром и вяленым мясом, мы отдохнули часок, а затем снова тронулись в путь. Тропа, петляя, продолжала повышаться.
К вечеру поднялись на перевал, за которым виднелась череда других, и проводник (его звали Бахрам), сообщил, что за вторым будет селение Кангмар, от которого сорок пиал чая[32] до столицы Тибета. Сейчас же следует остановиться на ночлег. Ночью по горам ходить опасно.
– Здесь неподалеку заброшенный храм, – сказал он, спешившись и беря мула под уздцы. – Следуйте, уважаемые, за мною.
Храм оказался древними развалинами под скалой, с одним уцелевшим помещением. Судя по давней золе в очаге и закопченному потолку, в нем нередко останавливались путники.
Когда животных освободили от поклажи и занесли ее внутрь, мы с Кайманом извлекли спальные мешки и стали разводить костер, намереваясь приготовить ужин, а оба азиата, прихватив кожаное ведро, отправились поить животных водой к знакомому им источнику.
Спустя полчаса они вернулись, Бахрам навесил на таган котелок и перелил туда воду, Кайман вручил каждому по банке открытой тушенки, разогретой на огне, а я положил на расстеленный платок несколько лепешек. Чай на этот раз отдавал легкой горечью, но мы отнесли это к качеству воды, вскоре котелок опустел, и все отошли ко сну. Ламы в спальных мешках, а проводник с погонщиком, завернувшись в свои халаты.
Когда я с трудом продрал глаза, в пролом крыши заглядывал солнечный луч, рядом вовсю храпел вождь, тибетцев не было. Отсутствовала и поклажи. «Картина Репина ”Приплыли”», – всплыла мысль и я, выбираясь из спальника, заорал:
– Кайман, проснись! Нас обокрали!
Храп прекратился.
– Чего? – высунул голову наружу вождь, сонно озираясь.
Еще через минуту мы выскочили на свет – у развалин было пусто. На земле валялись лошадиные каштаны и несколько блинов яка. Горное эхо долго разносило слова. Великого и могучего. А потом стихло.
– Теперь понятно, почему был горьким чай, – облегчив душу, сказал я. – Эти твари туда что-то подсыпали.
– Так они же пили его с нами, – засомневался Кайман.
– Ну и что? Потом чем-то нейтрализовали.
Сперли у лам практически все. Яка с лошадьми, груз и дорожные сумки. В которых были: письмо тибетскому иерарху, мой дневник и наличность в десять тысяч «зеленых». Увели даже наручные часы с четками. Ловкие оказались, гады.
Такого удара мы не получали давно. Хотелось выпить и набить кому-нибудь морду. Но вокруг было пусто и безотрадно. Успокаивало то, что все свои средства, помещенные в бутанский банк, за день до отъезда мы перевели в Лхасу. Однако туда нужно было еще добраться.
Проверили, что осталось в карманах монашеских одежд. Только паспорта, по неполной пачке сигарет, плитка шоколада, зажигалка да коробка спичек. Далее встал вопрос, куда идти? Возвращаться к границе или двигаться вперед, к неизвестному нам Кангмару. Единогласно решили вперед. Русские не отступают.
Затем мы отыскали неподалеку родник, где ополоснули лица, сжевали треть плитки шоколада, запив ее водичкой, увязали спальники, подтянули широкие монашеские штаны под накидками и зашаркали ботинками по тропе. В сторону второго перевала.
Постепенно утренняя прохлада сменилась теплом, солнце все больше пригревало, в долинах рассеялся туман, даль распахнулась во всем своем величии.
Такие необъятные пространства с синеющими вдали пиками мне приходилось видеть только на картинах Рериха.
Примерно через километр, возле свежей горки лошадиного помета, сбоку от тропы в розовом мху что-то блеснуло. Это была моя гитара. Здесь же валялся и дневник, шурша на легком ветерке раскрытыми страницами. Видно, они не представляли ценности для воров и были выброшены.
Дневник я тут же определил за пазуху, инструмент сунули в спальник, и путники двинулись дальше.
– Если догоним этих козлов, я им бошки поотрываю, – буркнул Кайман, прибавляя шагу.
– Это вряд ли, – обозрел я мерцающий в ярком свете, ландшафт. – У них фора в несколько часов, да и скорость раза в два быстрее.
К полудню мы плелись где-то на полпути к желанному перевалу, который почему-то не становился ближе.