Осенью 1937 года в Уфе начались новые аресты среди ленинградских ссыльных. В марте 1938-го был арестован и Исай Бенедиктович. В уфимской тюрьме он провел восемь месяцев, в переполненной камере и в невообразимой теперь психологической атмосфере тех лет, среди уже истерзанных пытками и еще ожидавших такой же участи заключенных. Лежа на полу под двухъярусными нарами, занятыми ранее прибывшими, в такой тесноте, что, когда поворачивался один, вынуждены были повернуться и все остальные, Исай по памяти переводил Пушкина на немецкий язык. Там перевел он «Гимн чуме», монолог Скупого рыцаря, монолог Сальери, «Пророка», «Три ключа», «На холмах Грузии…». Так же по памяти переводил он и лирику Гейне.
Допросили его два раза, снова об убийстве Урицкого, событии двадцатилетней давности, и о «шпионской деятельности» Рудольфа Пайерлса, в то время уже ученого с мировым именем. Без суда, постановлением особого совещания, Исай Бенедиктович был отправлен в лагерь – Соликамскбумстрой – сроком на три года. В лагере он записал переводы, сделанные в тюрьме. Соликамскбумстрой не был лагерем особого режима, один-два раза в месяц разрешались посылки, а изредка и свидания. Летом 1939 года я навестила отчима, а весной 1940-го, когда срок уфимской ссылки истек, к нему ездила мама. Осенью того же года мы приезжали вдвоем.
После уфимской ссылки вернуться в Ленинград маме не разрешили. Она поселилась в Малой Вишере. В марте 1941 года Исай вышел из лагеря. Когда, уже «с вещами на выход», он пришел в кабинет начальника, оформлявшего паспорта, ему предложили выбрать постоянное место жительства, исключив столичные города, промышленные центры, железнодорожные узлы, курортные, приморские и пограничные зоны и т. п. В кабинете специально на эти случаи висела карта. Исай подошел к ней, осмотрел участок между Ленинградом и Москвой, окрестности Бологого и увидел Осташков. Он вспомнил, что этот городок – излюбленная дачная местность ленинградской артистической элиты, решил, что «элита плохого не выберет», и назвал Осташков.
Для устройства семейных дел НКВД разрешило И. Б. провести неделю в Ленинграде. С издателями серии «ЖЗЛ» он предварительно договорился насчет книги о Бомарше, который давно занимал его необычностью характера и биографией. В начале апреля 1941 года Исай и мама уехали в Осташков. Больше Исай уже никогда в Ленинград не возвращался. В июне началась война.
Жизнь человека соткана из тысячи случайностей. Большинство из них не оказывают особого влияния, но есть и такие, что приносят либо беду, либо счастье. На этот раз на долю мамы и отчима выпало чудо. Наступление немцев в направлении Торопец – Осташков было стремительным. Ни у мамы, ни у отчима не было разрешения от НКВД на эвакуацию. Получить его было уже не у кого. Они не знали, как поступить. В эти дни эшелон с фондами Публичной библиотеки был отправлен из Ленинграда в город Мелекесс Ульяновской области. Родственница мамы ехала в этом эшелоне. В Бологом она умолила директора дать ей на руки командировочное удостоверение, добралась до Осташкова и забрала маму, Исая Борисовича и Настю с собой. Это чудо и спасло их от смерти. Мелекесс тогда был захолустным райцентром с населением меньше пятнадцати тысяч, но с библиотечным фондом Ленинградской публичной библиотеки.
В лагере в 1940 году Исай Бенедиктович перенес тяжелую пневмонию, закончившуюся вспышкой туберкулеза легких; усилился и эндартериит. В свои 56 лет он выглядел стариком и фактически стал полуинвалидом.
Все же он пытался работать – какое-то время преподавал немецкий язык в школе, потом занимался немецким же с аспирантами-заочниками, преподавателями пединститута. Мама вернулась – после огромного перерыва – к своей юношеской профессии фельдшерицы и работала в городской больнице. В начале сентября в Мелекесс приехала и я – меня опять выслали из Ленинграда. Я немедленно начала работать, и быт семьи более или менее отвечал стандартам военного времени.
Несмотря на усиливавшуюся одышку и частые приступы сильной боли, Исай продолжал переводить в любую свободную минуту. Он перевел «Макбета», «Отелло», «Короля Лира», «Рейнеке-лиса» и «Германа и Доротею» Гёте; закончил начатые в уфимской тюрьме переводы на немецкий «Скупого рыцаря», «Пира во время чумы», «Моцарта и Сальери», перевел «Сцены из рыцарских времен» и «Каменного гостя», а также отдельные стихотворения Пушкина. Перевел также цикл стихов Гюго «Страшный год» – этот труд, по его словам, он мысленно посвятил осажденному Ленинграду – и продолжал переводить лирику Гейне и стихи Гёте. Почти все эти переводы остались ненапечатанными. В издательствах никто не хотел рисковать свободой из-за опального переводчика.
Ранней весной 1945 года у И. Б. произошло сильное обострение туберкулеза легких, едва не стоившее ему жизни. Однако он оправился и через год после окончания войны решил поселиться поближе к Москве. Паспортные ограничения оставались в силе, он не мог жить ближе ста километров от Москвы и по совету друзей выбрал для жительства Малоярославец. Тяга к Москве была у И. Б. обусловлена неугасавшей надеждой на сотрудничество с издательствами, желанием хоть иногда бывать в большом городе, а кроме того, после войны в Москве оказался и самый близкий его друг (и двоюродный брат), профессор Александр Гаврилович Гурвич, до войны живший в Ленинграде.
Я полюбил мой Малоярославец,
Хотя всего-то он полгода мой.
Он золотою осенью красавец,
Он дедушка рождественской зимой.
Дай жизни до весны мне, жизнедавец,
Чтоб он зазеленел передо мной,
А малоярославецкое лето
пускай удушит бедного поэта[23].
Рассказ Нины (продолжение)
Переезд в Малоярославец дал Исаю Бенедиктовичу и маме передышку. Его надежды на оплачиваемую литературную работу отчасти оправдались. Он получил заказ на перевод «Перикла» Шекспира. Были приняты к переизданию переводы «Венецианского купца» и «Юлия Цезаря». Теперь уже под его именем был напечатан и немецкий перевод «Пира во время чумы».
В Москве удавалось бывать нечасто. Приезды эти были нелегальными, так как по тогдашним правилам паспортные ограничения не допускали ночевки в Москве, а дорога от Малоярославца до Москвы занимала четыре часа, так что обернуться в один день было просто невозможно. Все же, несмотря на немалый риск, он приезжал, изредка ходил в театр, на концерты, встречался с небольшим числом верных друзей.
Посещение издательств в поисках работы было для И. Б. очень тягостным: за десять-пятнадцать лет после высылки из Ленинграда всюду появились совсем новые люди, которым имя И. Б. уже мало что говорило, а его малоярославецкий адрес говорил очень много. В ту пору Малоярославец наполовину был заселен людьми с паспортными ограничениями, то есть уже отбывшими сроки наказания.
В 1949 году среди этой категории малоярославецких жителей опять начались аресты. Число их все возрастало, и 27 марта 1951 года И. Б. снова арестовали. Ему было уже 66 лет. Тюрьмы в Малоярославце не было, и его отправили в Калугу. Снова он провел в тюрьме семь месяцев, был допрошен один раз и снова без суда осужден на ссылку сроком на десять лет по статье 7-35, по которой проходили «социально-опасные элементы». Никакого конкретного преступления ему не инкриминировали. Местом ссылки была определена Джамбульская область Казахстана.
В Джамбул И. Б. привезли этапом. На дорогу ушло больше трех недель. Областное управление НКВД не сочло возможным оставить его в областном городе и отправило в село Михайловку, центр Свердловского района, в шестнадцати километрах от Джамбула. В Михайловку из Малоярославца немедленно приехала и мама. 1952 год они встречали уже вместе. Перебралась в Казахстан и я, от греха подальше.
Михайловка – степное безлесное село. Улицы засажены тополями и карагачами. Домики одноэтажные, саманные, при каждом – виноградник, огород, низкорослые фруктовые деревья. Вдоль улиц арыки. Село огибает река Талас, за рекой степь и в отдалении горы. Зимы там снежные, но без больших морозов и недолгие, летом сильная жара. Население, по тогдашним меркам для Казахстана, было большое – три-четыре тысячи жителей. Коренное население состояло из потомков семиреченских казаков, оставшихся там после покорения Туркестана, и казахов.
Здоровье И. Б. было совершенно расстроено тюрьмой и этапом, и все же никогда не виданная им ранее Азия – природа, быт, «смесь одежд и лиц» – первое время очень занимала его. От культурной жизни на этот раз он был отрезан полностью. В Михайловке не было даже постоянного электрического освещения – маленькая гидростанция на Таласе работала от случая к случаю.
Из писем Исая
…Над чем я сейчас работаю? – Увы, мне не на чем работать. Единственное и непреодолимое препятствие к писательству – отсутствие бумаги – мне не удается преодолеть. «Пальцы просятся к перу», а бумаги-то и нет. Поэтому ни о какой переводной работе и думать не приходится… Недавно, впрочем, я целый месяц переводил стихи из «Année Terrible» Гюго. Это можно было делать на клочках бумаги и в старой, подаренной мне конторской книге, между строками цифр…
…Мне не пишется, настолько наша жизнь тяжела и бесперспективна…
…Три года назад Мария Абрамовна умирала от сыпного тифа, и врач сказал мне однажды вечером, что надежды уже нет…
Рассказ Нины (продолжение)
Среди жителей Михайловки собеседников у И. Б. не было. Он завел приемник на батарейках. Через жалкую районную библиотеку выписывал книги из Москвы, из Ленинской библиотеки. Заказы выполнялись медленно, но в конце концов книги приходили, и библиотекарша, нарушая правила, выдавала их на дом. Потихоньку переводил. Денег за эти переводы платили немного, но это была работа, которая давала иллюзию продолжения профессиональной жизни и отвлекала от раздумий. В 1953 году, после смерти Сталина, срок ссылки И. Б. был сокращен до пяти лет – он должен был освободиться в марте 1956 года.