С. удивился собственным мыслям. Целовать письма? Куда это его занесло, когда это он… Нет, было. Письмо, которая Лена, тогда еще не жена ему, прислала из Сочи, где отдыхала с подругами. Целовал, сходя с ума от нежности, и чувствовал запах «Красной Москвы»… ее запах…
С. сидел на полу около чемодана с двумя стопками писем и думал о родителях. Раньше он никогда не задумывался о них как о мужчине и женщине. Они прожили вместе больше пятидесяти лет и никогда, ни разу не позволили ни ему, ни кому-либо другому усомниться в своей взаимной любви. И С. был уверен в том, что это не было игрой на публику или заботой о детях. Родители сами никогда не допускали мысли о том, что могут расстаться, хотя у каждого из них были какие-то романы, о которых С. никогда не задумывался. Он мог косвенно догадываться или даже о чем-то знать, но представить себе родителей живущими с кем-то другим он не мог.
При этом никаких бурных изъявлений страсти нежной или романтических разговоров в доме никогда не было. С. не раз слышал выражение, что «женщины любят ушами», но знал, что отец почти никогда не говорил маме о любви. Вернее, говорил, но только в самом начале их совместной жизни. Среди маминых вещей С. нашел листочек со стихотворением, которое отец написал, должно быть, после их первой близости. Стихотворение это – страстное и эротичное – настолько не вязалась с обликом отца, каким С. его знал и помнил, что повергло его в шок. Но чем дальше, тем меньше отец произносил ласковых слов, справедливо считая, что любовь выражается не в них. Любил сильней, но не для многих глаз… Как-то, уже после смерти отца, мать рассказала, что однажды спросила его: «Ты меня ещё любишь?», и тот обиженно ответил, что, видимо, грош цена его любви, если она об этом спрашивает, если не чувствует по его поступкам, как дороги ему она и их дети. Тогда С. всецело был на стороне отца. Но теперь, после этих писем понял, чего матери не хватало всю жизнь. А Котенко заливал ее потоками любовных слов, сетуя при этом на то, что совсем не умеет писать.
«Солнышко моё, я очень-очень люблю тебя, но вот письма писать не умею, и каждый раз, когда я получаю твои – нежные и ласковые, мне почему-то кажется, что я несчастный сухарь, не умеющий в словах выразить хотя бы сотую часть своей любви к тебе».
Эх, что бы ни отдал С. за то, чтобы прочесть мамины письма Котенко…Но их нет. Это вам не электронная почта, которая сохраняет «отправленные». И маминых писем к отцу тоже почему-то не осталось в архиве. Хранил ли он их? Бог весть.
С. аккуратно перевязал обе пачки ленточками, положил их обратно в коробку, закрыл чемодан и пошел в мастерскую, где работала Елена.
– Я тебе давно не говорил, что люблю тебя? – спросил он жену.
Елена подняла голову от бамбукового столика, над которым трудилась уже часа три.
– Не помню, – ответила она с некоторой тревогой. – Может, лет пять. А что? Ты мне тогда сказал, что нет смысла все время повторять одно и то же и что если что-то изменится, ты мне об этом сообщишь. Что-то изменилось?
– Нет, – ответил С. – То есть, да. Я очень люблю тебя. Я не могу без тебя жить. Без твоих рыжих вихров, твоих дурацких веснушек и подгоревшей каши. Ты – самая прекрасная женщина на свете. Я тебя не заслуживаю. Ты…
– С тобой все в порядке? – испуганно спросила Елена. И неожиданно заплакала.
Магазин ненужных вещей
Тяжелые жизненные моменты и разочарования Владе всегда помогала пережить уборка: она принималась стирать белье или мыть полы и делала это с каким-то особенным сладострастным энтузиазмом. И теперь, слегка отойдя от первого шока, Влада поняла, что нужно привести в порядок квартиру, разобраться с вещами – господи, сколько барахла накопилось в доме! – и выкинуть все лишнее.
За две недели она вынесла на помойку несколько тюков с одеждой: Никитиной, своей, родительской. Туда же, на помойку, отправились засохшие комнатные цветы, которые Влада лет пять собиралась пересадить, пустые горшки с окаменевшей землей, банки, крышки от давно сгоревших кастрюлек, старые иностранные детективы в бумажных обложках, которыми они с папой когда-то увлекались, Владины университетские конспекты, ненужные сувениры и обкусанные чашки с кухни, вместо которых Влада поставила хорошую посуду, по старой советской традиции томившуюся в серванте в ожидании умозрительных гостей. Об этих своих подвигах она рассказывала Алле.
Алла – её старая подруга. То есть настоящих подруг у Влады не было, наверное, со студенческих лет. Так, знакомые. Но Алла, во всяком случае, не объясняла Владе, что та должна чувствовать и как себя вести, поэтому с ней можно было спокойно посидеть в кафе, когда одной в доме становилось невмоготу.
– Понимаешь, – говорила Влада, – мне даже дышать легче стало. А то столько лишнего в доме: какие-то фигурки, вазочки бесконечные, тряпки сто лет не ношенные…
– Ты там не очень размахивайся-то, все выкидывать, – прервала ее Алла. – Продать же можно.
– Да кому продать? Что я – к метро пойду с ковриком?
– Зачем с ковриком? Через «Авито», или еще лучше – через какую-нибудь группу в Контакте. Там их полно. Я так сапоги продала, которые мне не подошли.
Мысль показалась Владе интересной, хотя как-то страшновато было: придется сталкиваться с чужими людьми, впускать в дом неизвестно кого. Но потом она почитала объявления и увидела, что, если вещи не тяжелые, можно встретиться у метро. Да и товар у Влады не настолько ценный, чтобы сильно переживать, если ее обманут.
Начала она, правда, официально – со скупки: отнесла туда золотые серьги и кольца, которые давным-давно не носила, какие-то шкатулки, малахитовые бусы и папину коллекцию монет. Но, посмотрев на цены продажи и покупки, поняла, что намного выгоднее будет продавать из рук в руки. Позже Влада, к тому же, убедилась в том, что кое-какие вещи, которые в скупке пренебрежительно отбросили, оказалось возможно сбыть за очень неплохие деньги.
Например, рихтеровскую готовальню довоенных времен. На нее, как и на папину немецкую губную гармошку, на которой Никита так и не научился играть, даже образовался небольшой аукцион: покупатели в группе стали набавлять цену, перебивая вещи друг у друга. В конце концов Влада отдала готовальню довольно молодому мужчине. Ей стало интересно, зачем она ему понадобилась – для коллекции или же ими еще пользуются.
– Поставлю на стол, любоваться буду – сказал он. – Я в школе очень черчением увлекался! Но не сложилось.
«На всякий товар найдется свой покупатель», – заметила, помнится, ее бывшая одноклассница, учившаяся в Институте торговли, узнав, что другая их соученица вышла замуж.
Постепенно Влада перестала бояться людей. Теперь она по нескольку раз в неделю встречалась с кем-то в вестибюле ближайшего к дому метро. Стоя там в ожидании покупателей, Влада любила угадывать, кого ждут другие люди. Получалось редко. Оказывалось, что этот взволнованный, гладко причесанный мальчик с цветами встречается не с девушкой, а с пожилой дамой, а аккуратно одетая девочка в круглых очках, не поднимающая глаз от книжки, – не с подружкой, а с волосатым пареньком в наушниках. Влада пыталась мысленно сочинять про них истории, но фантазия давала сбой. Ей не удавалось понять закон сочетания людей… Хотя его, возможно, и не существует.
Порой какая-то продажа, какая-то встреча рождали новый сюжет, который мог бы, наверное, ей пригодиться. Она даже пыталась их записывать, но без особой надежды, что из этого получится что-нибудь путное.
Влада, например, не очень-то надеялась, что у нее купят старый фотоаппарат «Зоркий», потому что приемная катушка от него была потеряна давным-давно. Но ей написал какой-то мужчина, сказал, что катушка не нужна, потому что он не собирается фотографировать – просто повесит на стенку как память. Еще один фетишист, однако. Они с сестрой Натальей, дескать, на таком аппарате учились фотографировать, а потом его украли. Сестра, оказавшаяся ровесницей Влады, собственно, и пришла на встречу. Рассказала о том, что брат Володя в своей комнате просто музей семидесятых годов устроил: поставил бобинный магнитофон и слушает старые пленки. Видимо, фотоаппарат займет почетное место на стенке среди старых фотографий и почетных грамот за отличную учебу. А у самой Натальи месяц назад умер муж. Об этом она стала повествовать в деталях, сообщила, что на днях уедет на дачу в Карелию и будет там сидеть затворницей, потому что друзья замучили её разговорами, а она хочет быть одна и ни с кем не общаться. При этом она проговорила с Владой без умолку не менее получаса и закончила тем, что предложила поехать на дачу вместе с ней.
«Странные люди, эти другие», – подумала Влада. И как же часто, если вспомнить про готовальню, вещь превращается для человека в какой-то символ… А что такое вообще вещь? Можно ли ее любить? И есть ли у нее душа?
Жёлтый зонтик Миссис Смит
Когда в воскресенье в середине дня я открыла электронное письмо от моей бывшей одноклассницы, ныне живущей в Лондоне (назовем ее миссис Смит), с предложением сходить вечером на спектакль мужского балета под названием «Полёт Психеи», нельзя сказать, что это привело меня в восторг. Во-первых, в этот день у меня была короткая деловая встреча у метро, перенесенная с шести часов на пять, во-вторых – урок итальянского по скайпу, перенесенный с двенадцати на три, то есть импровизации на один день было уже, на мой взгляд, достаточно. В-третьих, двухчасовой балет был на музыку Баха, которую я воспринимаю только в джазовой обработке, в-четвертых, я вообще не люблю балет, в-пятых, на улице было холодно и мокро… Но поскольку повидаться с миссис Смит, которая не каждый день приезжает из Лондона в Питер, мне хотелось, да и на халяву уксус сладок, я согласилась. Мы с миссис Смит созвонились и условились встретиться у театра без двадцати семь.
– И не забудь свой желтый зонтик! – сказала я.
Экстравагантная миссис Смит, с которой в школе мы вовсе не были близки, появилась – или, скорее, промелькнула − в моей жизни не так давно, после встречи одноклассников в связи с сорокалетием выпуска. Кстати, зову я ее столь официально потому, что никак не могу поверить в ее тождественность моей однокласснице Ленке Смирновой.