в Финляндии. Можно, конечно, было бы купить дом в Карелии, природа та же, а дешевле намного, но… страшно. Ни дорог, ни транспорта, того гляди подожгут-ограбят…
Маруся, конечно, предложила Асе безумную идею – поселиться вместе, одну квартиру продать и на эти деньги купить домик… Она недавно читала книжку какого-то немецкого писателя про двух старушек, которые поселись вместе. Они еще потом кого-то убили… а, жену своего друга, и он тоже с ними поселился. Но Ася мягко дала понять, что ей нравится ее одиночество.
Надо сказать, Марусю ее одиночество тоже устраивало. По правде говоря, она не могла представить себе совместный быт с кем бы то ни было. Ася была единственной, с кем это можно было бы теоретически допустить, и то если дом большой, с двумя ванными… Но это уже мечты за пределами реальности… где же его взять?
На шестидесятилетие Ася подарила Марусе картину – вроде бы простенький, но очень сочный и живой натюрморт – букет сирени в приземистой, круглой вазе. Фон размыт и совсем не привлекает внимания – какая-то перламутрово-серая стена, край стола, белая салфетка. Ваза блестящая, тоже светящаяся перламутром. Но обо всем этом забываешь, едва отведя глаза от картины, главное в которой – сама сирень. Живая, сочная, белая, лиловая, розовая – вперемешку – сирень словно не помещается в вазе и хочет вырваться, выползти из нее, и пара оторвавшихся кисточек уже лежит на салфетке.
Маруся повесила эту картину на стене спальни напротив кровати прямо на подрамнике, без рамки, потому что сирень отрицала всякие ограничения. В сумерках белой ночи или в предрассветной дымке картина казалась трехмерной, приобретала какую-то особенную объемность. Кисти сирени выходили вперед из плоскости холста, свешиваясь в комнату. Маруся почти ощущала её запах. Запах своей несостоявшейся мечты.
Анвар услышал тост и задумался. Дамы не были похожи на лесбиянок. На близких родственниц вообще-то тоже. Но, вполне возможно, что они решили купить общую дачу или даже дом, чтобы жить вместе. Почему нет? Пожилым людям трудно в одиночестве. Мало ли что…
Анвар вспомнил свою бабушку, потом почему-то – айвовое варенье с миндалем, родительский дом, далеко, там, где не идут так часто серые дожди, где цветет миндаль и зреют в саду айва и абрикосы. Когда-нибудь он вернется туда, женится, и детишки будут объедаться фруктами и мучиться животами, а жена – варить варенье. Только сначала нужно выучить английский язык и найти работу в каком-нибудь из тех роскошных ресторанов, где иностранцы оставляют сказочные чаевые. Там, конечно, никогда не будет таких посетителей, как эти две пожилых дамы, или как те две студентки из консерватории в тоненьких свитерках – одна из них со скрипкой в потертом футляре, – чьи непонятные разговоры о лигатурах и транспонировании звучат, как сама музыка. Но потом… потом, накопив денег, он построит себе свой собственный дом, заведет семью, и дочка у него будет играть на скрипке под стук падающих абрикосов.
Невольно ему захотелось побольше услышать из разговора подруг, и Анвар старался чаще проходить мимо их столика.
Через некоторое время Маруся достала какие-то бумаги – чертежи, планы и что-то вроде сфотографированной 3D модели.
– Вот, смотри. На первом этаже будет кухня, столовая с эркером, между ними окно такое раздаточное, как в том домике в Испании, где мы останавливались… Потом гостиная, а по другую сторону коридора – сауна. Вот тут. Из нее есть выход на террасу, и там дорожка к озеру. А тут лестница на мансарду…
– По лестнице подниматься полезно. Мы еще не настолько старые. Все-таки хочется второй уровень. Обожаю эти мансардные окна… Еще бы башенку!
– …две спальни и ванные en suite…
– …марокканские изразцы…
– Я люблю, чтобы в ванной было окно…
– …беседка. Тут плющ, а тут чубушник… А под самыми окнами гостиной – сирень.
– Нет, но если тебе хочется, то сделаем…
– И маленький гараж для велосипедов и лыж. Ты научишься ездить на велосипеде, ничего сложного. Очень удобно до магазина ездить.
– А какой цвет обоев тебе больше нравится?
Говорила, в основном, Маруся, Ася только изредка вставляла какие-то замечания, о чем-то спрашивала и смеялась.
«Веселые старушки, – подумал Анвар с легкой завистью. – И есть чему радоваться. Впрочем, они заслужили. Будут себе отдыхать… Хотя дом – это же столько труда! И еще сад». Он вздохнул. Много-много труда. Анвар снова вспомнил свой дом, отца, чинящего сарай или поправляющего покосившееся крыльцо, мать, с утра до вечера возившуюся на кухне или в саду…
Его задумчивость прервал взгляд Маруси. Она это умела – привлечь к себе внимание одним взглядом и легкой улыбкой.
– Посчитайте, пожалуйста.
Анвар принес счет. Женщины расплатились и поднялись. Проходя мимо вешалки, Анвар услышал, как, забирая свой солнечно-жёлтый зонтик, Маруся сказала:
– Просто прекрасная программа. Все такое реалистичное. Когда я туда захожу, мне прямо начинает казаться, что это настоящий дом. С одной стороны – план, с другой – всё в трёх измерениях…
– Это для дизайнеров, наверное, – ответила Ася.
– Ну, ясно, не для того, чтобы в нее играли впавшие в детство пенсионерки …
Магазин ненужных вещей
Влада стояла на автобусной остановке на бульваре, смотрела на покрытые июньской свежей листвой деревья, на солнечные блики на доме напротив – и неожиданно почувствовала себя внутри давно прошедшего дня. Хоть он, наверняка, был теплее, и воздух – более летним, но какое-то что-то в атмосфере, свете, запахах – и вот уже вокруг нее возник июньский день в Пушкине, в гостях у маминой давно покойной подруги. Влада с мамой у подруги в квартире, потом та провожает их вечером на автобус. Становится прохладно, и она дает Владе вязаную белую кофточку с жемчужными пуговками: «Можешь не возвращать». Деталей этого дня Влада совсем не помнила, так, какие-то отдельные моменты. Серая кошка, легкая, как пушинка. Напиток «Инвайт» – «Просто добавь воды!». Фиалки на подоконнике. Наверное, они гуляли, ходили в парк… И, главное, ничего в этом дне не было особенного, важного или памятного. Но Влада почему-то оказалась в нем.
И так с ней бывало уже не раз: приходили какие-то воспоминания, иногда настолько смутные, что она не могла даже понять, где и когда это было, потому что в них не было ни людей, ни слов – только запахи, прикосновение к коже, воздух, луч света на краю стола… но при этом она чувствовала себя там и тогда, и мучительно хотелось вспомнить – где я? С кем?
Порой эти воспоминания провоцировала какая-нибудь прустовская «мадленка», но чаще всего они возникали самопроизвольно и без причины. Наверное, причина на самом деле была, но где-то за гранью нашего понимания. Кто знает, почему неожиданно какой-то далекий день встречается с днем сегодняшним и они приветствуют друг друга кивками? Наверное, память – это что-то вроде магазина ненужных вещей. Красивых, дорогих, но ненужных.
Странно, но, втягиваясь в свой маленький бизнес, особенно продажу посуды, Влада стала неожиданно испытывать любовь к изящным предметам. Если вначале она продавала мамины коллекционные чашки без всякой жалости, даже с радостью, то теперь ей иногда становилось грустно при взгляде на пустые полки некогда заполненного посудой серванта. Пару раз они с Аллой ездили в Финляндию – на выставку в «Атенеум», потом на денек в Лаппеенранту, как все, – за сыром, и, конечно, пройтись по кирпушникам, где можно было за копейки купить приличную одежку. Бродя по магазинам, Влада наткнулась на прелестные кофейные чашки и красивейшие старинные настенные тарелки. Стоили они сущие пустяки, клеймо английское… Она купила их с мыслью перепродать, прочитала уже дома в Интернете, что это действительно ценные антикварные вещи, порадовалась своей проницательности, но… неожиданно ей стало жаль с ними расставаться. Так приятно было держать их в руках! Нет, конечно, на продажу она их всё-таки выставила, специально назначив высокую цену в тайной надежде, что никто их за такие деньги не купит… Но купили, и Влада получила пятьсот процентов прибыли.
Это вдохновило ее на дальнейшие изыскания. Подумать только, что сказали бы родители, что сказали бы коллеги по кафедре: филологическая дама превращается в спекулянтку! А что сказал бы Никита? Наверное, одобрил бы. Он не мог ее не одобрить. Влада подумала, что при других обстоятельствах и в другом месте она могла бы стать хозяйкой маленького антикварного магазинчика. Она бы тогда смогла подержать в руках очень много красивых вещей, но не захламлять ими свой дом. Вещи бы приходили и уходили, успев доставить радость каждому, кто брал их в руки. Почему-то эта работа показалась ей очень заманчивой, хотя в том, чтобы купить что-то дешево, а продать дорого, несомненно, нет ничего благородного. Может быть, подумала Влада, она могла бы сочинить какой-нибудь рассказ… придумать сюжет про антикварный магазин, магазин ненужных вещей…
Иногда, обняв колени, она садилась с рюмкой коньяка на широкий подоконник в комнате – нет, никакого женского алкоголизма, просто как средство от головной боли – и, глядя на улицу, представляла себя такой вот романтичной лавочницей. Это было что-то вроде новой роли, которую подкидывала ей жизнь.
Ей нравился этот подоконник, на котором можно было так удобно расположиться, нравилось свое странное положение на нем – не внутри и не снаружи. Нравилось смотреть на летящие по небу вереницы облаков и провода, на которые садились воробьи, на молодой месяц, запутавшийся в проводах рогами, на то, как загорается свет в чужих окнах.
Когда Влада была маленькая, их семья жила на Петроградской стороне, потом они дважды переезжали – сначала в новостройки, потом сюда, в центр. Но ей до сих пор почему-то часто вспоминается окно в доме напротив на улице Ленина. Чья-то комната, спальня, кровать и столик. Смутное ощущение, что там человек болеет: наверное, из-за освещения (лампа с накинутым на абажур платком?) или того, что Влада еще не спит, а там, в постели, кто-то лежит. А может, из-за замедленности и осторожности движений людей в комнате. Влада не помнила, что делали люди – осталось только впечатление. Странное такое, грустное и удивительное впечатления утекающей чужой жизни, почти за гранью реального.