го Вронский. Рейвен потопал по ковру пыльными штиблетами. Ковёр немедленно отозвался равным количеством пыли, замерцавшей в косом луче настольной лампы. - В-вы знаете, - нехотя сказал он, - ведь мне не доверряют... Даже свои... Дурраки... Тысячи лет пррожить ррядом с человеком и даже не старраться его понять!.. А человек старрался... Вот Эдгарр или Горрький... или Александрр... Та пррелестная легенда, что вы мне ррасказали, об оррле и ворроне... Ведь в ней есть прравда... Падаль прриятнее на вкус, падаль легче усваивается, падальщиком быть благорродно, и всё же иногда хочется перременить судьбу... На моё несчастье, я ещё и научился рразбирать ваши буквы и слова... Черрез это я стал слишком близко к вам и отдалился от наррода Ворронов... - Не переживайте, Рейвен, - сказал Вронский, - в истории это не первый случай... - Настолько-то я гррамотен, - сухо отрезал Рейвен. - Однако не во мне дело... Сегодня днём я был прриглашён по служебной надобности в Депарртамент Сов. Они мне тоже не доверряют, но обойтись без меня не могут. В кабинете белобррысой Сипухи, которрая вылетала пообедать мышами в виваррии... Там кррутился магнитофон. Звук вык-ключили, но не до конца мой слух вы карр... знаете... Говоррил человек... но с пррекрасным совьим выговорром... Он нервно клюнул пуговицу собственного плаща. Пуговица брызнула чёрными осколками. - Это была инфоррмация на вас, дрруг мой, - брюзгливо сказал Рейвен. - Там говоррилось, что вы злостно и не перрвый месяц наррушаете пятый пункт... а-арркрр... Вронский медленно встал из кресла. - И какие доказательства? - тихо спросил он. - Кррутые... Кошачья шеррсть на вашей курртке... - И всё, что ли?.. Рейвен сожалеюще покачал головой. - Этого вполне достаточно, ддрруг мой... Совы не шутят... К тому же из-за океана пррилетел Белый Оррлан, и всё кррайне осложнилось ... - Что же теперь делать?.. - тоскливо пробормотал Вронский. - Вот ведь ерунда какая... - Дрруг мой, эт-то не еррунда! - рокотнул Рейвен. - Даже если вас просто firre... туррнут... уже стррашновато. А уж с пятым пунктом всё прроисходит много серрьёзнее... Его передёрнуло. - Какая еррунда! - злобно каркнул он. - Сам террпеть не могу этих ворровок и разбойниц!... Рразорряют гнёзда, жррут птенцов!... Но люббой взррослый воррон может прробить ей черреп! В конце концов это лич-чное крронк... дело людей, кого они прредпочитают. Они сами м-млекопитающие и плотоядные... Нет, непрременно нужно лезть, дирректировать, рразводить кк-кампании... Вронский только кивал, не слишком хорошо улавливая, что говорит Рейвен. Время утекало. Единственное, что можно было сделать - это немедленно смыться. С каждой секундой шансов оставалось всё меньше, а Рейвен тянул и тянул с уходом. И вдруг Сергея прокололо, как горячей иглой, жалостью к этому чудаку... Ни человек, ни Птица... Впрочем, нет. Птица бы и не подумала сделать подобное. Для них чем больше сырья поступит на кормокомбинат, тем лучше. В местах исторического гнездования им такой лафы нет и не предвидится. Там борьба за существование свирепее с каждым днём... Большой Перелёт... Птичий Базар... Конечно, куда от истории денешься... И всё-таки горько. Привыкли мы, чёрт возьми, звучать гордо... Повернувшись к креслу, он хотел участливо потрепать гостя по торчащим лопаткам, но Рейвен уже барахтался в кресле, пытаясь встать. Вот он встал, отдышался и, не оглядываясь, зашаркал к двери. Вот дверь хлопнула. Вронский остался один. - Что ж, - прокомментировал он вслух, - долгие проводы - лишние слёзы... Погасив свет, наощупь, вбил ноги в тяжёлые ботинки, сдёрнул с вешалки куртку и вязаную шапку. Другой рукой нашарил давно заготовленный рюкзак. Донёсся трескучий визг подъездной двери. Вронский метнулся к полуоткрытому окну. Во дворе, в полосе жёлтого света, стоял Рейвен. Ссутулившись, он смотрел себе под ноги, и во всей его чёрной фигурке была такая тоска и безнадега, большая, чем просто вечерняя, осенняя ennui, что у Вронского опять заледенило сердце. Он собрался окликнуть его, но в этот миг полосу света пересекли две стремительных, бесшумных бурых молнии. Два жестоких скользящих удара обрушили Рейвена на асфальт. Из распоротого горла хлестнула алая кровь, смешиваясь с грязью и на глазах темнея. У Вронского ослабели колени. Жестокая рвота обожгла гортань. Соколы сделали круг над двором. Затем по одному приземлились возле Рейвена прямо в багровую грязь и настороженно огляделись. Осмотрев труп, они едва слышно проклекотали что-то друг другу. Вронский не разобрал ни слога. Это был знаменитый квиррр - боевой язык Соколов, которого не знали даже сокольничьи. Но когда они оба одновременно глянули вверх, на его окно круглыми, свирепыми, жёлтыми глазами, Вронского прошил озноб. Он дёрнулся, чтобы бежать. И тут грохнул выстрел. ... Когда осели кружившиеся перья и пух, он разглядел два неподвижных тела, вповалку лежавших на Рейвене. Кровь забрызгала пол-двора. Судя по тому, как их изодрало, это была картечь. Откуда она ударила, кто уберёг оружие и боеприпасы после жестокой "охоты на охотников" - вряд ли сейчас было время разбираться. Он лихорадочно оделся, взвалил на плечи рюкзак и кинулся вниз по лестнице. Надо было пересечь двор. Если с Соколами прилетел кто-нибудь из Ночных, то ему всё равно оставалось жить не слишком долго. Стараясь держаться в тени, Вронский побежал, но вдруг уловил слабый звук из кучи кровавых перьев. Непонятно почему - он не собирался никого спасать - Сергей остановился и подошёл к ней. Он не ошибся. Рейвен был ещё жив. Слабое булькающее сипение шло из рваной раны на горле. Но круглый золотисто-чёрный глаз вдруг уставился на него и подмигнул. Отвалив туши Соколов в сторону, Вронский наклонился над ним и разобрал тихий-тихий шелест: - Знаю... х-ххх... будет нам ... обед... Потом шелест умолк. Глаз остановился и стремительно потускнел - как высыхающий камень. Вронский погладил мокрую мёртвую голову и встал. До уходящих под землю ступенек он добежал без помехи. Стальную тяжёлую дверь он несколько раз смазывал, поэтому и замок и и петли сработали в полной тишине. В бомбоубежище стояла сырая холодная тьма. Луч фонаря выхватил штурвал запора второй двери. От комингса в разные стороны брызнули серые комки. Крысам не терпелось попасть внутрь. Но железобетон плохо поддавался даже их зубам. Когда Вронский подбежал к двери, из-за неё донёсся тихий и очень жалобный звук. - Сейчас, малыш, - прошептал он, - сейчас, потерпи...
Северные ворота были в двух с лишним часах пешего хода. Глубокой ночью он подошёл к титаническому сооружению из бетона и некогда крашеного кровельного железа. На фоне звёздного неба едва различались чёрные фигуры Беркутов из внешней охраны, сидевших на гребне. Вронский подошёл ближе, молясь только об одном - чтобы котёнок не подал голос... Но тот, после трёх суток взаперти, накормленный и обласканный, спал, угревшись за пазухой у Сергея. Двойное дыхание с такой высоты они вряд ли расслышат... Его окликнули на воробьином, он ответил и прошёл дальше, потому что ему разрешили. Надо было идти, пока получалось. Птицы летают везде. А люди везде проходят. Задул сырой удушливый ветер. Звёзды гасли одна за другой - надвигались тучи, клубящиеся ледяным дождём. Удача - Птицы не летают под ливнем. А я могу идти, когда угодно. Говорят, всё больше людей не хочет жить под Птицами. Я уже один из них. Есть ещё тот, который стрелял в Соколов, хотя его не найти. Пусть я даже буду один такой, но я больше не могу. А птицы пусть летают, как хотят и где хотят. Как летали всегда. Бишкек 14 октября 1997
АЛАН КУБАТИЕВ ВЕТЕР И СМЕРТЬ Фантастический рассказ
1
Японцы, родившиеся в такой стране, как наша, неотделимы от японской земли: японская земля и есть Япония, есть сами японцы. Что бы ни случилось, японцы не могут ни на одну пядь отступить со своей японской земли. И в то же мгновение не могут отдалиться от императорского дома. Это потому, что существует верность, свойственная одним японцам. Генерал Араки.
Он уже принадлежал богам, а не Земле, когда взлетал с секретной базы курсом наперерез авианосцу ВМС США "Коннектикут". Почему же боги допустили, чтобы его самолёт вдруг потерял управление, загорелся и врезался в океан близ острова Хаэда? Он ещё помнил смутно, как лопнули ремни и его, ослеплённого, пылающего, как факел, вышвырнуло из кабины в ледяной ветер над скалами. Но того, как стал грохочущим столбом огня и пенистой воды его самолёт, как страшным ударом его самого расплеснуло по базальтовому клыку, и каким образом он оказался в этой комнате, лейтенант Акира не помнил по очень простой причине. Он был мёртв тогда. Разбит о камни, как черепаха, брошенная орлом. Обуглен, как головёшка в хибати.6 А сейчас он чувствовал, что спит. Но пора проснуться, встать, размять затёкшие мышцы. Он медленно выплывал из тёмных вод сна и, ещё не проснувшись, уже чувствовал что-то неясное и тревожное, как дым невидимого пожара. Очень осторожно лейтенант приоткрыл слипшиеся веки. Потолок над его лицом светился тёплым, солнечным светом. Так же, но чуть слабее, сияли стены небольшого помещения, похожего не пароходную каюту второго класса, только без окон. Акира глянул вниз. Он лежал в каком-то подобии гигантской раковины огромной, полукруглой, смыкающейся краями над его распластанным телом. Затылком он ощущал мягкий овальный край. Всё, что он мог себе сказать, - что эта комната не похожа на общежитие лётного состава особого отряда "Ямадзакура"7. Палатой военного госпиталя она быть не могла. В плен и лазареты камикадзе8 не попадают. Плечи затекли, спину ломило. В мозгу царил чудовищный сумбур, недостойный офицера армии Его Величества, сына небоблистающей Аматэрасу9. ...Неужели плен? Ну нет. Во-первых, это просто невозможно. Во-вторых, стали бы проклятые "амэ" так с ним нянчиться... Лейтенант Акира снова тайком огляделся. В комнате не было даже двери. Пустые сияющие стены. Никакой другой мебели, кроме ложа, да и это разве мебель... Он глубоко вздохнул и вдруг, неожиданно для себя самого, сел. Ничего не случилось. Только закружилась голова; но скоро это прошло. Тогда лейтенант Акира встал. Совершенно голый, он стоял посреди комнаты, обхватив руками плечи. Воздух был тёплый, но его била дрожь. Сердце колотилось. Позади что-то тихо щёлкнуло. Акира резко обернулся, едва не упав. Прямо из стены торчала полукруглая полочка-выступ. На ней стоял круглый белый сосуд. Лейтенант протянул руку и дотронулся до него. И на этот раз ничего не произошло. Осмелев, он взял сосуд, налитый до половины прозрачной жидкостью. Понюхал. И