— Да.
Он улыбнулся в первый и последний раз.
— Видите ли, я ношу эту повесть уже четыре года, ношу ежедневно, даже сплю с ней. Три главы вы могли бы нащупать у меня в левой ноге, четвертая засела в боку. А написал их мой самый близкий приятель и друг. Вам бы с ним поговорить.
— Но, товарищ лейтенант…
— Ну ладно, ничего не поделаешь. Хотя, право же, ничего особенного в этом не было. Совсем обычный пограничный случай…
На границу я пришел давненько, в сорок пятом году. Сразу же после войны, в мае, на радостях женился. Считал, что уже имею право на семейное счастье и спокойную жизнь.
Но человек иногда не знает себя как следует. В один прекрасный день у меня за спиной оказался вещмешок, а в руках — винтовка. День был жаркий, и мы, два новоиспеченных вояки, стрелок Главатый и стрелок Иржик, тащились в пограничный пункт на пост национальной безопасности — НБ. На пути нас приветствовали дорожные рабочие и грузчики. О Ярде Главатом речь впереди, когда я расскажу, как он в меня стрелял. А сейчас надо упомянуть о встрече с нашим первым начальником.
Будто сейчас, вижу его — как он смотрит на нас, свежее подкрепление, на наши запыленные коричневые униформы корпуса «Африка» и щегольские в то время высокие парусиновые ботинки. Фамилия начальника была Заградка, и его невозможно было представить без ярко-зеленой пелерины старых пограничных жандармов, кем он и был до Мюнхена.
Заградка захохотал, потом обратился ко мне:
— Стрелять умеешь?
— Умею, — кивнул я.
— Оставь все своему приятелю и пошли со мной.
Мы вернулись уже под вечер, притащив убитую косулю.
— У тебя еще нет квартиры? — презрительно сказал Заградка Ярде Главатому. — Чем же ты занимался тут, приятель? Брайбанова! — закричал он, стуча винтовкой в потолок. — Брайбанова! Кто тут живет лучше всех?
— Вы, господин вахмистр, — донесся женский голос.
— Это я знаю, а кто, кроме меня?
— Вольфарт.
— Позови его сюда.
— Он сбежал. Остались только его старуха с девчонкой.
— А вы там еще не живете? — обратился к нам Заградка. — Через час доложите мне, как вы разместились у этих немцев. А ночью пойдете стеречь коров.
— Что? — выпалили мы.
— Коров, — небрежно сказал он. — У вас такой вид, будто вы никогда не слыхали о таком звере. Разве я виноват, что в добрые старые времена какой-то болван построил усадьбу почти на линии границы? Сейчас в усадьбе шестьдесят голов рогатого скота, не говоря о поросятах. И негодяи с той стороны смотрят на все это с большим аппетитом. Теперь понимаете?
Мы понимали. Мы набрали патронов и ручных гранат, спросили, как туда идти, и к наступлению темноты добрались до усадьбы.
Был душный вечер позднего лета. На дворе усадьбы, уже почти опустевшем, напевали скотницы, которые тут остались, вдали вспыхивали зарницы, приглушенно гремел гром. Мы соорудили нечто вроде шалаша, натаскали туда сена и легли. Так, вдыхая запах хлева и сена, провели мы часы своего первого наряда, напряженно прислушиваясь и всматриваясь в темноту, взволнованные близостью настоящей границы. Но до утра ничего не случилось.
В восьмом часу, когда мы уже собирались уходить, во двор въехала закамуфлированная машина. Владелец, видимо, откопал ее в барахле, оставленном немецкой армией. Так мы с Ярдой Главатым встретились в первый раз со старшим лейтенантом Новотным.
Новотный вылез из машины, окинул взглядом двор, особенно внимательно оглядел дом, где жили хозяева. Вдруг он заметил нас, выходящих из хлева, и вздрогнул. Кто знает, может, он сначала принял нас за вервольфе[2], но тут же успокоился и направился к нам.
— Привет, ребята. Моя фамилия Новотный. С этого дня я — народный управляющий всего, что вы здесь видите. А до вчерашнего дня — старший лейтенант британского королевского воздушного флота.
Мы были всего лишь стрелки, от нас несло хлевом и сеном. А на этом парне были светло-синие брюки, черные лакировки и шикарная куртка — мы просто не знали, чему завидовать, даже глаза разбегались. Потом и самого разглядели — длинного, худого, с рыжеватыми усиками и оттопыренными ушами. И губки под длинным носом — как точка у восклицательного знака.
— Слушай, старший лейтенант, — начал Ярда Главатый. Я перебил его. Так и знал, о чем он спросит: а где, мол, вы были со своими «спитфайерами», когда горела Староместская ратуша и над Прагой выли неповоротливые «юнкерсы»?
Но все же этот парень был своим, да и пережил он, наверно, порядочно.
Мы постояли с ним на дворе еще несколько минут, чувствуя на себе недоверчивые, а может, и злобные взгляды прежних хозяев. Разговаривая, глядели на него снизу вверх — мы оба были ниже среднего роста, и он возвышался над нами, как какой-нибудь важный господин. Говорили о земле, об усадьбе, о том, что может сделать старший лейтенант на этом земельном участке. В хозяйстве он особенно не разбирался и сказал об этом сразу. Пока мы так стояли и беседовали, к нам присоединился еще какой-то мужчина — сутуловатый, лет сорока. Как оказалось, тоже чех, прибыл в эти края из Эстонии вместе с женой. Там они искали после военной неразберихи ее родителей, а нашли одни пепелища да могилы. Этот человек, Янда, пристроился потом работать в усадьбе у Новотного, убирал двор, следил за хозяйством, так что старший лейтенант мог целиком посвящать себя побочным делам, которые на самом деле были для него главными.
В тот раз мы шли из усадьбы веселые — как же, нашего полку прибыло! Пришли на пост, отперли пустую канцелярию. Оказалось, что Заградка, как обычно по пятницам, отправился в долину, «на большую землю», где жила его семья. Обратно он возвращался только в понедельник.
Мы радовались — теперь здесь есть еще один наш человек, летчик, против Гитлера воевал. И усадьба — наш пограничный аванпост — теперь под присмотром верных людей — его и Янды.
— Не страшно тебе? Ведь каждую минуту через границу могут нагрянуть грабители, — спросили мы Новотного, когда пришли в следующий раз. По долгу службы мы должны были заботиться и о его безопасности.
— Мне? — осклабился он и вытащил из-под мышки «девятку» с очень длинным дулом и добавил — А дома у меня есть и двенадцатого калибра — настоящая пушка. Мороз крапиву не сожжет, ребята! А в случае чего, конечно, сразу к вам.
Но Новотный не пришел к нам ни разу.
Однако это не помешало ему познакомиться с нашим Заградкой. Где и как — не знаю. Дважды, еще до того как мы окончательно вошли в курс дела, я видел их, вернее, слышал, как они дружески беседовали. Было это на хуторе Три Пихты. В тот раз я сидел на чердаке пустого дома и наблюдал из окошечка за старой тропинкой контрабандистов. Тогда-то я и слышал их. Они говорили о предстоящих выборах.
Наш начальник Заградка был старый народный социалист, старший лейтенант, как вскоре обнаружилось, тоже был не наш. Он якшался с американцами, ездил к ним на своем тарантасе, и вдобавок ко всему в деревне поговаривали о его связи с немецкой баронессой из соседнего имения. За этой баронессой, которая подлежала выселению из Чехословакии, ухаживали американские офицеры. Мы видели ее иногда — на лошади, в амазонке, разъезжавшую по окрестным полям.
Жаль, что я тогда многого не расслышал из того разговора. Очень жаль…
У нас начинала процветать контрабанда. Мы сбились с ног, но на след так и не напали. Задержали старика, который перед выселением угонял скот за границу, поймали беглого немецкого пленного, а когда сцапали парня с какими-то коврами, то уже совсем было подумали, что след — вот он. Но настоящего контрабандиста так ни одного и не задержали. Тогда нас, пограничников, было слишком мало, да и обстановка такая сложная, что…
Ну, а теперь о том, что в те дни взбудоражило все наше подразделение и благодаря чему у меня в теле оказалось четыре дыры.
Тогда стать пограничником было делом нехитрым. Вам было достаточно иметь билет члена коммунистической партии или проявить себя активным комсомольцем, чтобы народные социалисты и члены народной партии в областях или министерствах отправили вас служить на границу. Здесь мы казались им менее опасными. Глупцы!
Правда, на границе нас было немного, но когда все наши подразделения слились в оперативный полк национальной безопасности, стало ясно, какую близорукую политику вели эти тупицы. Правда, и среди нас встречались негодяи и вредители, были кое-где и командиры реакционного толка, как наш Заградка, но масса, масса!..
Особенно напряженная работа началась, когда мы вернулись после февральских событий из Праги. В те дни на границу был натиск так натиск! Мы несли службу круглые сутки. Недоедая и недосыпая, подолгу не имея возможности встретиться с семьями, мы работали так, что валились с ног.
Тогда-то и ушла от меня жена. Не выдержала одиночества там, внизу, в долине, а здесь, в горах, у границы, ей было страшно. Можно ли ее осуждать? Наверное, да. Но строго судить я не мог. Она была такой скромной, тихой, мечтала о хорошо налаженном домашнем хозяйстве — с обедами по рецептам из поваренной книги, с мужем, который всегда рядом. А вместо того она неделями сидела одна-одинешенька в новой своей квартире и не знала, за что взяться.
Через некоторое время после февральских событий к нам на пост прибыл новый командир. Вот это был человек! Мы тогда были уже стреляными воробьями, даже буквально стреляными, считали себя бывалыми пограничниками и удивить нас чем-нибудь было трудно. А когда такой видавший виды человек способен влюбиться не в какую-нибудь красивую словацкую девушку из деревни, а в своего начальника — это уже кое-что значит. И прежде всего — полное признание его командирских качеств, такое признание, что другого нечего и желать. Вахмистр Земек тоже ничего другого не желал.
Мы не знали отдыха уже несколько недель. И с каждым днем вахмистр Земек все больше хмурился. Было видно, что каждая неудача, каждый безнаказанный прорыв нарушителя на нашем участке был для него как ножевая рана.