Незадолго перед вылетом один из них обменялся несколькими словами с пилотом и занял место у двери в кабину, второй — в одном из средних кресел, и третий расположился позади двух мужчин, по-видимому музыкантов, судя по футлярам с инструментами, лежащими у них на коленях.
— Смотрите, самолеты! — вдруг кричит один из «музыкантов» и показывает пальцем в окно.
В то время как некоторые пассажиры прижимаются к стеклу, «музыканты» вскакивают со своих мест. В руках у них пистолеты.
— Не шевелиться!
Для острастки один из «музыкантов» стреляет в потолок.
— Руки вверх! — гремит позади чей-то голос…
Пока старший лейтенант Лукас в нескольких словах объяснял испуганным пассажирам, что произошло, предварительно показав удостоверение офицера службы безопасности, младший лейтенант Надь рассказал обо всем летчикам.
Опытный американский разведчик капитан Томпсон напрасно ожидал в этот день звонка с мюнхенского аэродрома. Стартовая дорожка номер 5 осталась пустой.
Перевод В. Мазохина.
Олег СмирновБАРХАНЫ
— В ружье!.. Застава поднята в ружье, товарищ капитан…
— Что?
— След!
— Тише, тише, ребят побудишь. Я одеваюсь…
Дежурный прикрыл створку, я повернул шпингалет. Между тем, когда он побарабанил в ставню, и тем, когда я соскочил с постели и подошел к окну, — секунда, а я уже словно и не спал вовсе, нервы напряглись: и была бы сейчас возможность сызнова лечь — не уснешь ни за какие коврижки. Я давно привык к этому — засыпать сразу же и без сновидений, пробуждаться, чуть забарабанят в ставню, и через секунду быть с ясной головой.
Я присел на стул, начал одеваться. Майка здесь, брюки и «кубинка» здесь, вот ботинки, все на своих местах, под рукой. В щелях ставен серели узкие полоски. Уже светает. На этажерке тикал будильник, заведенный на семь часов, пришлось подняться раньше по не зависящим от нас причинам. В полночь проверял наряды на правом фланге, все было спокойно, теперь — тревога.
Кира и ребятки не проснулись, очень хорошо. У меня работенка колготная, поэтому и ложусь с краю, чтобы не потревожить Киру, вставая, поэтому и телефон на квартире отключаю на ночь, чтоб не зуммерил — от заставы до офицерского дома полсотни метров, дежурный добежит вмиг, подымет.
На письменном столе я нашарил портупею, кобуру с пистолетом — они покоились на Аленкином альбоме с марками, рядом — Генкин заводной автомобиль. Чертенята, валят свое, хотя над столом я приколол кнопками бумажку: «Стол мой — и никаких гвоздей!» Стараясь не скрипнуть половицей, я повернулся к двери и услышал за спиной шепот Киры:
— Ваня, уходишь? Тревога?
— Тревога. Ты спи, спи.
— Провожу.
Она села на кровати, накинула халатик. Вместе мы прошли в соседнюю комнату, где спали дети. Генка, разметавшись, пускал на подушке пузыри, на тонкой шее — косичка выгоревших волос. Аленка одну руку подложила под щеку, другой обнимала куклу-матрешку.
В прихожей я взял с холодильника панаму, надел. Кира сказала:
— Возвращайся скорее.
Я поцеловал ее в подбородок, в шрамы пендинки, быстрым шагом спустился с террасы.
Было совсем светло, у заставы строились пограничники, повизгивали розыскные собаки, ржали лошади кавалерийского отделения, постукивали моторами подкатившие к крыльцу автомашины, и среди этих привычных моим ушам тревожных и деловитых звуков прорезался разбитной тенорок:
— Сильва, ты меня не любишь, Сильва, ты меня погубишь… Ну чего ты рычишь, скалишься?
Сильва — это розыскная собака Владимирова, тенорок — Стернина. Словоохотливый юноша и на построении не помолчит. Проходя вблизи, я сказал:
— Стернин, не суесловь, на заставе тревога.
— Есть, товарищ капитан! — отчеканил он, а в глазах смешок.
Такой смешливый юноша.
В канцелярии навстречу поднялся замполит:
— Товарищ капитан, новые данные. Только что звонил сержант Волков. Его наряд также обнаружил след. За проволочным заграждением, у развилки дорог.
— След тот же?
— Так точно, со скошенным каблуком, носок вдавлен сильнее, чем каблук.
«Это если идти задом наперед, довольно примитивная уловка», — подумал я, закуривая.
— Но через сорок метров Волков уточнил…
— Ну?
— След раздвоился. Первый со скошенным левым каблуком, второй без характерных примет. Движутся параллельно, на расстоянии трех — пяти метров.
Выходит, КСП преодолевали след в след, тоже не ахти как тонко задумано. Вероятно, им не до тонкостей при нарушении границы, главное для них — поскорее уйти в тыл. Я вдавил недокуренную сигарету в пепельницу, надел на плечо автомат, расправил ремень.
— Ашхабад Джумадурдыевич, остаешься за меня.
Замполит наклонил лобастую голову, шевельнул бровями:
— Ясно. Ни пуха ни пера, Иван Александрович!
Бочком, поправляя красную повязку на рукаве, протиснулся дежурный.
— Товарищ капитан, застава построена.
Хорошо. На все про все три минуты. Молодцы.
— Иду, — сказал я, и в этот момент связист крикнул из дежурки:
— Товарищ капитан, вас вызывает «Уран»!
Я взял трубку и услышал далекий, разрываемый километрами и ветрищем бас:
— Дежурный майор Клобуков… Чтой-то там у тебя стряслось, Долгов?
— Вам уже докладывал мой заместитель, товарищ майор.
— Ну и что? Я должен уточнить из первоисточника.
Я докладывал дежурному и слышал, как он судорожно, с хряском зевает.
— Товарищ майор, у меня все, некогда, люди выстроены.
Клобуков зевнул в последний раз и пробасил:
— Ну, действуй, Долгов…
Ощущая силу и легкость в теле, я сбежал с крыльца.
— Смирно! Товарищ капитан, застава построена по боевой тревоге!
Я прошелся вдоль строя: автоматы, ракетницы, телефонные трубки, следовые фонари, фляги — все в порядке, радист с рацией, кавалеристы держали лошадей под уздцы, на земле возле инструктора и вожатых, натягивая поводки, ерзали собаки. Я вглядывался в лица пограничников, и мне хотелось, чтоб моя собранность, воля, жажда действовать передались каждому из них.
— Обстановка на участке заставы следующая, — сказал я, остановившись и откашлявшись: несносный песок, в глотке першит.
Я говорил о следах на границе, о составе групп и старших в группах, говорил негромко и внятно, по-прежнему всматриваясь в застывшие, ждущие лица, и мне виделась на них моя отраженная воля — задержать нарушителя во что бы то ни стало!
— Первая, вторая, третья и четвертая группы закрывают участок границы согласно плану. Тревожная группа преследует нарушителей по следу, я выезжаю с ней. Задачи первой, второй, третьей и четвертой групп — не допустить ухода нарушителей обратно за государственную границу. Задача тревожной группы — настигнуть и задержать нарушителей. Вопросы? Нет? Выполняйте!
Строй сломался, все перемешалось, и вдруг сквозь эту хаотичность проступили осмысленность и порядок: кавалеристы вскакивали на заплясавших коней, в кузов строевой машины вспрыгивали стрелки, вожатый подсаживал собаку, сучившую передними лапами. Фыркая, встряхивая куцыми хвостами, кони вымахивали со двора, за ними к воротам рванулась автомашина — только пыль заклубилась.
Я поставил ботинок на подножку, плюхнулся на сиденье, в отражательном зеркальце увидел: сзади Стернин с рацией, Шаповаленко, Рязанцев, Владимиров с Сильвой, собачья морда, внюхиваясь, тыкалась в спинку шоферского сиденья.
— Вперед! — сказал я, и газик рванул с места.
Справа промелькнул склад, слева баня и офицерский дом. Ставни на кухонном окне были открыты: Кира поднялась-таки, затевает стряпню. Газик обогнул вышку у заставы, другую у ворот в проволочном заборе, покатил по грунтовке.
— Разрешите закурить, товарищ капитан? — сказал Шаповаленко.
— Курите, — сказал я и вытащил сигарету, чиркнул спичкой, в сложенных горстью ладонях пыхнул первой затяжкой. Очень хорошо натощак, не так полезно, как поубавит аппетит, не до завтраков, а под ложечкой посасывает.
Я поднес сигарету ко рту, задержал руку — на рукаве длинная каштановая волосинка из дочкиной косы, лезет косичка, дочкины волосы везде в квартире. Я снял волос, подумал: «Кира поднялась, Аленка с Генкой посапывают в подушки, спите покрепче, ребятки».
Водитель снял дверцы, и в машине было попрохладнее, но когда она сбавляла скорость, хвост пыли нагонял нас и окутывал, так и подмывало чихнуть. Ветер немного поутих, дул в лоб. Солнце лезло по небосклону, ослепительное и злое. Я надел солнечные очки, и пограничники надели, у Стернина защитные очки — с овальными изогнутыми стеклами, в массивной оправе, фасонистые, итальянские. Я молчал, и пограничники молчали.
Свернули с грунтовки, поехали по шору — соль посверкивала, потом по такыру — его поверхность в трещинах, потом по пескам, проваливаясь колесами в норы тушканчиков, сусликов, песчанок. Там и сям белели заячьи, бараньи и лошадиные кости. По соседству с солнцем парил орел-ягнятник. Мышковала лиса, услыхав мотор, отбежала за колючки барбариса, проводила нас поворотом узкой хитрой мордочки. Барханный кот выскочил из-под колес, дал деру.
— От это рвет подошвы! — сказал шофер, и ему никто не отозвался.
Я выбросил окурок, снова вытащил из кармана пачку «Шипки». Меж теми, двумя, и машиной серо-желтая пустыня, и меж машиной и заставой серо-желтая пустыня. Кира умылась, зажигает газовую плиту, ставит на конфорки кастрюли, ребятки пускают пузыри на подушках. А скоро все мы очутимся в славном городочке Гагре, где под горами плещет синее море, море до самой Болгарии, до самой Турции, и мы днями не будем вылезать из него. Вот задержим тех, двоих, — и в отпуск. Прочь от жары, от москитов, от недосыпа и слава Гагре! Тамошние певички с большим чувством мурлычут: «О море в Гагре! О пальмы в Гагре!» Певичек к дьяволу, морю — ура!
Ребятки потому и не поехали в Фирюзу, в пионерлагерь, жарятся на заставе, ждут моря. Понежимся в Гагре, как нежатся сейчас в Кисловодске Игорь Платонович с супругой. Третьего дня прислал весточку: принимают нарзанные ванны, ездят по экскурсиям, вчера были у знаменитой горы Кольцо, тропинка продевается сквозь это Кольцо, как нитка сквозь ушко иголки. Зам по боевой — завзятый огневик, а тут в лирику ударился, курортные прелести довели.