–Голодно, бабань, меня из дома выгнали, чтоб не захирел. Сначала с сестрой шел, теперь один. Разлучились мы с ней. А теперь дороги домой совсем не знаю, иду куда глаза глядят, да лишь бы идти, кое где кусочек хлебушка и дадут, оно то больше и не надо. Ем я мало, так как сам мал. Из дома меня выгнали, туда не вернусь, вернусь то – нескоро, если тому быть. Отца нет у меня, отца схоронили.
–Сколько ж тебе? – спросила его старуха, вытирая слезы.
–И не знаю, раньше папка учил считать по пальчикам, а сейчас я сбился со счету и забыл.
–Жалко отца? – спросила старуха, зачем не зная, сама же зная – что жалко.
–Да, бабань, папка не придет больше, сколько его не звал, наверное, оттуда не возвращаются, – мальчик закидывал щи ложкой.
–Хватит о плохом, скоро мой сын вернется, хочет видеть тебя живым и здоровым, а ты можешь остаться у нас, пока тебе здесь живется. Кроме него, милого сынка у меня никого уж нет, все померли. И детки его померли, и жена. Единственная моя отрада, а ты тут будешь не лишним, место найдется.
–Спасибо бабань, но как выздоровею, пойду своей дорогой, остаться не могу.
–Бог тебе судья, может ещё передумаешь! – улыбнулась старуха, убирая миску со стола.
С мальчика стянули окровавленные повязки, заменили их. Было больно, но сиротка спокойно терпел свою участь. Глубокие раны заживали медленно, болезненно. Бока ныли, зудели, и чесались, по ночам кусали швы, клопы. Вши, особенно болезненно кусали в раны, высасывая от туда кровь. Чесать было нельзя, но мальчик умудрялся чесать не причиняя себе лишней боли.
Мальчик повеселел, кормили его хорошо, сытно, но привыкший к голоду, совсем не чувствовал нехватки в пищи от гостеприимных хозяев.
В дом вошел хозяин. Отворилась громоздкая деревянная дверь, которую он тут же запер на затвор.
–Мальчик на ноги встал, – радостно встретила его мать, – уже и кушает, и разговаривает.
–Чудо! Не уж то поправился? – сняв сапоги мужик подошел к лежащему на печи мальчику. Тот смущенно поглядывал из под тюфяка.
–Здравствуйте дяденька, – поздоровался мальчик.
–Здравствуй мил человек! Вижу отдых тебе на пользу пошел! А мы уж не надеялись, тебя то сильно погрызли. Как раны? – спросил он у старухи.
–Ничего, заживут. Надо бы завтра примочки поставить.
–Примочки, примочки, накрывай на стол, уже ночь на дворе! А ты малой, если что буди! – хозяин повеселел, и с довольной улыбкой сел за стол, суетилась старуха с тарелками, ворча под нос.
После недолгой трапезы все улеглись спать. И мальчик благополучно закрыл глаза.
Долгое время жил мальчик у добрых людей, недели две или больше. Хозяин потихоньку его расспрашивал о жизни, и сердце его от этого смягчалось, умилялось над жизнью сиротки. От того ему становилось грустно, но каждый раз подбадривался он, развеселый вставал с лавки, и шел хозяйничать, то есть хозяйство вести. Помимо, работал в колхозе.
Однажды сиротка играл на улице, он давно не выходил на свежий воздух, но время пришло, и он стал поправляться, ему стало необходимым движение, без которого ему становилось скучно. Собак он не опасался, за ними в лес ходил лесник, и почти всех перестрелял.
Часто шли дожди, но когда погода хорошела, сиротка спешил на улицу, побегать вокруг луж, по деревне, к лесу.
Игра затянулась, и мальчик пришел домой почти к вечеру, на пороге его ждала старуха. Знакомый голос окликнул возвращающегося мальчика.
–Вот значит куда он пропал! Родную мать бросил, сестру бросил! Бесстыдник! Мать его ждет, плачет, ревет, ночами не спит! А он тут, живет припеваючи, подлец! – оклеветал мальчика голос сестры.
–Что ты? Откуда ты?
–Оттуда! Мать меня за тобой послала! Уже как месяц тебя ищу по деревням, думали, помер уже, утонул где!
–Кто там? Чей там голос? – старуха вышла из дому, – чья есть? Зачем к бедному пристала? – положив на бедра руки старуха прищурила глаза.
–От матери я, велела забрать его, бесстыдника, у чужих людей живет! Чужой хлеб задарма жрет! Мать до слез довел! Собирайся пошли! Пора и честь знать! – довольно ухмыльнулась сестра.
Поникший мальчик опустил голову, ему стало жаль свою мать, по которой у него сохло сердце.
–Ну пуще тебе, не кричи на него, не видишь, что болен ещё? И матери передай, что мы его приняли, сами от чистого сердца вылечили, согрели и накормили, пускай теперь сам решает, решит уходить – благословлю его.
Сиротка тихо собрал свои вещи, посмотрел последний раз на полюбившуюся хату со слезами на глазах, старуха перекрестила его, благословила, собрала немного еды в дорогу, и отпустила. А сестра, которая ему наврала про мать, из-за одной зависти своей, из-за одной злобы своей ухмылялась, говорила ему гадости, грубости обидные:
–Что ноешь? Аль хлебушек был вкусный? – рассмеялась она, – погоди, узнаешь ещё вкусного хлебушка, скотина!
Сиротка боялся перечить, и молчал всю дорогу, боясь получить подзатыльник.
Неделя тянулась. Деревни сменяли деревни. Везде был голод, встречали побирушек грубо, холодно. Припасы сиротки отобрала сестра, от них ему остались совсем крохи. Спали на улице, в сени не пускали, искали стога, иногда сами залазили в катухи, сараи, и по утру, пока хозяева не явились, удалялись вновь побираться, просить милостыню.
На все расспросы о матери, о доме, сестра отвечала:
–Жди, тебе то домой возвращаться с пустыми карманами? Что мать скажет? Болван ты! – затем вообще перестала отвечать, а лишь шлепала подзатыльники.
Мальчик скучал и сожалел, что ушел с сестрой, он стал догадываться о том, что сестра врала ему о доме. Потом сомнения его развеялись окончательно, но дороги обратно он не знал. Возвращаться и плутать было опасно и бессмысленно.
Перед вечером они разделились по две стороны, и каждый обходил свои сторону, заглядывая в каждый дом. Почти ничего не давали, одна добрая семья отдала свеклу, немного завядшую, но съедобную.
–Эй, немытый, – подозвала его к забору сестра, – я открою калитку, а ты беги вон в тот сарай, во времянку, видишь? – она указала пальцем на грязный покосившийся домик.
–Вижу, – отозвался испуганный мальчик.
–На плите стоит чугун с картошкой, ты его суй в мешок, и тащи сюда, понял?
–Понял, – ответил мальчик смиренно, – а если не дотащу?
–Лупить тебя буду! – и она шлепнула ему тут же оплеуху.
–А если там хозяин? – мальчик всплакнул.
–Он вышел! Иди же! А то вернется и надает тебе, – она толкнула мальчика в калитку, – иди, болван! – вскрикнула она, смеясь и прикрывая рот рукавом.
Испуганный сиротка вбежал в дом, голыми руками накрыл чугунок мешком своим, столкнул с печи и закинул на спину. Кипящая вода хлынула ему за шиворот, он закричал, но от боли стиснул сильнее руки и выбежал за порог, споткнулся и полетел за землю лицом в лужу, огненная картошка вместе с чугуном вывалилась на землю.
Шум услышал хозяин, сухой старик выбежал из-за двора.
–Вор! – закричал он, схватил стоящую в углу времянки жичину, и принялся изо всех сил стегать мальчика, который на четвереньках полз к калитке.
–Сбежать хочешь? Картошку хотел украсть? Подлец, собака! – кричал старик, – я тебе покажу, как воровать! – и завел руку.
Мальчик ничего уже не слышал, от боли горела спина, дымилась на холоде паром, принялась сверкать жичина, жаля мальчика в нежную плоть. В голове его слышался только смех сестры, которая стоя за забором хохотала от души.
Когда старик устал, он подхватил обессиленного Егорку и со всего размаху выбросил за калитку, под ноги сестре.
–Уноси этого щенка, а то и тебе достанется! – визжал взбешенный старик, который подобрал вещи сироты и закинул их вслед за ним с омерзением, принялся с причитаниями собирать картошку обратно, уже хорошенько испачканную в грязи. Картошка варилась настолько мелкая, словно горох, что он сгреб её своей грязной мозолистой рукой в чугунок, вместе с землей, отнес обратно довариваться, и тихонько со злобой поглядывал, на беспризорников.
Мальчик поднялся на ноги, с трудом закинул на плечи сумку, и под смех сестры, побрел вперед, не слушая её и не обращая уже внимания на её угрозы. Весь мир вокруг, в глазах мальчика, превратился в маленький кружок, который стремился превратиться в точку.
Боль притупила чувства мальчика, воспалились прошлые раны, горело под лопатками, он стал апатичным, его ничто не волновало, над ним надругались, его побили и осмеяли.
Но он не плакал, только озлобился, и когда ночью сестра заснула, он тихонько вытащил из её карманов съестное и удалился. Сиротка бежал всю ночь, пока обессиленный не упал под забором железнодорожной станции.
–"Она наврала мне о доме", – думал он, – "она обманула меня и третий раз, больше никогда с ней никуда не пойду, никто меня дома не ждет, и мать не ждет"! – плакал мальчик, и заснул, уже не чувствуя боль от ожога, а только чувствуя, как сжимается сердце от обиды.
Последующие дни он сосредотачивался на боли, думал только о ней, ибо не думать о другом.
Глава 19.
Чем злые отличаются от обиженных? По вере нашей нам и будет, в этом можно убедиться самостоятельно, на личном опыте, если хорошенько присмотреться, и прислушаться. Изначально, при рождении, злых людей нет, в этом плане мы все равны, мы приходим ни с чем, только с криком, только с улыбкой. Но есть люди обиженные с первых дней, сами еще не зная об этом, плачут от боли, от плохого обращения. Злые люди притягивают зло, оно его сами же и создают.
Такие люди вырастают, осознавая, что их чем-нибудь, да обидели, и вера их день ото дня крепчает в этом. Верой их обидели, или неверием, имуществом обидели, или нелюбовью, всем тем, чем можно обидеть, обдели.
Считая себя униженными и обделенными, начинают они вести себя и поступать так с людьми, как считают, что поступили с ними самими, даже хуже того! Так сказать, отвечают взаимностью.
От такого положение усугубляется, и вот, в один прекрасный день человек доходит до крайности, до крайней точки злости своей и ненависти к окружающему, и его с уверенностью можно назвать злым человеком.