–Мои братья умерли, – сухо ответил ему мальчик, – их больше нет!
–Бедный мальчик! – утешься, теперь я твой брат! – он достал пятнадцати копеечную монету и показал мальчику.
–Видал? – у Егорки закружилась голова, голова закружилась и у спутника Григория, который стоял в сторонке и сверкал жадными глазами.
–"Вот бы выпить на эти пятнадцать копеек, а он всяким вшивым их раздает!" – подумал он, и обиженно сплюнул.
–Разве можно отказаться от пятнадцати копеек? Обижаешь! Тут никаких "но"! Бери!
Мальчик схватил монету, проверил её положил в карман.
–"Какой щедрый дядя" – подумал он.
–По рукам! – Григорий схватил руку мальчика и пожал её, закрепив их негласный договор о взаимопомощи.
–Как я уже сказал, мой дорогой мальчик, нам с другом нужна твоя помощь, мы уже большие с ним, для таких дел. Пойми, дело мелочь, тебе же тепло и уютно, и деньги уплачены! Мы гостеприимны, нам от этого удача! Пойдем уже! Время к вечеру!
Внутреннее предчувствие подсказывали мальчику – не идти, но такая удача! Но такая сумма в кармане – говорила об обратном! Такой азарт терять нельзя!
Возможно, мальчик полагался на свой опыт улепетывать в сложных ситуациях, на свою проворность и везение, и на этот раз, желание насытиться покорило чувство опасности. Так мальчик попал в лапы самого опасного чудовища.
За последнюю неделю мальчик сильно истощал, и сделался слаб и худ, ему попался удобный случай подработать, вместо планов отправиться в город ***, он отправился с незнакомцами к их съемной квартире. То, что квартира не их, а съемная он не знал, не знал, что они и не земляки ему вовсе, а чужие.
Чувство голода постоянно напоминало о близкой смерти. В такие минут жизнь человека всегда висит на волоске, каждая секунда промедление – утраченные силы и энергия. Истощаются скрытые силы, организм начинает увядать, словно росток без воды, отбрасывая лист за листом со своих веток. А душа человеческая хватается за любую возможность сделать свою жизнь лучше, вылечится, избавиться от страха голода и мучений.
Мальчик делил жалкие крошки на порции и подолгу держал их под языком, чтобы почувствовать вкус, вместо пустоты и безвкусного воздуха.
Все его богатство – кусок плесневелого хлеба в сумке, и две копейки в худом валенке, завернутые в тряпочку, грели сердце. К ним прибавилось ещё и пятнадцать копеек!
Он достал её и принялся любоваться, такой большой он никогда не видел! Она свела её о с ума, помутила его разум!
Согласиться – это так естественно.
–"Рискну" – подумал малыш, и осчастливленный, улыбнулся, положил монету во внутренний карман фуфайки.
Осенние ноябрьские дни придавали улице унылости и грязи, гряз расплылась по всему городу, превратив дороги в трясину, вязли люди, вязли проезжающие телеги.
Разруха и голод проникли в эту грязь, и вместе с ней жили, вместе с ней растекались до самого порога домов, затекали в подъезды, коридоры, проникали под дверные щели, и оставались в комнате навсегда, грязь затекала и забиралась в самие души людей, пачкая их, мажа в черноту. Война изменила людей, там где не было войны – людей изменил голод. Он искалечил их. Иных превратил в уродов, иных в юродивых.
Голод бывает разным. Кому-то не хватает пищи и воды, кому-то воздуха и надежд, кому-то не хватает жизни.
Глава 12.
Основную массу скитающихся и просящих милостыню составляли старики и дети.
Сначала их было мало, несколько десятков, затем – тысячи. Огромная серая масса бродила по деревням, городам, словно стая птиц перелетая с места на место в поисках счастья и тепла. Постепенно, не находя себе пристанища, стая их рассеялась, умерла и исчезла навсегда, оставив от себя лишь единицы выживших и мертвые трупы по обочинам дорог. Оставив лишь горькие воспоминания и грязь дорог.
В числе их, бродивших, был и мальчик Егорка.
Толпа шла к полям, рыть гнилую картошку. Обтесанные наспех и небрежно палки, служили орудием труда, и конечно же – голые руки.
Зима миновала, земля оттаяла так, что её можно было рыть. Земля не высохла, чернозем обволакивал ноги, мешал идти, мешал копать, он был мягким и липким, словно хотел всосать в себя, словно трясина.
Холодный весенний ветер сушил глаза, губы, грубую кожу лица, рук, но люди с головой врывались в землю, в грязь, находили, что искали. Серые тучи разгоняли весенние лучи, принося с собой надежду на возрождение, на будущее.
Из гнилой прошлогодней картошки лепили лепешки, толкли с водой, и на жалком костре жарили. Лепешки пахли гнилью и сырой землей, основным ингредиентом которая та и являлась.
Подошла очередь сиротки, он закинул на угли наспех слепленную грязную лепешку. Запахло плесенью, и через несколько минут он достал маленькую обугленную лепешку, теплую внутри и черную снаружи.
–О, как вкусно, – прошептал он, – такой вкуснятиной можно питаться всю жизнь!
–Скорее помрешь, или живот свернёт тебя в калач, – услышал кто-то слова мальчика и ответил, – все же, она гнилая… эта картошка.
–Но есть можно! Главное пропечь получше! – посоветовал старик.
–Можно рыть её, пока земля сырая, чуть подсушит, и лопатой не возьмешь! Как камень!
–И с собой не заберешь, эту дрязгу в кармане нести, что ты?!
–Все же, ненадежная еда.
–Могу рассказать, как нас прошлой осенью смотрящий гонял по полям, – предложил сытый мальчик, своим компаньонам. Угли в костре догорали.
–Пойду ещё наберу, а то догорит, – сказал старик, молча поднялся и ушел за хворостом в тощие посадки.
–Рассказывай, все равно здесь ночь коротать, а спать в стогу, нас сколько вон много, тысяча и более. Всем стогов не хватит, придется тесниться, а тесниться – блох больше, ох кусать будут!
–Блохи нам меньшая беда… – подхватил кто-то.
–Так слушайте, – воскликнул радостно сиротка! Слушайте!
Глава 13.
Все хорошее когда-нибудь заканчивается, и не только хорошее – исключительно все.
Утро для мальчика началось в одиноко стоящем стогу сена на поле. Погода стояла ясная, морозная. Сбор урожая закончился, упавшие колоски рассыпались по полю, никто и не думал их собирать – прорастут. Никто, кроме мальчиков, сбившихся в кучу, так было теплее спать. Ночи стояли холодные и влажные, пронизывающие холодом своим через лохмотья до костей. По утрам густой туман, перед зарей, вскоре рассеивался, после подъема солнца и падал росой, на голые ноги беспризорников.
Когда становилось достаточно светло, мальчики выползали из своих нор, из землянок, присыпанных обломленными ветками, из стогов, собирать колоски и упавшее зерно.
Тихо перебирая маленькими ножками километры по полю, стараясь не затоптать ни одного колоска, стараясь не погрузить ни одного маленькое зернышко неудачным нажатием маленьких пальчиков в грязь, набирали небольшие мешочки. Но ночам толкли камнями, и лепили мучные лепешки, которые к утру высыхали, которые служили хлебом для голодных и босых детей.
Так прошла неделя, другая, хлеба становилось все меньше, начались дожди, которые стали смывать колосья с полей, чернозем превращался в трясину.
Однажды утром, под дождь, мальчики собирали особенно большие колоски, которые плавали в лужах у полей, там где тянулась колея от телег.
–Прячься! – крикнул кто-то сзади, – прячься! – беспризорники кинулись в рассыпную, кто-то удрал в посадки, кто-то кинулся полем, через непролазную грязь.
Егорка не успел. Сначала он бежал, но остановился, как вкопанный, когда заметил, что на него несется галопом всадник на лошади. Время для мальчика куда-то ушло, ни остановилось, ни замедлилось. Сильный удар копытом в ногу отбросил мальчика в сторону. Сиротка прополз несколько метров, ища глазами спасения, собирая брюхом грязь, цепляясь маленькими пальчиками за упавшую траву, выдирал её с корнями, но полз.
Всадник развернулся и спрыгнув с лошади достал длинный и жесткий кнут, на конце которого была привязана металлическая гайка.
–Сейчас покажу тебе, как зерно воровать, щенок! – крикнул он, и сверкнул кнутом, гайка угодила ошеломленному мальчику прямо в висок. Лошадь визгнула, бесконечное пространство озарили искры, и мальчик упал в никуда, которое длилось очень долго.
Глава 14.
Жизнь, круг за кругом, играть заново, но не для нас. Она играет словно пластинка, только ноты меняются со временем, некоторые из них тускнеют, некоторые просыпаются детским криком, иные рыдают, иные смеются.
Хорошо там, где нас нет, ибо мы не знаем лучше другой жизни, чем свою. Каждый совершает поступки в согласии со своими понятиями о ней. И раз за разом поступки, когда-то жившего, даже незнакомого человека, могут повторяться другими людьми, каким бы ужасными они не были. Это говорит о том, что человек не меняется в сущности своей, не меняется его отношение к реальности, к страданиям других, в отношении к самому себе, что всегда найдется нравственный двойник человека в том, или ином выборе. И чем человек больше проживет жизней, а то есть, чем больше он прокрутит чужих судеб в голове своей, пропустит через свой мировоззренческий фильтр, тем более сострадательным он становится. Он научится ставить себя на место другого, каким бы то место не было, ему не стыдно почувствовать себя в шкуре даже самого бедного и жалкого человека на земле.
Мальчик очнулся в сырой землянке. Пахло листьями и землей.
–Пить, – произнес он, – в горле пересохло.
–Очнулся! Живой, – улыбнулся ему грязный мальчишка через ветки, – думали уж помер! Ты не шевелись, он тебе все отбил, все отколошматил! Живого места на тебе нет. Нам бы позвать кого, а некого! Придется своими лепешками с тобой делиться, на попей, – мальчику протянули жестянку, наполненную дождевой прохладной водой.
Все тело болело, в груди защемило, губы были разбиты, от удара кнутом по лицу расползалась гематома, которая наполовину затянула глаз мальчику. Он старался вспомнить, что произошло, но не мог, все вылетело из его головы, помнил только скачущую на него лошадь, и удар о землю. Остальное – темнота, иногда сны, бестолковые сны, бредовые сны.