Мне действительно хочется сбежать и не слышать этих слов, но тут два пути: либо назад к Перси, либо за борт топиться. К тому же от себя не убежишь.
– Здорово, что ты рядом, – говорю я. – Возишься с Перси. Если бы мы с ним были вдвоем, он бы, наверно, уже умер.
– Не умер бы он.
– Ты, кажется, переоцениваешь мои силы.
– Эпилептические припадки не смертельны, если нет какого-нибудь внешнего фактора. Вот если бы он ударился головой или упал в море…
– Хватит! – прошу я, и Фелисити замолкает.
Я снова запускаю пальцы в волосы. Меня впервые за долгое время разрывает нужда излечить чью-нибудь боль, кроме моей собственной, но эту нужду немного ослабляет понимание, что тут ничем, совершенно ничем не поможешь. Нельзя же вернуть время вспять на два года. Все это время он боролся с болезнью в одиночку, даже семья была против него. Я всегда думал, что мы с Перси вдвоем боремся против всех, а оказывается, я, сам того не зная, давно его предал.
– Как ты поняла, что с ним такое?
– Я не была уверена, – пожимает плечами сестра. – Но предположила.
– А про эту твою школу ты откуда знаешь?
– Школа Бургаве? На самом деле это не школа, а направление научной мысли. Так, читала кое-что.
– Я думал, ты все время читаешь… Что у тебя за книжки такие?
Сестра скрещивает руки на груди и длинно выдыхает через нос.
– Давай договоримся: я кое-что тебе расскажу, но ты не будешь смеяться. И не только сейчас. Если у тебя когда-нибудь потом будет плохое настроение, обещай, что не будешь издеваться надо мной за то, что я сейчас скажу.
– Обещаю, что не буду.
Фелисити еще раз шумно вздыхает, так что ноздри раздуваются.
– Я изучаю медицину.
– Медицину? И давно ты ей интересуешься?
– Всю жизнь.
– Как ты умудряешься ее изучать?
– Читаю. Я уже не первый год снимаю обложки с любовных романов и вклеиваю в них учебники по медицине, чтобы отец не заметил. Он спокойно позволяет мне читать вшивые книжонки Элизы Хейвуд, а вот альманахи по хирургии и анатомии явно бы не одобрил.
Я захожусь хохотом.
– Фели, дерзкая ты девчонка! Это лучшая шалость на свете.
Сестра тоже смеется, и я вдруг вспоминаю, что у нас одинаковые ямочки на щеках. Она редко улыбается, поэтому я и забыл, что они достались от отца не мне одному.
– Я хотела дальше изучать медицину, а меня запихнули в пансион для девушек. Ведь женщин не принимают в университеты. Они учатся в пансионах, а медицина – это для мужчин.
– Только не для меня. Моя судьба – имением управлять.
Я смеюсь, делая вид, что мне совсем не больно об этом шутить, но на лице Фелисити проступает сочувствие.
– Я не знала, что отец с тобой так суров.
– Любой отец суров с сыновьями, наш такой не один.
– Все равно это непросто.
– Но я же еще живой, верно?
– Правда? – Фелисити на секунду касается лбом моего плеча и тут же поднимает голову. – Чего ты улыбаешься?
– Да ничего, – отпираюсь я и вдруг прыскаю от смеха. – Ладно, меня насмешило, что наши почтенные родители вырастили двух совершенно ненормальных детей.
На это Фелисити ухмыляется, а потом тоже принимается смеяться – совершенно не так, как должна смеяться светская дама, но тем приятнее слушать ее смех.
– Двух ненормальных… – повторяет она. – Что же из нашего братца вырастет?
Паскаль зовет нас с Фелисити завтракать: наконец-то сытная еда, которую мы ниоткуда не воровали. Я смакую каждую ложку, хотя, конечно, привык к блюдам, содержащим куда меньше риса и бобов. Едим мы сидя на корточках на палубе, перед чадящей чугунной печью, держа жестяные миски в руках и орудуя вместо приборов ломтями хлеба.
Паскаль рассказывает, что у них бродячая ярмарка. Торговцы грузятся на баржи, плавают взад-вперед по Роне, останавливаются в разных городах и просят у местных торговцев разрешения поставить свои шатры.
Когда в воде мутно-розовыми пятнами отражается рассвет, женщины развешивают по перилам мокрое белье и перепрыгивают с палубы на палубу поболтать с подругами. По берегу носятся дети. Мужчины играют в карты и курят трубки, легкий дымок поднимается от их губ и смешивается с висящим над водой утренним туманом. Они, похоже, полностью самодостаточны, у них эдакое маленькое плавучее царство на морских просторах, и, похоже, они в своем укладе ничего необычного не видят. Быть может, в этом и заключалась подлинная цель моего гран-тура – посмотреть, как живут другие люди, чья жизнь совсем не похожа на мою собственную. Очень странно осознавать, что чужие мне люди могут жить собственной насыщенной жизнью – и наши пути никогда не пересекутся.
Я стараюсь не слишком глазеть, но Фелисити все равно пинает меня.
– Хватит их рассматривать, ты не в музее!
– Но мне интересно!
– Монти, неприлично так пялиться, мы же их гости.
Паскаль двумя пальцами гоняет по краю миски корку хлеба.
– Отнесете немного еды мистеру Ньютону?
– По-моему, его еще рано кормить, – отвечает Фелисити. – Я недавно пробовала, но все тут же выходит обратно.
Паскаль некоторое время задумчиво жует, глядя в сторону каюты, и спрашивает:
– Откуда вы, говорите, приехали?
– Из Англии, – отвечаю я. – У нас гран-тур.
– А мне показалось, вы в бегах.
– Верно, сейчас мы в бегах, но это часть путешествия.
– Мужчины, от которых вы спасались, не ваши провожатые?
– Нет, они напали на нас по пути из Парижа. Мы думаем, они ищут… – Я вопросительно гляжу на Фелисити. Она незаметно пожимает плечами, будто говоря: «Ну попробуй». Я выуживаю из кармана шкатулку и вручаю Паскалю. – Мы думаем, они вот это ищут.
Он вертит шкатулку в руках, несколько раз вращает диски.
– Эту шкатулку?
– Мы сами ничего о ней не знаем.
– Зачем она им?
– Не знаем, – отвечает Фелисити. – Но, боюсь, если мы им ее отдадим, нас убьют за кражу.
– Ах, вы ее украли?
– Да, но не у них. – Тут я вспоминаю, что главный-то разбойник на самом деле версальский герцог, в чьих покоях меня застали с полуобнаженной француженкой. – Хотя, наверно, все же у них.
– По-моему, она довольно старинная. – Паскаль возвращает мне шкатулку, я прячу ее в карман. – С нами путешествуют две женщины, связавшие свою жизнь с антикварными вещицами. Теперь они торгуют всякими безделицами, на ярмарках хорошо идут. Но, быть может, показать им вашу шкатулку? Вдруг они что-то о ней знают?
Я взглядом предлагаю Фелисити посоветоваться, но она сразу соглашается:
– Да, конечно. Если они хоть что-то нам расскажут, будет очень кстати.
– Пойду схожу за ними, если они еще не на ярмарке. Ждите здесь.
Паскаль уходит. Я шепчу Фелисити:
– Думаешь, стоит попробовать?
– Ну я хотела бы знать, за что, собственно, на нас охотятся. И что нам предпринять, чтобы погоня прекратилась. – Она тыкает пальцем в оттопыренный шкатулкой карман моего камзола. – Генри, ты сам заварил всю эту кашу. Хоть иногда не сиди сложа руки.
Меня подмывает расквасить ей нос, хоть она и сказала чистую правду.
Через полчаса Паскаль возвращается, ведя под руки двух женщин, старых, горбатых, одетых во все черное. Обе носят плотные вуали, будто в трауре. Он первым перепрыгивает на баржу и помогает забраться им. Мы с Фелисити встаем.
– Сеньориты Эрнеста Херрера, – он отвешивает легкий поклон более высокой женщине, – и Ева Давила. Они нам всем как бабушки, les nostres àvies, – он ласково улыбается гостьям. – Я рассказал им вашу историю, и они согласились помочь советом.
Я тянусь к карману – достать шкатулку, но высокая женщина – Эрнеста – с невероятным для ее возраста и вида проворством перехватывает меня за запястье.
– Не здесь, – шипит она по-французски с сильным акцентом.
– Почему?
– Если за ней охотятся, нечего ей всюду размахивать.
Мы все вместе спускаемся в каюту. Увидев лежащего в кровати Перси, Эрнеста тихо усмехается и говорит Паскалю через плечо:
– Да у тебя, mijo, тут целый бродячий цирк.
Я стараюсь смотреть куда угодно, только не на Перси, но в каморке площадью меньше трех метров это не так-то просто. Приходится довольствоваться тем, чтобы смотреть на него не прямо, а уголком глаза, получается немного презрительно, и видно, что я до сих пор чертовски на него зол. Вид у Перси весьма трогательный: он лежит на боку, свернувшись калачиком и упрятав лицо в подушку от сочащегося в каюту бледного света. Волосы на боку, на котором он спал, свалялись, кожа бледная и липкая от пота.
Но я не позволяю себе его пожалеть.
Паскаль остается на палубе, Эрнеста и Ева садятся на лежащие на полу подушки. Фелисити опускается на край кровати и что-то тихо говорит Перси. Он, отвернувшись, качает головой.
Мне, если я не хочу сидеть в обнимку с Перси, сесть некуда, и я, чувствуя себя немного глупо, стою посреди комнаты, стараясь сохранить равновесие и не удариться головой о какой-нибудь светильник.
– Мы можем побеседовать где-нибудь еще? – спрашивает Фелисити, но тут Перси открывает глаза и приподнимается на локте. Ворот его рубашки сбился к плечу, открывая острую ключицу.
– Нет, я тоже хочу послушать, – говорит он.
Эрнеста протягивает ладонь:
– Покажи.
Я отдаю ей шкатулку. Она вертит ее в руках и отдает Еве.
– Вы ее украли.
Перси и Фелисити смотрят на меня. Что толку отпираться? Киваю.
– Нужно вернуть.
– Тот, у кого я украл, за нами охотится, – говорю я.
– Не ему, – отмахивается Эрнеста. – Она не его.
– Откуда вы знаете?
– Это шкатулка с секретом Базеджо. Они очень редкие и дорогие. И в них никогда не хранят мирские блага: деньги, драгоценности – то, что может украсть обычный воришка. – Она трогает кончиком пальца один из дисков. Он прокручивается с тихим щелчком, будто колесико часов. – В таких шкатулках перевозили на большие расстояния алхимические снадобья. Даже если шкатулку кто-то украдет, ее так просто не открыть.
Ева постукивает по краю шкатулки и говорит что-то на незнакомом языке.