– Вот тут, по ободку, – переводит Эрнеста, – выгравировано имя владельца. – Она приподнимает шкатулку и показывает пальцем на шарнир: по нему идет тонкая полоска эмали с золотыми буквами, которых я раньше не замечал. – Профессор Матеу Роблес.
– Я его знаю! – подает голос Фелисити. На нее тут же устремляются все взгляды, и она поправляется: – Не лично, конечно. Сходила в Париже на лекцию о его трудах. Он изучает панацеи.
– Что такое панацея? – спрашивает Перси.
– Лекарство от всех болезней, – объясняет Фелисити. – Предмет или состав, который все лечит. В природе это безоар и женьшень.
– Роблес очень известен в Испании, – рассказывает Эрнеста. – Один из величайших придворных алхимиков прошлого императора. Впрочем, в последнее время о нем помнят только то, что он убил собственную жену.
Фелисити тоненько вскрикивает.
– Убил жену? – хрипло переспрашивает Перси.
– Это был неудачный эксперимент, – объясняет Эрнеста. – Произошел несчастный случай, но его жена все равно погибла от его рук.
– Но шкатулка же была не у него! – удивляюсь я. – Я стащил ее у короля Франции.
– У герцога Бурбона ты ее стащил, – поправляет Фелисити. Не такое уж это и важное уточнение, по-моему, ей просто нравится повторять, что я воришка. – И теперь он за нами охотится.
– Что там внутри? – спрашивает Перси. Он сел на кровати, сложив руки на коленях, и наклонился вперед, чтобы получше разглядеть шкатулку, как будто за время его болезни она как-то преобразилась.
– Какой-нибудь ценный алхимический состав, – отвечает Эрнеста. – Или что-нибудь опасное. Или опасное и ценное. – Она подносит шкатулку к уху и осторожно встряхивает, как будто та заговорит и расскажет ей, что внутри. – Не жидкость и не порошок, что-то твердое.
– Неужели ее нельзя просто разбить? – удивляется Фелисити. – На вид не очень прочная.
– В такие шкатулки, как правило, кладут флакон кислоты или другого едкого вещества. Если ее разбить, содержимое будет уничтожено. – Ева говорит что-то на своем языке, Эрнеста кивает. – Говорит, нужно вернуть ее владельцу.
Тут все смотрят на меня.
– Кто будет возвращать? – спрашиваю я. – Мы?
– Вы украли, вам и возвращать.
– Вообще-то украл Монти, – поправляет Фелисити.
– Я украл у вора. Это уже почти и не воровство.
– Полагаю, содержимое этой шкатулки стоит целое состояние. Ее нужно вернуть Матеу Роблесу.
– Давайте мы отдадим ее вам. Вы столько про нее знаете!
Эрнеста качает головой.
– Нам путь в Испанию заказан. Мы практикуем запрещенные королем занятия; если вернемся, нас тут же арестуют.
– Так вы родом из Испании?
Фелисити явно с трудом сдерживается, чтобы не закатить глаза. У нее только что дым из ушей не идет от напряжения. Эрнеста же и не думает удивляться или обижаться.
– Мы из Каталонии, – отвечает она.
Не помню, чем Каталония отличается от Испании, но, если стану уточнять, сестра наверняка меня осмеёт. Я просто делаю вид, что все понял.
– Говорите, этот профессор живет в Испании?
– Роблесы – старинный каталонский род. Они были при дворе тогда же, когда и мы, но потом трон перешел к династии Бурбонов, они впали в немилость и вернулись в Барселону.
– Вы предлагаете нам разыскать их в Барселоне? – спрашиваю я.
– Это невозможно, – вмешивается Фелисити, так яростно мотая головой, что ее коса цепляется за столбик кровати. – Прошу нас извинить, но это совершенно невозможно. Нам нужно найти наших сопровождающих и вернуть шкатулку королю Франции.
– Она ему не принадлежит, – возражает Эрнеста. – Ее нужно вернуть профессору и никому другому.
– Но она же не просто так оказалась у короля, – парирует Фелисити. – Ни в какую Испанию мы не поедем. У нас нет денег, нас ждет провожатый, а Перси болен – мы не можем никуда ехать, пока он не поправится.
Перси опускает взгляд на одеяла, рассеянно дергает за вылезшую из шва между лоскутами нитку. Я жду, что он возразит, но он молчит.
Фелисити открывает рот – видимо, хочет дальше перечислять, почему мы не поедем в Испанию, – но тут в дверь каюты требовательно стучат, и входит Паскаль. Он весь красный и тяжело дышит, как будто бежал.
– Солдаты, – выдыхает он. – Прибежал Марко. Солдаты перевернули вверх дном всю ярмарку и идут сюда.
Сердце так и заходится. Даже гадать не нужно, кого они ищут.
Мне вдруг приходит в голову, что, если это действительно люди короля, они действительно охотятся за нами и во главе них стоит герцог Бурбон, можно просто отдать им шкатулку и жить спокойно. Впрочем, велика вероятность, что нам все равно перережут глотки и сбросят трупы в море, а на это я не готов. Кроме того, мне не дает покоя мысль об алхимии, особенно – о лекарстве от всех болезней. Если кто-то и в силах помочь Перси – возможно, даже исцелить его, чтобы ему не пришлось отправляться в бедлам, – это семья Роблесов с их чудесной шкатулкой. Такой шанс упускать я не собираюсь.
– Ничего я им не отдам! – выпаливаю я.
Фелисити и Перси удивленно на меня смотрят. Бабушки тоже – впрочем, Эрнеста, судя по всему, удивляется, зачем я вообще сказал такую очевидную вещь.
– Они нас, возможно, все равно убьют за кражу, – торопливо объясняю я. – А раз шкатулка принадлежит не королю, а ее содержимое не должно попасть не в те руки… мне кажется, надо выждать.
– Мы вас спрячем, – решает Паскаль.
По берегу уже стучат сапоги солдат.
– Выходите! – кричит знакомый голос. А вот и герцог пожаловал. – Все на берег! Прочь с барж!
– Я согласен с Монти, – подает голос Перси. – Не надо отдавать им шкатулку.
Я смотрю на Фелисити – ей, похоже, все это совсем не нравится, но она только поднимает руки: мол, сдаюсь.
– Делайте что хотите.
Эрнесту с Евой как будто бы совсем не беспокоит, что на баржу вот-вот взойдет целый отряд солдат. Замечательно: я как раз не знаю, что делать, зато моего беспокойства хватит на всех.
11
Королевские гвардейцы уже поднимаются на борт: отсюда слышно, как они выкрикивают приказы, и баржу резко качает каждый раз, когда на ней становится одним человеком больше. Паскаль вышел на палубу и пытается вести переговоры, но, похоже, солдат это особо не волнует. Несколько раз до меня долетают слова «беглецы» и «укрывать» – и, кажется, это они не про одеяло. Вот бы они не стали заглядывать в каюту! А то я немного сомневаюсь в нашем маскараде. Увы, скоро раздается скрип ступеней, и дверь распахивается.
– Вам было приказано сойти на берег. – В каюту входит герцог Бурбон в ливрее королевского гвардейца. За поясом у него рапира, такой махнешь – и полбаржи как не бывало. Вид у него куда более потрепанный, чем во дворце. Нос обгорел на солнце, а еще он без парика. У него короткие жесткие, чуть вьющиеся седые волосы.
– Прошу прощения, господа, – к Бурбону, лавируя между гвардейцами, бросается Паскаль. – Этим дамам нельзя сходить на берег.
Тысяча чертей, а под вуалью жарко. Зажженный Эрнестой ладан наполнил каюту дымкой: так нас хуже видно, но дышать тоже тяжело. Мы сорвали с постели все одеяла и завернулись в них вместо юбок, но ткань оказалась слишком скользкой, и теперь я вынужден, как настоящая горбатая старушка, держаться рукой за поясницу, лишь бы не обнажить чресла: это будет непристойно, и я тут же выдам себя с головой.
– Почему же? – Бурбон нетерпеливо топает ногой на Фелисити. Она закутана в настенный ковер, а вуалью ей служит наволочка. – Женщина, покажи лицо.
– Ей нельзя, сеньор, – возражает Паскаль.
– Никаких возражений! – бросает Бурбон. – Или она покажет лицо по доброй воле, или мы заставим ее силой. Это ко всем относится!
– Никак нельзя, у них оспа! – выкрикивает Паскаль.
Бурбон, уже потянувшийся было к наволочке Фелисити, отдергивает руку.
– Оспа?
Перси, тоже замотанный в одеяла, пошатывается: то ли подыгрывает Паскалю, то ли и правда на грани обморока. Надо бы поддержать его, но я боюсь лишний раз привлекать внимание: вдруг герцог присмотрится и заметит мои совершенно мужские ладони без единого гнойника.
– Заразились в португальских водах, – рассказывает Паскаль. – Мы заперли их в каюте, чтобы зараза не проникла в город. Пока они не раскрывают лиц и на язвы не попадает воздух, опасности нет.
Перси не притворялся: падая, он тянет ко мне руки, я подхватываю его и не даю упасть. Моя импровизированная вуаль начинает сползать. Герцог поворачивается было в нашу сторону, но Эрнеста, стоящая на другом конце каюты, испускает протяжный стон, и он отвлекается на нее. Она знает толк в драме: падает перед Бурбоном на колени и вцепляется в его сапоги; обморок Перси забыт. Ева тоже валится на колени и лицом в землю что-то умоляюще тараторит на каталанском.
Бурбон стряхивает их руки и делает знак гвардейцам. Они так торопятся выйти на свежий воздух, что едва не устраивают давку.
В дверном проеме Бурбон задерживается и говорит Паскалю:
– Чтоб завтра утром ни одной вашей баржи здесь не было, не то всех арестуем. Все каналы своей грязью загадили. А если кто-то из вас укрывает преступников, он понесет суровое наказание.
Паскаль склоняет голову.
– Да, господин, будет исполнено.
Едва за гвардейцами закрывается дверь каюты, Фелисити подхватывает Перси под второй локоть, и мы усаживаем его на кровать. Он тяжело садится на голый матрас, падает на бок и подтягивает ноги к груди.
– Как ты? – спрашивает Фелисити. Перси не отвечает, она спрашивает снова.
Меня на миг бросает в холодный пот, все внутри скручивает: а что, если у Перси новый припадок? Я с трудом удерживаюсь, чтобы не отпрянуть. Не уверен, что выдержу это зрелище еще раз.
Но наконец Перси, тяжело дыша, кивает.
– Ничего, просто слабость.
У меня руки чешутся снять уже это проклятое платье сразу после ухода гвардейцев, но все остальные остаются при маскараде, и я продолжаю страдать и потеть за компанию. Наконец Паскаль возвращается и возвещает, что солдаты ушли. Я тут же срываю вуаль, судорожно вдыхаю полную грудь благовоний и закашливаюсь. Фелисити стаскивает наволочку и сминает в руках. У нее трясутся плечи.