При виде меня оба отрываются от своих дел. Данте вскакивает, стукается головой о край камина и стирает сажу с рук о штаны – на них остается два черных пятна.
– Доброе утро, мистер… мистер Монтегю. Как вам… хорошо ли вам спалось?
– Да, – вру я, – спасибо… сэр. – Называть «сэром» своего ровесника странно и непривычно, но я в его доме, а он еще наверняка унаследовал титул отца. Лучше неуклюже, но соблюсти приличия.
Данте подносит к растопке свечу, дует, пока в камине не занимается огонь, и кидает сверху полено, чтобы языкам пламени было что лизать.
– А мистер… Ньютон?..
– Еще спит, – отвечаю я, чтобы не заставлять его договаривать.
Он кивает, я киваю в ответ, Элена молчит, и повисает то самое молчание, в котором всегда хочется поговорить о погоде. Я сажусь за стол, беру с тарелки черствую булочку – просто руки занять. Пробую на зуб: совсем засохла.
Элена, сморщившись и прищурившись, вчитывается в письмо, но, поймав мой взгляд, принимает невозмутимый вид, кладет письмо обратно в конверт, кидает его в стопку и идет вешать над камином чайник.
В коридоре шумят шаги, и в кухню входит взъерошенный сонный Перси, даже не подозревающий, какую муку причинял мне всю ночь. Данте приветствует его с той же щенячьей радостью, с какой и меня, только на этот раз без битья головой. Перси садится на скамейку и подъезжает по ней ко мне ровно настолько, чтобы не выбить мне локтем глаз, переплетая косу. Когда он перевязывает волосы лентой, из-под нее выбивается длинный курчавый локон и ложится на ухо. Мне хочется заправить его в косу, но я только откусываю еще кусок булочки.
– Простите за скудный стол, – криво улыбается мне Элена, садясь напротив. – Не каждый день у нас на пороге объявляются трое путешественников с таким видом, будто их кто-то выловил из моря. Да еще и из багажа у них только скрипка и украденная шкатулка.
– Точно! – смеется Данте. – Скрипка. Совсем забыл.
– Вы играете? – спрашивает Элена, глядя то на меня, то на Перси.
– Я играю, – отвечает Перси.
– И как?
– В смысле?
– Хорошо играете?
– Смотря что для вас хорошо.
– Прекрасно он играет, – вмешиваюсь я. Перси под столом пихает меня коленом.
Элена ставит на стол банку виноградной патоки и звенит о стекло ложечкой.
– Наш отец музицировал.
– Он же был алхимик? – удивляюсь я.
– А на досуге музицировал, – объясняет Элена.
– Мой отец тоже, – говорит Перси. – Скрипка досталась мне от него.
Подает голос Данте, сидящий на корточках и тыкающий в огонь кочергой, как маленький:
– В спальне есть его ноты. В моей спальне. Где вы… Я их сохранил. Если хотите… если вам интересно… можете…
– Данте, зачем ему отцовские ноты? – осаживает брата Элена, достает из шкафчика чашки и расставляет их перед нами. Когда она наклоняется, вырез платья отвисает так низко, что мне видно даже ее пупок. Я чуть не откусываю вместо хлеба кусок свечи.
Данте алеет, но Перси, благослови его господь, вежливо отвечает:
– С радостью взгляну. Давно уже не играл.
– Он обычно играл на… на стеклянной гармонике. И его музыка… ноты написаны для кристаллофона. Но все равно…
– Если вы по-прежнему торопитесь уехать, – перебивает его Элена, – из центра города ходят дилижансы до самой крепостной стены. А там можно нанять извозчика. – Нас как будто настойчиво выставляют за дверь… но тут Элена добавляет: – Впрочем, если вы никуда не торопитесь, мы будем рады приютить вас еще на пару дней.
С братом она явно не советовалась: услышав ее слова, Данте с грохотом роняет кочергу.
– Ч-чего?
Элена делает вид, что не услышала, и продолжает:
– Вы проделали такой долгий путь, жаль будет сразу вас отпускать. Раз уж вы путешествуете, посмотрите заодно и Барселону. Сюда из Англии мало кто доезжает, но город очень интересный. Форт, крепость…
– Нам надо ехать дальше, – начинает Перси, но Элена не дает ему договорить.
– В пятницу вечером мы идем в оперу, останьтесь хотя бы до тех пор. С Парижем мы, может, и не сравнимся, но нам наш театр очень дорог. – Она улыбается мне хищной улыбкой, которая совершенно не вяжется со столь щедрым предложением.
Я с ходу могу назвать с десяток причин немедля отсюда сбежать: тут и ее улыбка, и куча страшных, мерзких мертвых штуковин в кабинете, и Перси, который меня не любит и второй ночи в одной кровати с которым я попросту не выдержу. Но я не хочу и уезжать, пока не расспрошу Данте про алхимические лекарства его отца или не найду хоть какое-нибудь средство помочь Перси. Я готов даже смириться, что Элена следит за каждым нашим шагом так же пристально, как я изучаю ее саму. Если они так тщательно скрывают какую-то свою тайну, значит, она того стоит.
– Надо посоветоваться с Фелисити, – говорит Перси.
– С радостью сходим в оперу, – одновременно с ним отвечаю я. Но нас обоих перебивает визг Данте:
– Бежит!
Крышка стоящего на огне чайника дребезжит, из-под нее валит пена, трещит огонь. Элена, шепотом выругавшись, оборачивает руки юбкой и кидается вызволять чайник. Перси бросается на подмогу – снимает крышку с горшка. Элена переливает какао в горшок, тоненькая струйка проливается мимо, и на льняной скатерти остается длинное темное пятно. Пара капель попадает на отброшенный Эленой конверт, и я, почувствовав необходимость как-то вмешаться, сгребаю письма в стопку на край стола.
– Может, отнести?..
– В кабинете на столе коробка, – бросает Элена, продолжая переливать какао. – Данте, не сиди ты. Достань тарелки и приборы.
Я крадусь в студию и снова спотыкаюсь о чертову доску. После светлой кухни тут совсем темно: окон нет, а весь свет из коридора скрадывают шкафы и темные обои. Кажется, на меня уставились своими пустыми темными глазницами все до единой посмертные маски.
Стол, как и вся комната, завален – бумагами и всякой жутью. Но я все-таки нахожу в дальнем углу коробку. Сняв с нее несколько папирусов и какой-то гипсовый слепок, я наконец вижу пачку писем. Верхнее адресовано Матеу Роблесу. Наверно, Элена с Данте совсем не успевают разбирать почту – вон, даже письма мертвому отцу до сих пор хранят. Не в силах совладать с любопытством, я заглядываю чуть-чуть вглубь стопки. И вот передо мной лежит конверт из добротной кремовой бумаги, запечатанный сломанной пополам печатью зеленого сургуча с оттиском трех лилий.
Я едва не роняю все письма. Это же герб Бурбонов!
Но, в конце концов, король Испании тоже Бурбон, может, это просто какая-нибудь квитанция. Или весточка от друзей при дворе. Вовсе не факт, что на конверте оттиск кольца с пальца того самого герцога Бурбона, который украл у Роблесов шкатулку и чуть нас не убил.
Я беспорядочной кучей сваливаю письма на стол и дрожащими руками открываю конверт: «Condesa Роблес! Касательно нашего соглашения по поводу Лазарева ключа, принадлежащего вашему отцу…»
– Заблудились?
Я резко оборачиваюсь. В дверном проеме, опираясь рукой на косяк, стоит Элена и игриво мне улыбается. Увидев письмо в моей руке, улыбаться она тут же перестает и настороженно щурится.
– Что вы себе позволяете?
– Я просто… проверял… что туда отнес письма.
Она не спускает с меня пристального взгляда, от которого за шиворот стекают крупные капли пота. Мой первый порыв – спрятать письмо за спину, но она и так уже поняла, чем я тут занимался.
– Завтрак готов, – произносит она.
– Ах да.
Я еще раздумываю, не прикарманить ли письмо, но сомнения быстро отпадают: Элена выдергивает его у меня так резко, что клочок остается зажат у меня в пальцах. В кухне она бросает письмо в огонь.
Я сажусь рядом с Перси и прячу под стол кулак с клочком письма. Едва Элена принимается за еду, я разглаживаю на колене бумажку и читаю подпись расплывшимися чернилами: «Луи Анри де Бурбон, герцог Бурбон, принц Конде».
Мы с Перси вместе выходим из-за стола и наверху лестницы едва не сбиваем с ног Фелисити: она как раз вышла из комнаты, лохматая и осоловелая со сна.
Не успевает она пожелать нам доброго утра, я заталкиваю ее к нам в спальню – Перси заходит следом – и закрываю дверь.
– Смотрите, что я нашел.
Я расправляю клочок бумаги, который сжимал в кулаке весь завтрак (это тянет на подвиг), и показываю им. Ладонь вспотела, и чернила чуть размазались, но все слова различимы.
– Нашел в кабинете письмо, вот, оторвал кусок.
Фелисити трет кулаками глаза, видимо, до сих пор не проснулась.
– Герцог Бурбон?
– Это у него я стащил шкатулку.
– Они… переписываются?
– Похоже на то.
– Ты все письмо прочитал? – спрашивает Перси.
– Только первую строчку, потом меня застукала Элена. Там было что-то про Лазарев ключ. Это какая-то вещь их отца.
– Зачем он им пишет, если сам же украл у них шкатулку? – спрашивает Перси.
– Может, раз ему нужна была шкатулка, сперва он пытался добыть ее честно? – предполагает Фелисити. – Но они не согласились, и он ее украл.
– Надо узнать, что там внутри, – решаю я. – По-моему, врут они, что не знают.
– Но это их шкатулка, – замечает Перси. – Их дело, что в ней. Не наше.
– Зато мы из-за нее чуть не погибли, и, если ты забыл, внутри может найтись средство от твоей болезни. Там точно какой-то страшный секрет Матеу Роблеса, а он всю жизнь занимался панацеями. По-моему, логично. Давайте поживем здесь еще пару дней и посмотрим, что можно узнать.
– Но раз они переписываются с герцогом… – начинает Перси.
– А по-моему, Монти прав, уезжать пока не надо, – перебивает Фелисити. – У нас совсем нет денег. И нам нужно хоть немного отдохнуть с дороги. – Она смотрит на Перси. – Тебе уж точно.
Перси медленно выдыхает через нос. Непослушный локон у него над ухом колышется.
– По-моему, охотиться за неприятностями ни к чему, только и всего.
– Мы за ними и не охотимся, – отвечаю я. – Так, ненавязчиво увиваемся.
– Лично я напишу Локвуду, – говорит Фелисити, – на адрес марсельского банка. Сообщу, где мы, и попрошу выслать средств, чтобы мы могли вернуться. До тех пор, если Роблесы будут готовы нас приютить, поживем у них. Ты, – смотрит она на меня, – пока проводи любые свои расследования, лишь бы нас из-за тебя отсюда не выгнали. Все согласны?