Спины касается рука Перси.
– Не падай.
– Справлюсь. – Я снова пытаюсь встать и, шатаясь, врезаюсь в Перси. Он подхватывает меня под мышки и помогает сесть на брусчатку. – Надо идти! – возражаю я отвратительно слабым голосом.
– Пару дней можно и тут переждать, – вмешивается Фелисити. У нее непривычно обеспокоенное лицо.
– Но остров погружается, а нас разыскивают Роблесы, – бормочу я.
– Убедительные доводы, но ты в таком состоянии, боюсь, далеко не уедешь, – отвечает Фелисити, вставая и отряхивая юбку от грязи. – Пойду попробую добыть нам еды.
Я поднимаю голову.
– Я не го…
– Вообще-то есть хотим мы с Перси. Вообрази себе, не все подвиги мира совершаются ради тебя. – Несколько секунд она наслаждается своей хлесткой фразой, потом добавляет: – Хотя я бы на твоем месте попыталась что-нибудь съесть. Вдруг сил прибудет.
– Хочешь, лучше я схожу? – предлагает Перси. Фелисити качает головой.
– Меня скорее пожалеют, чем тебя… А у Монти все еще вид свежеподнятого трупа. Сидите здесь, я скоро вернусь.
Едва она уходит, я прислоняюсь к стене, вжимаюсь в нее щекой. Волосы застревают между камнями.
– А если мы не найдем?.. – вдруг спрашивает Перси.
– Что не найдем?
– Усыпальницу. С сердцем. Или что, если мы не успеем и остров уже затонет?
– Мы успеем.
– А если не успеем? Или все это на самом деле выдумка? Или панацея не работает? Что будет, если мы доедем до Венеции, а я все равно останусь болен?
– Панацея сработает, вот увидишь.
– А что, если не сработает? – В его голосе проскальзывает резкая нотка отчаяния. – А что, если можно как-то иначе?..
– Как-то иначе тебя вылечить?
– Как-то иначе избежать бедлама.
– Не бойся, дорогой. Все будет хорошо. – По телу вдруг пробегает мороз, и меня передергивает. – Холодно.
– Тепло. Это все белладонна. – Перси снимает сюртук, накидывает мне на плечи и принимается, улыбаясь, растирать мне руки. Я наваливаюсь на него всем телом, кладу голову на грудь. Он смеется: – Спать хочешь?
– Безумно.
Кажется, он собирается уложить меня на мостовую, но вместо этого прижимает к себе так тесно, что мы будто сплетаемся воедино. Вообще говоря, не слишком-то удобная поза. Я вжимаюсь ему в плечо синяком на челюсти, и она гудит. Колени подогнуты под не самым выгодным углом и уже ноют. В нос то и дело тычется локон Перси, щекочет, я вот-вот расчихаюсь – но не шевелюсь.
– Как мне тебе помочь? – спрашивает он, и я вдруг вспоминаю, как Матеу и Элена много лет назад привязывали к пальцам веревку и знали, что не разлучатся. Будто переплелись сердцами.
– Не исчезай никуда, ладно?
– Не буду.
Дыхание Перси становится тихим и ровным, и, слушая его, я потихоньку начинаю дышать в такт, сбиваясь и спотыкаясь, будто скрипка.
В море
21
Назавтра отплывает одна-единственная торговая шебека: сперва она зайдет в Марсель, потом в Геную, а дальше уйдет в открытое Средиземное море. Боцман, коренастый кучерявый малый с лицом, изрешеченным оспинами не хуже доски для криббиджа, поддается чарам Фелисити и соглашается принять нас на борт с условием, что во Франции мы ему заплатим. Мы не вдаемся в подробности того, как именно будем платить: едва ли получится быстро разыскать Локвуда, стрельнуть у него денег и сбежать обратно. Да и вряд ли он все это время спокойно сидел и ждал нас в Марселе.
Сговорчивость боцмана словно сдувает, как только он узнает, что его пассажирами, кроме Фелисити, будем мы с Перси.
– Это еще кто? – наставляет он палец на Перси, и мы замираем посреди сходен.
– Ваши пассажиры, – отвечает Фелисити. – Я же говорила, что нас трое.
– Нет, – боцман качает головой. – Негров на своем корабле я не потерплю!
– Да ваши собственные матросы не светлее него! – отвечает Фелисити, показывая рукой на палубу: два чернокожих как раз затаскивают что-то в трюм.
– Мои негры – моя собственность, – отвечает он. – А чужие – увольте. Эти африканцы слишком много о себе мнят и могут что-нибудь отчудить. Я его на борт не приму.
На лице Перси написан ужас. В глазах Фелисити на мгновение мелькает желание заживо содрать с боцмана кожу, но она натягивает вежливую гримасу и пытается объясниться:
– Он не африканец, он, как и мы, англичанин. Мы все происходим из знатных семей. Наш отец, – она обводит рукой себя и меня, – лорд с собственным имением. Граф. Он заплатит вам любые деньги. А тут у нас ни средств, ни связей. Сжальтесь над нами, любезный.
Боцман сохраняет отвратительную невозмутимость.
– Никаких вольных негров на борту.
Фелисити оставляет все попытки пробудить в нем жалость и взывает к закону:
– Сэр, в этой стране рабство запрещено.
– Какая удача, мадам, что мы делаем остановку в колонии Виргиния, – язвительно отвечает он и бурчит себе под нос, так, чтобы она услышала: – Стерва.
На секунду мне кажется, что Фелисити сейчас столкнет его прямо в бурые воды. К счастью для боцмана, именно в этот миг он наклоняется сплюнуть в море, потом проходит мимо нас и исчезает на берегу. Фелисити кидает полный злобы взгляд ему в спину.
– Простите, – хрипло произносит Перси.
– Да ничего, – отвечает Фелисити, хотя ясно, что неудача ее подкосила.
– Из-за меня одни неприятности, – настаивает Перси.
– Ты не виноват.
Внимание Фелисити привлекают двое мужчин, как раз поднимающихся по сходням. Элегантная одежда не оставляет сомнений: они пассажиры. Сестра какое-то время смотрит им вслед, скрестив руки и постукивая пальцами по локтям, и идет за ними.
– Ты куда это? – шиплю я и пытаюсь схватить ее за рукав – но так отчаянно мажу, что едва не лечу в воду.
Фелисити замирает посреди трапа, оборачивается.
– Надо же нам как-то до Италии добраться. И потом, он же уже согласился нас пустить.
– И что нам, в трюме прятаться?
– В Геную потом еще две недели кораблей не будет. Так что выбора-то у нас и нет. Или ты еще что-то придумал?
Мы с Перси не двигаемся с места, сестра же невозмутимо карабкается по трапу.
– Фелисити! – шепчу я ей вслед, убедившись, что боцман скрылся из виду. – А что, если нас поймают?
Я, конечно, хочу добраться до Венеции, но путь, выбранный сестрицей, какой-то слишком уж опасный. Если нас поймают, мы собьемся с курса весьма и весьма надолго. И наверняка за это время наш ненаглядный остров затонет окончательно.
Фелисити снова оглядывается с весьма раздосадованным видом. Нечестно: на этот раз глупости творю не я.
– И что они с нами сделают? – спрашивает она. – В океане утопят? Высадят на шлюпке на растерзание африканским пиратам?
– А если он поймает меня? – спрашивает Перси.
Фелисити ненадолго задумывается, но решительно произносит:
– Никто нас не поймает. Чего стоите?
И продолжает взбираться по сходням таким решительным шагом, что даже я готов принять ее за пассажира. Я беру Перси под локоть.
– Если не хочешь, останемся. Дождемся следующего корабля.
– Пошли, – отвечает Перси, оглядываясь: не видно ли боцмана? – Только быстро, пока он не вернулся.
Фелисити даже не пытается влиться в ряды слоняющихся по палубе пассажиров: мы очень уж похожи на бродяг, и едва ли полдюжины джентльменов в шерстяных костюмах примут нас за своих, а женщин, кроме сестры, на борту и вовсе не видно. Она решительно направляется вниз (несколько матросов смотрят на нас с любопытством, но не пытаются помешать) – в самый трюм, где громоздятся неровные колонны деревянных ящиков, обвязанные рыболовной сетью, чтобы не побились при качке. Трюм почти заполнен. Воздух душный и густой, напитанный запахами товара и гнилого дерева. Трюм освещают только лучи солнца, отделенного от нас двумя палубами, и покачивающийся на крюке одинокий жестяной фонарь. Сверху долетает звон корабельного колокола: близится отплытие.
Фелисити забивается в зазор между бочками, маркированными буквами VOC[20] и эмблемой Голландской Ост-Индской компании, прислоняется спиной к стене. Мы с Перси залезаем к ней. Перси хуже всех, с его-то длиннющими ногами. Он волочет за собой футляр со скрипкой.
– Да, не такими видами я рассчитывал наслаждаться, – замечаю я, когда мы благополучно втискиваемся.
– Ах, поменьше трагизма, – просит сестра и закатывает глаза так трагично, что мне не угнаться. – До Франции домчим с ветерком: дней семь, если повезет с погодой. Потом пара дней в порту, еще неделька до Генуи – и все.
– Это будет две недели, – отвечаю я. – А потом еще надо до Венеции добраться, это дней пять, не меньше. Если герцог хочет заполучить ключ, он уже будет нас поджидать.
– Думаешь, его люди нас разыщут? – спрашивает Перси.
– Они же знают, куда мы едем, – отвечаю я. – Ключ мы добыли, куда мы его отвезем, даже гадать не надо. Вряд ли Элена станет сидеть спокойно и ждать…
– Тихо, – шикает Перси, и я замолкаю.
По лестнице грохочут тяжелые шаги, глухо стукает о пол груз. Пол дрожит. Мы сидим тихо как мыши, и вот шаги уже грохочут обратно. Матрос забрал с собой фонарь, и темноту разбавляют лишь далекие отблески солнца и падающие пылинки.
Фелисити ерзает, устраиваясь поудобнее, ударяется ногой о бочку и что-то бурчит под нос. Возможно, мне показалось, но я ясно расслышал крепкое словцо.
– Уютно тут, – замечаю я.
Фелисити морщится.
– Когда выйдем в море, сможем немного размяться.
– Точно, можно же будет расхаживать по необъятным просторам трюма.
– Если ты всю дорогу будешь ныть, давай лучше сойдем на берег.
Я отворачиваюсь и смотрю на Перси. Он упер локти в футляр со скрипкой и лег на них подбородком.
– Ну уж нет, – отвечаю я. – Надо как-то доплыть до Венеции.
В трюме шебеки мы проводим, пожалуй, дней пять. Хотя мы больше не сидим все в одной щели, как первые несколько часов, особенно гулять тоже не рискуем. К отплытию колени уже устают так, что, кажется, вот-вот сломаются, как веточки. Живот до сих пор не вернулся в свое обычное добродушное и охочее до джина состояние духа, и я провожу немало мучительных часов в тошноте и лихорадке, силясь не поддаться морской болезни: в тесном трюме это было бы совсем некстати. Нам и так-то втроем неуютно и негде даже толком уединиться. Можно уйти разве что в другой конец трюма, а это совсем недалеко.