На другом краю трюма выступает из теней фигурка Фелисити.
– Что там?.. – спрашивает она. Перси убирает руки с моей талии.
– Стреляют… – начинаю я, и тут прямо над нашими головами пролетает пушечное ядро.
Я закрываю лицо руками, чувствуя, как в меня ударяет воздушная волна. Перси тянет меня на себя и валит на пол, закрывая всем телом. Шею задевает дождь трухи и щепок. Потом новый: корабль пробило еще одно ядро. В ушах звенит, нельзя вдохнуть, не наглотавшись пыли и пороха: в воздухе висит искрящаяся дымка. Фелисити закашливается.
– Ты цел? – Перси обхватывает мое лицо руками и приближает к своему. Он стоит передо мной на коленях: темная кожа припорошена пылью, из волос торчат щепки. В пробоину от снаряда заливается вода и тоненьким ручейком стекает вниз. Колени моих брюк намокают.
– Цел, – только и выдыхаю я. – Нормально все. Фелисити, ты там как?
– Ничего, – отвечает Фелисити как-то напряженно. Она сидит скорчившись между ящиками, зажимая рукой предплечье. Между пальцев на костяшки течет тонкая алая струйка.
– У тебя кровь! – Я кое-как поднимаюсь на ноги и бросаюсь к ней, Перси на четвереньках следует за мной. Кто-то снова командует: «Огонь!» – пушечные стволы взмывают вверх, корабль накреняется, и нас кидает на груз.
– Ничего страшного, – отвечает Фелисити, и я готов ей поверить: зубы у нее стиснуты, а так ей будто бы и не больно. – Просто поцарапалась щепкой.
– Тебе… нужно чем-то перевязать? Или я… или нам… нужна помощь? Скажи, что делать?
– Монти, успокойся, не твоя же рука. – Фелисити манит меня пальцем. – Лучше шейный платок дай.
С платком меня опережает Перси. Фелисити отнимает пальцы от пореза над локтем и мигом ловко перевязывает рану, не давая мне толком ничего разглядеть. Затягивает повязку зубами – мы не успеваем даже сообразить помочь – и вытирает кровь с ладони о юбку. Стыдно признаться, но у меня от этого зрелища немного плывет перед глазами.
Новый залп – и корабль дает особенно фееричный крен. От резкого наклона сеть, обтягивающая одну из башен ящиков, лопается, и груз разлетается в разные стороны. Откуда-то сверху – высоко, выше верхней палубы – раздается скрип, будто падает дерево, и долгий низкий стон ломающейся древесины. Мы пригибаемся и поближе прижимаемся друг к другу, хотя отсюда непонятно даже, что упало. Корабль меж тем качает еще сильнее прежнего. Падает на пол и разбивается одна из бочек, и по трюму растекается лиловая лужа вина. В дыру в борту заливается новая порция воды.
Вдруг повисает тишина – долгая, зловещая. Мы не произносим ни слова. С верхней палубы доносятся вопли нескольких матросов. Гремит одинокий пистолетный выстрел, будто крик чайки.
После долгого затишья что-то громко шмякается о палубу. Мы едва не подпрыгиваем. Поднимается удивленный гул, потом раздается мужской голос.
– Свистать всех наверх! – произносит он по-французски. После звучит целая очередь выстрелов и громких приказов на незнакомом языке.
– Что там такое? – тихо спрашиваю я.
– Надо спрятаться, – отвечает Фелисити. Она смотрит на ступеньки, и лицо ее искажено чем-то совершенно отличным от боли.
– От кого?
– Мне кажется, нас взяли на абордаж пираты.
В первую секунду я не могу поверить: как, во имя Бога, могло так выйти, что настоящие средиземноморские пираты захватили именно наш корабль? Так не бывает! Мы уже нарвались на разбойников с большой дороги. И ни один путешественник, пусть даже с ключом от панацеи в кармане, не заслуживает повстречать и тех и других сразу!
Наверху слышна какая-то возня, тяжело стучат шаги. Гремит новый выстрел, кто-то кричит от боли. Фелисити заползает между рядами бочек, мы с Перси – за ней. Сбиваемся в кучу, втягиваем головы в плечи и вжимаемся в бочки спинами, тяжело дыша, будто после забега. Мое бедное сердце за сегодня натерпелось: вот мы с Перси едва не целуемся – а вот нас уже захватили пираты.
Какое-то время сверху доносится только непонятный шум. Вопли, ругательства, звяканье подбитых гвоздями ботинок, треск дерева под топорами. Бешено звонит колокол. Потом наконец раздается четкий звук: по лестнице к трюму грохочут шаги, мужские голоса переговариваются на непонятном языке. Перси нащупывает мою руку.
Вниз с грохотом спускаются трое мужчин – определенно не матросы шебеки. Первый из них несет перед собой фонарь. Он темнокож, зарос густой черной бородой и одет в бушлат. Его спутники – той же расы и одеты похоже, за поясом у всех троих пистолеты и кривые сабли, на поясе висит по патронташу с крупной картечью и мушкетными пулями. С каждым их шагом свинец звенит о свинец, будто о чем-то щебечет.
Мужчины расходятся по трюму, снимают с ящиков крышки и копаются в добыче. Один вскрывает бочку – просто раскалывает ее топором, как яйцо. Другой его упрекает.
Один из них подходит к самому нашему убежищу, и мы пытаемся посильнее вжаться в бочки. При движении от моей рубахи поднимается облачко древесной трухи.
Перси чихает.
Пираты застывают. Застываем и мы – только Перси в ужасе закрывает рот рукой. На видимой части его лица написан тот же ужас, что и у нас с Фелисити.
А потом, черт подери, он чихает снова. И из-под руки все прекрасно слышно.
Ближайший к нам пират пропадает из виду, я слышу, как он на своем языке окликает спутников. Секунду я еще надеюсь, что нас каким-то чудом не заметили, потом бочка, за которой мы прячемся, отлетает в сторону. Сколько-то времени мы молча потрясенно друг друга разглядываем, и непонятно, кто больше напуган встречей – мы или они. Потом один из пиратов хватает меня за рубаху и ставит на ноги.
– Мы ясно сказали: всех наверх! – произносит он по-французски прямо мне в лицо. Из его дыхания вышел бы прекрасный растворитель.
Не успеваю я возразить, как меня сгружают в объятия самого крупного из троих. Нечестно: я ведь коротышка, почти как Фелисити. Перси, не желая быть схваченным, поднимает футляр со скрипкой и замахивается на обидчика – будто, даже если мы вдруг отобьемся, нам будет куда бежать. Однако прием, спасший нас когда-то от герцога Бурбона, на пиратов, похоже, не действует. Один из них, с изрытым оспинами лицом и стеклянным глазом, вырывает скрипку у Перси из рук, вздергивает его на ноги и прижимает ему руки к бокам.
Тот, что с фонарем, галантно подает руку Фелисити, но моя упертая сестрица встает сама. Наскоро сделанная повязка на локте начинает румяниться кровью.
Мужчина с фонарем смеется.
– Пройдемте же, – и поклоном указывает Фелисити в сторону лестницы. – После вас, госпожа.
Нас выводят наверх. Мы все босы и полураздеты, за нами на ступеньках остаются лиловые винные следы. На верхней палубе царит разгром. Рухнула одна из рей – вот что там под конец был за грохот, – по пути сорвав все паруса. Мачта тоже, кажется, вот-вот упадет, так ее мотает на ветру. Команду и кучку пассажиров, по большей части одетых для сна, согнали, как стадо овец, на шканцы, меж ними снуют несколько пиратов-мавров с мечами наперевес и взведенными пистолетами. Все пленники стоят на коленях, заведя руки за голову. В ногах у них валяется, должно быть, их собственный багаж, все перерыто, вещи разбросаны по палубе. Никто вроде бы не ранен, но кортики, топоры и зубастые стальные свайки всегда успеют устранить это недоразумение. Едва светает: горизонт горит позеленевшей медью, гаснут последние звезды. В ржавом рассвете видно мрачный силуэт трехмачтового пиратского корабля. На верхней рее красуется черный флаг.
Капитана шебеки нигде не видно, но у двери его каюты дежурит пират, и дверная ручка ходит ходуном: кто-то ломится в нее изнутри. Помощника капитана и боцмана держит на мушке, видимо, главный пират: у него самая роскошная треуголка, и он тут единственный скорее надзирает за остальными, чем что-то делает. Он долговяз и чернобород, его камзол подпоясан вытершимся поясом.
– Кого это вы привели? – спрашивает он наших пиратов. Мы с Перси зажаты между ними, сзади с мученическим видом тащится Фелисити.
– Они прятались в трюме, – отвечает самый крупный пират, держащий меня.
Боцман, похоже, в ярости, что мы все-таки пробрались на корабль: сперва на его лице был написан только страх за собственную жизнь, но, едва завидев нас, он мгновенно преображается – как будто уже нам стоит опасаться гибели от его рук.
– Ты! – шипит он Фелисити.
Предводитель пиратов грозит нам стволом пистолета.
– Твои приятели? – спрашивает он боцмана.
– Тайком пробрались на корабль, – отвечает тот торжественно, будто клянется.
– Что в трюме? – спрашивает пират держащего меня громилу.
– Товары голландской «Ост-Индской», – докладывает тот. – Ткани, специи, сахар. Мертвый груз.
– Сципион, цепь штурвала перерезана! – долетает со шканцев.
Капитан – Сципион – стискивает зубы.
– Вытащите наверх голландские товары и соберите в мешки багаж. – Капитан возвращает пистолет на пояс, но придерживает его рукой, обращаясь к команде корабля: – Потом мы отбудем. Мы действительно не собираемся причинять вам вреда.
– Это какая-то уловка? – спрашивает боцман.
– Вовсе нет.
– Вы правда нас не убьете?
– Вы против?
– Значит, в рабство продадите. Я про вас, варвары, все знаю. Вы или спалите наш корабль, или заберете себе, а нас, ни в чем не повинных, продадите в Африку, в рабство мусульманам! Нас под страхом мучительной смерти вынудят отречься от Бога. Наши женщины станут вашими шлюхами!
Сципион медленно выдыхает сквозь стиснутые зубы. Его рука по-прежнему лежит на рукоятке пистолета, и он, похоже, еле сдерживается, чтобы не пустить оружие в ход.
– Не бывать нам рабами нехристей! – продолжает боцман, видимо, убежденный, что его пламенная и вдохновенная речь убережет команду от судьбы, что хуже смерти. – Лучше смерть от ваших мечей, чем рабство!
– Говорите за себя! – встреваю я.
Боцман рычит на меня дикой собакой и тычет пальцем в Перси.
– Заберите лучше его, – предлагает он предводителю пиратов. – Он ваш африканский ублюдок.