Европа восемнадцатого века и межрасовые различия
Представители негроидной расы жили в Британии много веков, и условия их жизни сильно зависели от эпохи, места проживания и финансового положения. Случай Перси – мулата, воспитанного в начале восемнадцатого века знатной английской семьей, – редок, но не исключителен. В среде аристократов чаще встречались половые контакты с чернокожими слугами или рабами (как по обоюдному согласию, так и без оного), чем межрасовые браки. Гораздо чаще такие семьи можно было наблюдать среди рабочего класса, и, как следствие, в восемнадцатом веке в Англии выросло целое поколение мулатов. Поселения чернокожих и мулатов возникли по всей стране, особенно в крупных городах, таких как Лондон и Ливерпуль.
Возможностей трудоустройства, кроме поступления в услужение, у них было мало: хотя официально рабовладение в Англии не разрешалось, никаких запретов на чернокожих рабов не существовало тоже. Закон об отмене рабства вышел только в 1833 году. Кроме того, Британия играла немалую роль в развитии американского невольничьего рынка, и труд рабов составлял основу экономики колоний. Чернокожим и мулатам напрямую запрещалось занимать ряд должностей, за поимку сбежавших от хозяина слуг часто полагалась награда. Впрочем, среди рабочего класса ситуация была лучше, и бедняки, в том числе белые, всегда были терпимы к чернокожим. А вот с ростом богатства и знатности росла и расовая дискриминация.
Однако встречались и высокопоставленные и почтенные общественные деятели с примесью негроидной крови: например, Олауда Эквиано, писатель и один из самых известных борцов за отмену рабства в Англии; Игнатиус Санчо, знаменитый писатель и композитор георгианской эпохи; и Дидо Элизабет Белль, которая, как и Перси, росла мулаткой в знатной семье. Кроме того, негроидные корни имеются у ряда значимых исторических деятелей того времени, просто это почему-то не отмечено в учебниках истории. Речь идет, к примеру, об Александре Гамильтоне и Александре Дюма.
Прототипами пиратов Сципиона послужили реально существовавшие африканские невольники-матросы, взбунтовавшиеся против белых хозяев и ставшие пиратами. Восемнадцатый век вообще стал золотым веком пиратства. Средиземноморье так и кишело державшими путешественников в страхе пиратами Варварийского побережья (ныне – Марокко, Алжир, Тунис и Ливия; однако пираты могли заплывать также к африканскому побережью Атлантического океана, а иногда встречались и рядом с Южной Америкой). В этих местах торговые суда должны были либо заплатить пиратам дань, либо готовиться к нападению. Большинство пиратов торговало не только захваченным грузом, но и людьми: пассажиров либо продавали в рабство в Африке, либо обменивали на огромный выкуп. С шестнадцатого по девятнадцатый век пираты продали в рабство примерно 1–1,25 миллиона европейцев. Это стало настолько масштабным бедствием, что в начале девятнадцатого века Соединенные штаты Америки дважды из-за этого объявляли войну Магрибу.
Квир-культура
Историю сексуальности непросто изучить и еще сложнее написать, так как само понятие сексуальности достаточно новое. В восемнадцатом веке большинство никак не смогло бы описать что-либо за пределами цисгендерности и гетеросексуальности – и даже для них не было слов, потому что считалось, что никак иначе и быть не может. В то время гомосексуальность чаще всего описывалась библейским словом «содомия», которое обозначает однополый сексуальный акт, а не влечение и не ориентацию. Законы разных стран отличались, но почти во всей Европе гомосексуальность считалась одновременно грехом и преступлением, за нее полагались штраф, тюремный срок или даже казнь. В Англии с 1533 по 1828 год действовал закон о содомии, по которому уличенных в мужеложстве полагалось казнить.
Но, невзирая на запрет, во многих крупных европейских городах возникали целые сообщества квир-людей (в большей степени речь идет о мужчинах, так как о половых связях между женщинами и последовавших за ними наказаниях сохранилось куда меньше исторических свидетельств). К примеру, в Лондоне, по некоторым источникам, в двадцатые годы восемнадцатого века было больше заведений для геев, чем в середине двадцатого века. Гей-клубы восемнадцатого века назывались молли-хаусами (molly – одно из сленговых названий гомосексуалов, предшествовавших слову gay), там мужчины могли знакомиться друг с другом, уединяться, одеваться в женскую одежду и понарошку играть свадьбы. Самым известным таким местом была лондонская кофейня Мамаши Клэп. В 1726 году ее арестовала полиция. Некоторым однополым парам удавалось открыто жить вместе, кое-кто даже добился принятия их отношений со стороны окружения. Подробно изучить этот вопрос можно, например, по книге Charity and Sylvia: A Same-Sex Marriage in Early America («Черити и Сильвия: однополый брак времен колонизации Америки») Рейчел Хоуп Кливз или по эссе историка Риктора Нортона, посвятившего жизнь изучению исторической роли геев.
В восемнадцатом веке часто встречалась романтическая дружба – тесное общение двух друзей одного пола, которые могли держаться за руки, обниматься, целоваться и спать в одной постели, но без сексуального подтекста. Термин «романтическая дружба» появился только в двадцатом веке, но используется историками как раз для описания тесных однополых взаимоотношений во времена, когда гомосексуальность еще не была признана. Теперь уже не узнать, как часто такие отношения действительно носили исключительно дружеский характер, а сколько из них на самом деле служило прикрытием для однополых пар: понятия романтической дружбы и однополой любви различаются, но могут пересекаться. Иными словами, многие друзья в то время любили обниматься не меньше, чем Монти и Перси, однако дальнейшие шаги в сторону романтики уже происходили под покровом тайны и, как правило, не были общественно приемлемы.
Нельзя не задаться вопросом: была ли в то время возможность двум английским аристократам состоять в долгосрочных однополых романтических отношениях? Не знаю. Вероятно, им пришлось бы всю жизнь скрываться. Но я оптимист и предпочитаю верить, что возможность жить насыщенной романтической и сексуальной жизнью с любимым человеком была у однополых пар и раньше двадцать первого века.
Если этим я искажаю историческую действительность – что ж, пускай.