Шон Ганн
На репетиции «Стражей галактики»: Зои Салдана, Крис Пратт, режиссер Джеймс Ганн, Дэйв Батиста и Шон Ганн
Я росла в пяти минутах от дома Шона на окраине Сент-Луиса, штат Миссури. В шесть лет он поступил в летнюю школу актерского мастерства, где преподавала моя мама Энн. Помню, как моя мама говорила его маме, что он «прирожденный актер». Он был одним из самых младших и невысоких детишек в классе, но мама всегда назначала его рассказчиком, потому что только он мог читать за всех героев, а еще потому, что рассказчик должен быть смешным, хорошо играть и увлекать зрителя. Шону было всего шесть, а он уже умел все это. В старших классах он участвовал в спектаклях и мюзиклах моей школы, где учились только девочки. Так что все эти годы мы поддерживали связь, хоть школы у нас были разными.
Переехав в Лос-Анджелес, мы стали настоящими друзьями. Шон всегда активно поддерживал мое желание играть. Он предложил мою кандидатуру на две роли, каждая из которых стала для меня не просто хорошей возможностью, а поворотной точкой в карьере. Одной из них была маленькая роль в пилоте, благодаря которой я встретила своего нынешнего менеджера – Наоми Оденкирк. Второй – прочтение сценария фильма со сцены, что позволило мне получить первую роль с репликами в кино. Шон – один из тех людей, которые обожают актерское ремесло. Он не гонится за деньгами и статусом. Если его что и интересует, так это умение. Он любознательный и вдумчивый, а главное его стремление – жить жизнью актера. Он первым из моих друзей вступил в профсоюз, первым обзавелся агентом, первым появился в национальной рекламе, первым получил постоянную работу в сериале. К Шону рано пришел успех. А потом удача от него отвернулась. Долгие десять лет он прожил без нормальной работы. Ему приходилось трудиться упорнее, чем в те годы, когда он только пришел в эту индустрию. А теперь он один из звезд франшизы «Стражи Галактики».
– Шон, сколько я тебя знаю, ты всегда хотел быть актером.
– Да, я один из тех занудных типов, которые всегда хотели быть актерами и никем иным. Когда я достаточно подрос, чтобы понимать, что такое профессия, я рассказывал всем, кто готов был слушать, что стану актером. Дошло до того, что в старшей школе я, хотя и был смышленым, не прикладывал особых усилий, а родителям сказал, что пойду в консерваторию учиться на актера, так что оценки не будут иметь особого значения.
– Ха! Так что же случилось после старшей школы?
– Я проходил прослушивание в четырех лучших актерских консерваториях страны (по крайней мере, если верить списку одного моего знакомого), но приняли меня только в одну: в Театральную школу Университета Де Поля (она же Театральная школа имени Гудмана). Я собрал чемоданы и переехал из Сент-Луиса в большой город. В Чикаго.
– И как оно было?
– Здорово! Нас учили буквально всему. Постоянно были занятия по актерскому и сценическому мастерству: мы изучали сцену, техники владения голосом и речью, движение, грим, сценические бои, все. Во многом это было странное место, но я и сам был странным, так что действительно чувствовал себя как дома, чего в старшей школе не бывало. Мне нравилось узнавать новое об актерском мастерстве и театре. Проблема была в том, что в Школе Гудмана была одна из тех беспощадных программ, где в конце первых двух курсов кого-нибудь выгоняют. Вообще-то, они предлагали «забрать документы». Таким образом им удавалось не произносить вслух слово «отсеивать».
– Звучит пугающе.
– Это очень напряженная атмосфера для восемнадцатилетних детишек, которые даже не прекратили расти физически и уж тем более эмоционально. Недавно я услышал, что Школа Гудмана больше не предлагает студентам «забрать документы». Я заметил, что это, наверное, хорошо, но мой друг Майкл Рукер, тоже выпускник этого заведения, воскликнул: «Да нет же, черт возьми! Ничто не смогло бы лучше подготовить меня к тому, насколько трудно нам придется после выпуска, насколько часто будут отказывать!» Я понимаю обе точки зрения. Впоследствии, впрочем, я узнал от одного из своих педагогов, что подошел опасно близко к отсеву, и, думаю, если бы это случилось, меня бы это уничтожило так, как я и представить не могу. По сей день я испытываю невероятное уважение к студентам, которых отсеяли, а они все равно выстояли, хоть таковых и немного.
– Как думаешь, в чем ты выиграл от обучения в актерской консерватории, какой была Школа Гудмана?
– Есть три вполне конкретных урока, которые я там усвоил. Первый состоит в том, что я смог довести себя до физически нейтрального состояния для своего телосложения, стал этаким «чистым листом». В самом начале у меня была отвратительная осанка. Спустя четыре года занятий сценическим движенем, йогой и тому подобным, а еще благодаря осознанию того, что творит мое собственное тело, я научился стоять прямо и расслабленно, принимая нейтральную позу, благодаря чему легче вжиться в любую роль. Это крайне важно для актера.
– Я ужасно тебе завидую. У меня в колледже не было занятий по движению. Я только недавно наконец-то пошла на годовой курс по движению и положению тела по методу Фельденкрайза[87] и обрела-таки контроль над собственным телом.
– Нас в школе как раз учили по методу Фельденкрайза! В Школе Гудмана была междисциплинарная философия, в рамках которой мы рассматривали разные исследования, и за это я ей благодарен. Но, пожалуй, больше всего я благодарен за друзей и коллег, которых там встретил. Это, кстати, второй пункт, если говорить о том, что я выиграл от обучения. В Школе Гудмана я встретил Валентайна Миле, Ли Кирка, Джуди Грир и Джона Кабреру – своих друзей, людей, с которыми сотрудничаю по сей день, которые заложили основу моего круга общения среди актеров (а также сценаристов, режиссеров, продюсеров). И все они, разумеется, мои близкие друзья. Я часто говорю актерам: если хотите построить карьеру, сначала найдите тех, чьи работы вас восхищают, проводите с ними время, обменивайтесь идеями и, засучив рукава, вместе разрабатывайте проекты, которые кажутся этим людям интересными. К тому моменту, как я переехал в Лос-Анджелес, в моей жизни уже были такие люди.
– Это дорогого стоит. Ты переехал, а у тебя уже было свое племя художников. Потрясающе.
– Да. Они тогда еще не все переехали в Лос-Анджелес, но со временем перебрались. Третий пункт связан со вторым. Это попросту способность воспринимать себя как актера. Быть достаточно уверенным в своих силах, чтобы погрузиться в эту профессию, иметь к ней достаточно уважения и почтения. Думаю, это полезно любому актеру. Иными словами, надо не просто стремиться стать актером, чтобы не ходить на «настоящую» работу, а понимать, что быть актером – и есть настоящая работа.
– Мне любопытно: что побудило тебя принять решение о переезде в Лос-Анджелес, а не в Нью-Йорк, скажем? И почему было не остаться в Чикаго? Помню, когда ты жил в Чикаго, тебе неоднократно удавалось получить там работу.
– Я никогда на самом деле не рассматривал переезд в Нью-Йорк. Во-первых, я ужасно пою, что отсекает для меня ряд возможностей. Кроме того, мне хотелось нормально зарабатывать, а в Лос-Анджелесе больше высокооплачиваемой работы, здесь создается больше контента.
– Еще складывается впечатление, что тебе гораздо интереснее играть в кино и на телевидении, чем в театре. Это правда?
– Я люблю театр и, когда жил в Чикаго, даже поставил пьесу, которой очень гордился, но в общей сложности ее посмотрели разве что несколько сотен человек. Потом я снялся в нелепой рекламе Лотерейной комиссии штата Иллинойс, и ее увидели все мои знакомые. Внезапно мне стали звонить тетушки и дядюшки, кузены, старые друзья из начальной школы. Вот только я совершенно не гордился такой работой – мне просто хорошо платили. А еще я тогда только окончил Школу Гудмана и был настоящим снобом. Я был убежден: заниматься надо тем, что вызывает у тебя восторг, каким-то по-настоящему крутым делом, но так, чтобы результаты работы видело много людей, – я так в это верил, что готов был жениться на этой идее. Потом я снял маленький независимый фильм в Висконсине. Почти весь актерский состав был набран в Чикаго, только парочка актеров была из Лос-Анджелеса. Мне довелось подружиться с отличным актером по имени Джейми Кеннеди. По вечерам мы ходили куда-нибудь ужинать, а когда возвращались в отель, Джейми просматривал сценарии, присланные ему агентом для ознакомления, и прикидывал, что из этого ему интересно. У меня просто мозг взрывался. Я думал: «Вот чего я хочу. Хочу, чтобы сценарии мне приносили прямо к порогу». Так что я решил незамедлительно отправляться в Лос-Анджелес.
– Как шли твои дела сразу после переезда?
– Джейми взял меня под крыло и дал мне массу полезных советов. Он трудился почти десять лет, прежде чем его карьера пошла в гору, и точно знал, что к чему. В Чикаго я снялся в куче рекламных роликов, так что мог держаться на плаву и не нуждался в «постоянной работе». Вот только хотел бы я знать тогда, каким ничтожным выглядело мое резюме в глазах любого директора по кастингу в Лос-Анджелесе. Меньше чем за год после окончания одной из самых престижных актерских школ в стране я снялся в семи рекламах и двух независимых фильмах – мне казалось, что для двадцати трех лет это довольно впечатляющий результат. Но я ошибался.
– Как же ты пробился дальше? Как нашел первого агента или менеджера?
– На самом деле мне просто повезло. Я повстречал менеджера, который когда-то давно учил актерскому мастерству моего друга Ли Кирка (не знаю, знакома ли ты с ним) [88]. Конец девяностых хорошо подходил для парней моего типажа – тогда было много ролей для чудаковатых ботаников, так что менеджер подписал со мной контракт. Я сходил на два прослушивания на телевидении и в обоих случаях получил роль. Найти агента или менеджера в Лос-Анджелесе практически невозможно: если вы спросите сто актеров, как они нашли первого представителя, то услышите сто разных историй. Нет никакой дорожной карты. Если бы таковая существовала, все бы ей следовали.