Владимир Черкасов-Георгиевский Рулетка господина Орловского
ЧАСТЬ ПЕРВАЯБЕЛЫЙ РЕЗИДЕНТ
Глава первая
В конце марта 1918 года а Петрограде около Невского проспекта на Екатерининской улице отчаянные злоумышленники забрались ночью в здание бывшего Министерства внутренних дел. В апартаментах, еще не утративших имперской роскоши, они ограбили кабинет председателя 6-й Петроградской уголовно-следственной комиссии при Народном комиссариате юстиции РСФСР Бронислава Ивановича Орлинского.
Совсем недавно, в начале марта, «Красная газета» победно заявляла о значительном снижении количества вооруженных нападений и грабежей после того, как в конце февраля Комитет революционной охраны Петрограда постановил расстреливать на месте грабителей и погромщиков. За сутки 26 февраля — в течение дня и ночи — без промедления к стенке поставили двадцать преступников. Это был ответ на вал разбоя, бушевавшего в городе, когда ежедневно совершалось более двухсот особо опасных правонарушений.
В январе, например, среди бела дня сняли шубу с едущего на извозчике в Таврический дворец заседать на Третьем Всероссийском съезде Советов комиссара Урицкого. В феврале в гостиницу «Медведь» под видом чекистов явилась группа вооруженных лиц с фальшивым ордером на обыск и отняла у постояльцев и ресторанных посетителей десятки тысяч рублей. К концу того же месяца к городскому ломбарду на Васильевском острове подкатили на двух автомобилях налетчики. Они разоружили сторожей и заявили, что являются анархо-коммунистами и грабят только богатых. Прихватив здесь ценностей на сотни тысяч рублей, новоявленные экспроприаторы благополучно скрылись.
Из самых дерзких оказался тогда налет на теперь уже многострадальный Комиссариат юстиции. 22 февраля трое его сотрудников получили в казначействе деньги для зарплаты коллегам. Когда они подъехали на пролетке к дверям комиссариата, туда же следом подлетела легковая машина. Из нее выскочила троица с револьверами в руках, выхватила упаковки денег у комиссариатских служащих и была такова.
В городе правили бал отчаянные «птенцы Керенского» — около двадцати тысяч уголовников, освобожденных из тюрем по амнистии Временного правительства, а также около шестидесяти тысяч дезертиров, ставших преступным элементом с середины прошлого года, когда они бросили русско-германский фронт. В связи со всем этим буквально на днях, 21 марта, председатель Петрочеки Урицкий выпустил постановление с требованием к населению в трехдневный срок сдать незарегистрированное оружие, которое скопилось у гражданских лиц в огромном количестве…
С утра вместе с негодующими подчиненными комиссар Орлинский — стройный, широкоплечий человек лет тридцати пяти, коротко стриженный, в офицерской гимнастерке с белоснежным подворотничком, в галифе и отлично начищенных сапогах, — осматривал разоренное помещение. Сквозь круглые очки в тонкой золотой оправе он перечитывал оставленную налетчиками надпись мелом на его письменном столе: «Будешь помнить Колодина, сволочь!«…Антон Евлампиевич Колодин и до этого проявлял себя своеобразно.
Когда на незаконной перепродаже партии шинельного сукна Антон Евлампиевич попался чекистам впервые, те решили проследить за масштабами его спекулянтских операций и предложили освободить за миллион советских рублей. То была изряднейшая сумма — средняя заработная плата составляла несколько тысяч рублей. Хотя, впрочем, на рынке коробок спичек стоил около восьмидесяти целковых, свеча — около пятисот, фунт керосина — приблизительно восемьсот.
Колодин же сходу заплатил миллион и на воле под негласным надзором Чеки неделю занимался своим прежним промыслом. Вскоре чекисты снова подловили перекупщика и поместили за решетку, потребовав с него уже двухмиллионный выкуп. Антон Евлампиевич с легкостью выложил такие деньги. Чекисты решили: успел нажить целое состояние, — продолжив наблюдение за колодинскими махинациями.
Когда они взяли Колодина в третий раз, то заломили отступного уже в пять «лимончиков» рублей. Впервые барышник задумался и попросил на сборы требуемой суммы пару дней. Принес ее в срок до копеечки!
Выйдя на свободу, Колодину следовало бы хоть на время затаиться, прекратить сделки на черном рынке и выкупы у чрезвычайки. Однако гайка слаба у азартного человека на такое — попался чекистам и в очередной раз.
— Сколько, господин товарищ? — привычно спросил у дознавателя на допросе пожилой, но энергичнейший Антон Евлампиевич.
— Десять миллионов.
У Колодина дернулась толстая щека.
— Столько мне не осилить.
Чекист лениво поправил на боку маузер в деревянной кобуре.
— Или деньги, или к стенке.
Спекулянт уточни:
— Сколь времени даете на сбор суммы?
— Пять дней.
Задержанный замотал лысой головой.
— Надобно не меньше двух недель!
— Неделю, ни дня больше, — отрезал чекист.
Ровно через неделю прибыл Колодин в Петроградскую ЧеКа на Гороховую улицу, 2, с огромным свертком под мышкой, за ним двое помощников волокли в мешке что-то тяжелое.
Антон Евлампиевич извинился, разворачивая сверток, и объяснил:
— Здесь семь миллионов. Никак не мог больше, времени в обрез… Остальное можете допечатать сами, станок я захватил.
Колодин кивнул подручным, те извлекли из мешка машину для изготовления отличных совзнаков.
Деньги советского Госбанка выглядели более или менее внушительно в море купюр, выплеснувшемся по бывшей Российской Империи; не то что армавирские «груши», «кузнецы» правительства Центро-Сибири, «шпалы» Северней области, амурские «мухины», украинские «яичницы» и «аэропланы», которые, бывало, печатались только с одной стороны листа и мало отличались от бутылочных этикеток.
Одним словом, выдающиеся деловые люди послереволюционного Петрограда типа Колодина по поводу денег особо не расстраивались у каждого был свой печатный станок!
Ничего не подозревавший о взаимоотношениях Антона Евлампиевича с ЧеКа начальник входившего в Комиссариат юстиции Петроградского уголовного розыска А. А. Кирпичников арестовал Колодина за спекуляцию окончательно. Он не стал церемониться с арестантом и когда узнал о фокусах с ним чрезвычайки, потому что являлся бывшим начальником питерской сыскной полиции и ни во что не ставил как былую, так и нынешнюю охранку. Правда, чекисты, уже выяснившие колодинские связи, все равно потеряли интерес к Антону Евлампиевичу.
Поэтому дело Колод ина оказалось в ведении председателя комиссии Наркомюста Орлинского, начавшего готовить его к ревтрибуналу, суд которого неминуемо заканчивался для таких, как Антон Евлам-пиевич, расстрелом. И вот за три дня до трибунальского заседания Колодин бежал из петроградской тюрьмы «Кресты», а теперь отомстил при помощи налетчиков Орлинскому, чуть не пустившему ловкача в расход…
На кабинетном окне снаружи была перепилена решетка, выставлено стекло, внутри взломали стол и венской работы секретер красного дерева, отделанный бронзой. Ящики вычищены до последней бумажки, стол и пол сплошь усеяны обрывками бумаги, папки с делами исчезли. Из вещей пропали дорогой сафьяновый портфель, пресс-папье, расписная лаковая шкатулка с канцелярскими принадлежностями.
В комнату заглянул председатель соседней 5-й уголовно-следственной комиссии Мирон Прохорович Турков, ровесник Орлинского. Рыжий от природы, он имел такого же цвета кустистые брови, припудривал после бритья лицо и вдобавок обладал золотыми пломбами в передних зубах.
— Шнифферы потрудились, — назвал Турков взломщиков мелкого пошиба, в отличие от «медвежатников», «музыкантов», работавших только по сейфам, и присовокупил любимую поговорку: — Плохо не клади, вора в грех не вводи!
Первым обнаружил взлом привратник Иван Мо-кеевич Колотиков, стороживший здание еще при императорских чиновниках. Когда рассвело, он из бокового крыла увидел на фасаде первого этажа развороченное окно кабинета Орлинского.
Находившийся сейчас здесь Иван Мокеевич не особенно переживал, потому как элодеи влезли снаружи, за что больше должны отвечать уличные патрули Комитета революционной охраны. Но старик внезапно переменился в лице, когда Орлинский заметил в бумажном ворохе на столе совершенно посторонний ему, некурящему, предмет: металлический портсигар с гравировкой, изображавшей сцену из военной жизни.
Обратились в уголовный розыск по соседству, и сразу же два его сотрудника явились в кабинет с собаками-ищейками. Те обнюхали портсигар и мгновенно взяли след, который почему-то вел не через окно на улицу, откуда пришли и куда должны были уйти воры, а внутрь здания. Псы понеслись прямо в привратницкую Колотикова, огласив ее радостным лаем.
Дело в том, что и старичок не курил. Поэтому он, хотя прежде всех и заходил в обворованный кабинет, не мог оставить там никакого портсигара. Что за нужда была хозяину этой вещицы побывать и в привратницкой? Не наводчик ли ночной кражи сам Иван Мокеевич?
С меловым лицом стоял привратник под прицелом взглядов собравшейся кучки служащих.
Кто-то проговорил со вздохом:
— Эх, Мокеич, несчастье ты маринованное…
Тем не менее комиссар Орлинский почему-то не стал в этот день допрашивать старика.
Сегодня Бронислав Иванович не засиделся до ночи, как обычно. Когда начало смеркаться, он собрал вновь заведенные папки, поглядел через уже вставленное оконное стекло и чему-то улыбнулся. Поднялся из-за резного письменного стола елизаветинского рококо с капризно изогнутыми завитками, надел офицерскую шинель с ало-черными артиллерийскими петлицами и защитного цвета фуражку, отчего стал походить на породистого батарейца — высоколобый, сероглазый, с русыми усами и бородкой на удлиненном лице.
От подъезда комиссариата Орлинский зашагал к Невскому проспекту, любуясь архитектурным парадом на прилегающей Александрийской площади со сквером, где в центре высился памятник Екатерине Великой. В глубине впечатлял длинный фасад Публичной библиотеки, на котором между восемнадцатью колоннами были установлены статуи ученых и поэтов античного мира. Величавой торжественностью как бы звучал Александрийский театр, выделяясь своей шестиколонной лоджией под колесницей Аполлона, во многом напоминающей квадригу над Большим театром в Москве.