Борис с юности увлекался журналистикой, в войну прославился корреспондентом на Балканах и основал в Петрограде «Клуб журналистов» — первый российский Союз журналистов. Теперь двойной агент, ловелас и кокаинист Ревский бесплатно работал на Орловского, потому что не верил в долгую власть Советов и так заручался расположением белых, выказывая на всякий случай верноподданиче-ство и красным.
С совершенно истощившимся кошельком Орловский в «Версале» на этот раз приказал Яшке принести лишь пива. Вскоре в кабинете, охорашиваясь, появился блондин Ревский, как всегда одетый по последней моде, делавший маникюр и носивший на запястье левой руки золотой браслет.
— Очень рад видеть вас, Бронислав Иванович, — сказал он, уселся и налил себе пива в высокий стакан.
Борис Михайлович отхлебнул пива и извлек из-под крахмального манжета сорочки прижатые браслетом и резинкой к запястью, сложенные в несколько раз листочки папиросной бумаги и передал их агентурщику. Помимо текущей информации, вылавливаемой Ревским через редакционные и чекистские связи, он отвечал в сети Орги за сведения по реквизируемым и расхищаемым предметам музейного искусства, художественным ценностям, антиквариату, коллекционным драгоценностям. Все это дополняло опись исчезающих имперских сокровищ в картотеке резидента.
Орловский вскользь просмотрел донесения, продолжавшие долгий перечень разграбленного и разворованного после Октября 1917 года:
«Из разгромленного музея Великого князя Михаила Николаевича украдены ценные произведения искусства и предметы, изображение Христа кисти Корреджо, иконы, миниатюры, большая серебряная группа… Всего на сумму более 1,5 миллиона рублей…
Из Царкосельских Александровского и Стрель-нинского дворцов похищены картина Ватто, несколько исторических гобеленов, редкий фарфор…
На рынки и аукционы Петрограда продолжают поступать многие вещи и произведения искусства из разгромленных и сожженных Тригорского, Михайловского, «Домика няни», дома-музея Пушкина, где разметаны книги, разбит бюст поэта. Также это картины и портреты героев Отечественной войны 1812 года из имения Витгенштейнов «Дружноселье» под Петроградом; картины, скульптура, вазы из дома Рукавишниковых-Набоковых в Рождествено…»
Ревский достал из внутреннего кармана пиджака маленькую перламутровую табакерку, взял из нее щепоть кокаина, втянул ноздрей, и уже через несколько секунд в глазах его появился влажный блеск. Насладившись первым эффектом действия, он заметил:
— Все это теперь больше для истории. Обратите внимание на то, как сейчас налаживается большевиками грабеж ценностей и их вывоз за границу.
Он указал Орловскому на копию циркуляра, в которой тот прочел:
«Комиссариат Имуществ Республики предписывает классифицировать, квалифицировать и систематизировать антикварно-художественный товар с подробным описанием и учетом его, а также фотографированием наиболее ценных и типичных вещей для составления альбомов-каталогов для заграницы. Необходимо также собирать и выставлять как объекты продажи ненужные реликвии царской эпохи: гербы, значки, формы одежды, личные вещи бывшей царской фамилии, автографы, предметы обихода, мебель, посуду и пр. для предложения иностранцам здесь и вывоза за границу…
Первосортный товар должен преимущественно идти в Англию и Францию. Товар второстепенного качества — исключительно в Германию. Серебро псевдорусского стиля и новый фарфор — в Скандинавию. Вещи сенсационного характера годны главным образом в Америке. Центральным Складом за границею может быть избрана Большая гавань Гамбурга, откуда легче и удобнее всего распределять товар по странам, где имеются хорошо приспособленные для этого помещения, организованная и притом дешевая техническая сила и крепкая охрана…»
Орловский аккуратно спрятал бумаги и спросил:
— Не слышали ли чего об изъятых на днях ценностях в Лодейнопольском уезде Олонецкой губернии из Александро-Свирского монастыря? Меня интересует серебряный с фигурами и чеканкой саркофаг Александра Свирского. Изымала ПетроЧеКа.
— Нет, Бронислав Иванович. Однако известно, что не вчера так сегодня на Москву ушел очередной поезд с петроградскими ценностями.
— Обязательно уточните непосредственно по саркофагу, Борис. — Резидент привык начальственно обращаться к более молодому сотруднику в основном без отчества. — Ну и, представьте, продолжаются приключения с изумрудными серьгами Екатерины Великой от Потемкина.
— Что вы говорите! — воскликнул Ревский, разведывавший судьбу этой драгоценности на Сенном рынке и по заданию ЧеКа одновременно с покойным сыщиком Алексановым.
— Взломали у нас сейф, где серьги хранились, и похитили их.
— Завтра же загляну к вам в комиссариат, можно описать в газете такой случай: пусть снова взволнуются перекупщики! У кого пропало?
— У председателя пятой комиссии Туркова, который вел это дело. Теперь его перепоручили мне, поэтому, Борис, прошу вас озаботиться сережками не только в связи с вашей репортерской деятельностью.
— Рад стараться! — шутливо козырнув, отозвался Ревский. — Постойте, — тут же спохватился он, — да мы сейчас же можем исследовать этот вопрос. Если не ошибся, я в зале видел Аню Брошку, эдакое милое, но падшее создание.
Орловский подтвердил:
— Полчаса назад она сидела и скучала в одиночестве через два столика от балюстрады.
— Брошка, видите ли, у меня главная осведомительница насчет всплывающих и исчезающих у «ям-ников» драгоценностей. — Борис вздохнул и сокрушенно закончил: — Знали бы вы, чем оборачивается для меня сбор сведений через Аннет. Ведь обязательно приходится заказывать ее на ночь.
Резидент дернул за шнур звонка, появился Яша.
— Любезный, — сказал Орловский, — прошлый раз ты предлагал мне пригласить барышню, да не до того было. Вот сейчас в самый раз. Анна Сергеевна свободна?
— Как же-с, сей момент будет! И не таких дамочек приходилось мне господам доставлять. На Волге доводилось подавать в кабинет шансонеточку с гарниром. Веселый, богатый народ чего не удумает!
Официант скрылся, Ревский спросил:
— О чем это он?
Орловский ребячливо дрогнул губой под усами.
— Сейчас видно, что вы, Борис, не столь обкатаны в кутежах, как кажется. Это старинное развлечение богатых купцов в Нижнем на Макарьевской ярмарке. После ее окончания допивались в ресторане до сего экзотического «блюда». Официанты и распорядитель вносили в отдельный кабинет специально имевшийся для этого огромный поднос, где среди цветов, буфетной зелени и холодных гарниров возлежала на салфетках обнаженная женщина — согласившаяся на такое эстрадная этуаль. Под гром оркестра ставили блюдо с дамой на стол, окружающие орали «ура», пили шампанское, закусывая яствами с тела Венеры. Ее поливали вином, но и щедро осыпали кредитками.
Борис с восхищением поинтересовался:
— Во сколько же вставало эдакое угощение?
— Шансонетке — рублей пятьсот и сколько набросают, метрдотелю — пятьсот «на фрак и за уговор», официантам — сто и три тысячи хозяину. А с кого заработать, как не с первогильдийцев?
Вошла Аня Брошка в поблескивающем стеклярусом длинном черном платье без рукавов, декольтированном едва ли не до пояса. Ревский привстал и помог ей сесть на диванчик.
Она, сияя глазками под прической «андулясьон», радостно рассматривала Бориса, кокетливо трогая пунцово накрашенные губы пальчиками в нитяной черной перчатке до локтя.
— Что изволите пить и есть, Аннет? — спросил обходительный Борис.
— Ка-ак вы, Боря, похожи на поэта Есенина, — желая польстить журналисту, протянула девица.
Ревский фыркнул:
— Можно ли сравнивать дворянина с крестьянином? К тому же предпочитаю стихи К. Р. — Великого князя Константина Романова, а уж если слушать — то лишь Морфесси, в крайнем случае — господина Вертинского.
— У вас вкусы царские! — то ли шутя, то ли всерьез заметила Анна Сергеевна. — Мне, Боренька, пожалуйте лафиту и обязательно фрухтов. Не забудьте, Боречка, рассчитаться и за мое скромное угощение в зале, — деловито напомнила она и перевела взгляд на Орловского со словами: — Что это у вас на лице за f done? — обозначила она по-французски выражение презрения.
— Вы ошибаетесь! — горячо возразил Орловский.
Ревский его представил:
— Мой надежнейший во всех отношениях друг Бронислав Иванович коллекционирует красивые вещи, как я прелестных женщин.
— До коллекций ли нынче? — удивилась Брошка. — У кого не пограбили, в основном продают.
Орловский задумчиво, словно мысля вслух, ответил:
— Придут и лучшие времена. А пока важно знать, куда коллекционные вещи отправляются, где их искать, ежели потребуется.
Яшка принес вина и огромную вазу фруктов, за что, как и за столик дамочки в зале, Борис немедленно расплатился. Мужчины выпили с Аней.
Сделав несколько жадных глотков, она проговорила, поддерживая деликатную тему:
— Как вас не понять, Бронислав Иваныч! Немало сейчас людишек на аукционах заседают бесперебойно, чтобы за своими-то вещичками доглядеть, куда уходят они.
— Не все охватишь на аукционах, — повел разговор дальше с умыслом Борис, нежно взяв Анну за обнаженную часть руки, блеснув золотом своего браслета. — Например, давеча к наркомовскому следователю «белые пальчики» забрались и знаменитые серьги с изумрудами Екатерины Великой снова похитили.
Брошка прикрыла глазки частоколом густо намазанных ресниц.
— Как же, слыхали-с! Теперь милицейским придется их искать уж на Москве.
— Вот как? — встрепенулся Ревский. — Поясни, Аннеточка, отчего? Бронислава Иваныча не смущайся, я ему доверяю.
Анна Сергеевна с достоинством поддела тонкими руками литые полушария грудей, как бы взбивая их, и зло проговорила:
— Какого человека краснопузые извели — господина сыщика Алексанова, царствие ему небесное! Вот и поруха на них, сережек лишились-таки… Так что, слыхать от народца, какой находится около тех, которые любой замок двумя чайными ложками открывают, будто деловые, раз нету фарта на Питере, отправили сбагривать в Москву не только сережечки, а и «Сапфир-крестовик».