— И «крестовик» объявился? — воскликнул Борис. — Полный эрмитажный набор на Москву ушел! Возможно, Аннеточка, ты слыхала и о серебряной раке из Александро-Свирского монастыря?
Брошка медленно вытянула рюмку лафита, взяла и вяло надкусила персик из вазы, небрежно ответила:
— Поповским добром не интересуюсь… Боречка, а нам отправляться к ночному отдыху в будуарах не пора ли?
— Пора, Аннет.
Аня величаво поднялась из-за стола, склонила «андулясьонную» головку в прощальном поклоне Орловскому и шагнула за портьеру в коридор.
Орловский напоследок указал Ревскому:
— Екатерининские серьги и «Сапфир-крестовик» похищались из эрмитажного поезда бандой Гаврилы, из нашего комиссариата сережки снова гаврилки сперли. Видимо, подручные Гаврилы эти краденые драгоценности и повезли в Москву. Уточните у Дни, пожалуйста, ежели удастся, хотя бы направление петроградско-московских связей гаврилок.
— Все к утру удастся, Бронислав Иваныч, — благодушно произнес Борис, занюхивая на посошок из табакерки.
— Еще одна просьба, Борис Михайлович. На днях виделся я на Гороховой с Целлером. Человек этот, по-моему, не с двойным, а с тройным и так далее дном. Не могли бы вы узнать об этой птице поподробнее?
— И это нетрудно, мы с Целлером приятели, — с готовностью откликнулся Ревский. — Я ведь, по-старому сказать — сотрудник, а по-красному — секретный разведчик ЧеКа, непосредственно Якову Леонидовичу и подчиняюсь. Он отчего-то столь ко мне расположился, что дает читать дела ЧеКа и делать выписки. А я свой резон объясняю, помимо служебного, еще и горячим журналистским интересом.
Глава пятая
С той ночи, когда госпожа Лисова под пулями пожаловала к Орловскому, она продолжала отсиживаться у него в квартире. После дерзкого расстрела патруля, гнавшегося за ней после покушения на проезжавшего комиссара, возвращаться на прежнее место жительства Мари было пока опасно. Кроме того, в результате перестрелки на Сергиевской, как когда-то в Москве, заговорили и в Петрограде о мстительнице, уже известной под прозвищем «ночная гусарка».
Завершив утреннюю молитву, Орловский с Мари сели за самовар и стали пить чай с лепешками из картофельных шкурок, испеченными умелыми руками способной и на это террористки.
— Что дальше намерены делать, Мария Викентьевна? — осведомился Орловский, аккуратно раскалывая щипчиками последний кусок рафинада на мелкие части.
Она усмешливо засияла карими глазами и витиевато ответила:
— Да что ж поделаешь, коли воздвигнуто на меня уже и петроградское гонение!
— Думаю, в чекистскую картотеку занесено ваше описание со всеми деталями. Теперь вам опасно появляться на улице, — предостерег Орловский, чтобы неугомонная Мари переждала здесь хотя бы некоторое время.
Лисова поняла его уловку;
— Виктор, не заставляйте меня подчиняться обстоятельствам, есть же предел джентльменству! Особенно в нашей с вами рискованной работе.
- И то правда, — согласился Орловский, — тут наша жизнь сравнима с игрой в русскую рулетку. А помните, как просто было идти в бой на войне?
— Восхитительно! — она сжала кулачки. — И как приходилось мне среди мужчин избегать всякого этикета и помпы! Командир нашего полка Александр Францевич Ярминский весьма был не прочь избавиться от такого вольнопера-гусара. Но ему подтвердили, что все сделано по личному желанию государя императора! Пришлось полковнику примириться.
— До меня доходило, что другие ваши однополчане продолжали долго проявлять неудовольствие.
— Еще как! И это несмотря на то что я сама ухаживала за своим конем, чистила оружие и снаряжение. Однако меня подвела история с корнетом Смоленского уланского полка.
— Не слыхал.
Унтер Мари потупилась, обхватив и сжав ладонями предплечья.
— Мы были в разведке с корнетом Домбровским, и я предложила перебраться через кусты поближе к неприятельским окопам. Но нас заметили и ударили ружейным залпом. Мне пуля попала в руку, а корнета убило наповал. Я получила выговор за легкомыслие, стоившее жизни отличному молодому офицеру… Наверное, поэтому солдаты не любили со мной ходить в разведку. Я слышала, как однажды кто-то сказал: «Шалая баба лезет вперед без всякого толка, а отставать от нее как-то неловко!»
Она жалобно взглянула на Виктора Глебовича, который молча попивал чай, позволяя этой отважной, однако несколько экзальтированной особе выговориться. Мастер разведки и контрразведки Орловский размышлял о диком смятении, захватившем в последнее время разум и чувства многих людей и по сути расколовшем круг его бывших фронтовых знакомых на два лагеря. С одной стороны, больше-визан генерал Бонч-Бруевич, с другой — отчаянная террористка Мари.
Он спросил вдруг женщину, прервав ход своих тяжких раздумий:
— Не собираетесь перебираться к Алексееву? Есть ли нужда в здешних не всегда плодотворных терактах в то время, когда можно сражаться с крас ными в рядах Добрармии?
Мари, строго взглянув на него, парировала:
— Личная казнь — совсем другое, нежели фронтовая атака, в которой толком не знаешь, в кого попали твои пули. Как вы этого не понимаете! Ужас, охвативший христианский мир, сейчас заключается в том, что Россией овладели не злые или глупые люди, а сущие нелюди: человекообразные, плевелы, не только русские, но и всемирные слуги маммоновы-марк-совы, гнусная помесь буржуя с пролетарием. И люди запуганы так, что уже не смеют быть людьми и спешат потерять человеческий облик свой, чтобы сделаться такими же безликими, как те, над ними царящие нелюди. Поэтому так важно показать, что есть даже женщина, которая не сдается.
Резидент, чтобы все-таки уберечь Мари от неравных ночных поединков, решил сыграть на ее добросердечии, отзывчивости:
— Ну, а помочь мне можете?
— С радостью, Виктор. Приказывайте!
Он, огладив бородку и усы, настоятельно подчеркнул:
— Но ни в коем случае нельзя будет стрелять.
— И это называется помочь? — разочарованно протянула, приподняв соболиные брови, Мари.
— Да, мне требуется делопроизводитель в Комиссариате юстиции. Вы ведь получили прекрасное образование в Смольном институте.
— Фи, хотите, чтобы я стала барышней за пишущей машинкой!
Орловский веско заметил:
— На этом «Уцдервуде» я изготовляю фальшивые документы для офицеров, пробирающихся в Белую армию.
Она попробовала сопротивляться:
— Да вы ведь, Виктор, минуту назад утверждали, что мне теперь из-за чрезвычайки и носу нельзя показывать на людях.
— У себя под носом в наркомюстовской комиссии они искать не будут. Пройдемте-ка, дорогая, — он указал на гостевую комнату, где спала Мари, и добавил, чтобы хотя бы серьезностью предприятия соблазнить рискованную женщину, информированную в общих чертах о задачах его разведцентра: — Я делаю вас своей самой доверенной помощницей в Орге.
В соседней комнате он подошел к окну, присел у подоконника и пригласил ее:
— Пожалуйте сюда.
Она опустилась на корточки совсем рядом с ним, отчего ее бедра плотно облились юбкой, а локон, ароматно пахнущий духами и кожей Мари, коснулся его щеки.
Орловский со сжавшимся сердцем, не отстраняя своей головы, открыл тайник, отодвинув дощечку, вделанную в низ пологого подоконника. Стал вынимать оттуда содержимое и раскладывать на полу: два револьвера, патроны, бомбу, разнообразные бланки документов, фальшивые паспорта, три фотоаппарата, прочее шпионское снаряжение.
— Вот прекрасная вещь, — агентурщик взял в руки кожаный мужской пояс. — Он не шитый, а видите, цельный, чтобы не могли распороть при обыске. В толще самой кожи с внутренней стороны бритвой делается разрез, куда вставляется тонкая фотопленка. Разрез заклеивается и немного затирается грязью — заметить его невозможно. Это идеальный тайник, при гибкости фотопленки его совершенно невозможно нащупать.
Мари деловито перехватила у него пояс из рук и тщательно помяла, потом стала осматривать револьверы.
— В крайнем случае вы должны будете выбросить все это в соседний двор, — сказал он.
Агентурщик взял Мари под локоть, с волнением чувствуя ее сильную руку, помог встать. Отодвинул, гардину и указал направление, Мари кивнула.
Смущен был Орловский от того, что впервые за эти дни оказался так близко от столь порывистой, столь влекущей женщины. Гельсингфорская невеста Лиза была далеко, даже за границей совдепии. Мари мило вела себя с ним, увлекала его то ли задором, то ли просто-напросто он терял голову, потому что забыл, когда помогал даме, придерживая ее за локоток.
— Так будете стрелять по большевикам из «Ундервуда»? — улыбаясь, подытожил он разговор.
— Я вся ваша, сударь, — певуче и многозначительно произнесла она.
На службе Орловский, вознамерившийся идти к Крестинскому устраивать Мари Лисову делопроизводителем под чужой фамилией, был перехвачен Мироном Прохоровичем Турковым. Тот без стука зашел в его кабинет и опустился на стул перед столом, хмуро поглядывая на хозяина, двигал ржавыми кустистыми бровями, не говоря ни слова.
Вынужденный сам начать разговор с незваным гостем, Орловский пошутил насчет недавнего ограбления его кабинета:
— Значит, плохо не клади — вора в грех не вводи? Турков огрызнулся:
— Вы хорошо знаете-с, как грабители проникли в мой кабинет. Я всегда замыкал сейф. Вам и Коло-тиков мог поподробнее обсказать.
— Зря грешите на соучастие в ограблениях Ивана Мокеевича. Я освободил его только после того, как удостоверился, во-первых, что портсигар, забытый у меня, оказался вещицей его сына Андрея. Парень по пьяному делу заночевал в ту ночь в приврат-ницкой.
— А во-вторых? — Турков сощурил глаза. — Во-вторых он не объяснил вам, почему-с у воров оказались дублики ключей от парадного входа и моего кабинета?
Орловский решил, что пора ставить на место этого рыжего, и отчеканил:
— С такой же вероятностью, милейший, можно и вас спросить: «Кому вы дали свои ключи?» А и впрямь, товарищ Турков, кто имел доступ к ключам от вашего кабинета и сейфа? Прошу отвечать мне как следователю, ведущему это дело!