Турков вдруг растерялся. Орловский никак не ожидал, что произведет такое впечатление, обрушив на него весь свой пыл, чтобы сбить апломб собеседника и предотвратить очередной наскок.
Мирон Прохорович криво заулыбался и ответил вопросом на вопрос:
— Почему же Иван Мокеевич на службе не появляется после ЧеКа?
— После ЧеКа не только привратник, служивший при старом режиме, а и партиец с дореволюционным стажем может в панике сбежать из города. Однако на мой вопрос, Мирон Прохорович, вы не ответили, — Орловский решил не давать роздыху явно занервничавшему Туркову.
— Вы серьезно спрашивали-с? Извольте. Свой кабинетный ключ я никому не доверяю-с, но его дубликат был в привратницкой. Ключи от моего сейфа существуют лишь в одном экземпляре и всегда хранятся у меня. Неужто, Бронислав Иванович, можете предположить, что я сам себя грабить возьмусь? Тогда вам надобно проверять и мое алиби, — физиономия его снова обрела обычное наглое выражение, а речь — напористость.
— Мое дело не предполагать, а расследовать, товарищ Турков, кого бы это ни касалось, хотя бы и коллег. Этому принципу я был верен и в деле Кухаркина, Полтева, Прямокобыльского, — назвал он троих следователей, обвиненных в получении взятки, соучастником чего называли и Туркова.
Злой огонек в турковских глазах не потухал.
— Да удастся ли вам довести до конца упомянутое следствие? Не много ли на себя берете-с! Опять же поиском сережек Екатерины Великой зачем-то занялись, прибрали это дело к рукам… — гнул свое Турков.
— А что остается, Мирон Прохорович? — с сарказмом парировал Орловский. — У вас какое вполне очевидное дело в руках ни очутится, так непременно распадается из-за гибели главных свидетелей. Вон Алексанов, Уфимов…
— Смерть Уфимова еще надо доказать, — необдуманно возразил Турков.
Орловский немедленно ухватился за этот его промах:
— Доказать, милейший? Вы откуда вообще знаете, что с Уфимовым нечто произошло? И даже, как вижу, имеете сведения о том, что Уфимов может быть мертв. А я-то, хотя и являюсь следователем по данному делу, знаю лишь об исчезновении свидетеля.
Оторопевший Турков не собирался, однако, сдаваться и даже перешел в наступление:
— Я такой же комиссар, председатель уголовноследственной комиссии, как и вы, товарищ Орлинс-кий. Я так же, как и вы, располагаю штатом помощников, куда входят агенты разного назначения. Даже не занимаясь каким-либо делом, я вправе получать необходимые сведения по нему. Вы все это прекрасно знаете-с, но пытаетесь давить на меня буржуйскими штучками вроде обращения «милейший»! Я как коммунист такого не потерплю!
Орловский, прекрасно усвоивший беспроигрышный в этих стенах тон общения, решил более не сдерживаться и заорал:
— Ты кому это говоришь? Ты в девятьсот пятом году где был, Турков? А меня вся рабочая Варшава знает… То вшистко мовже доказывать нэ трэба! — якобы сбился он на родной польский язык. — Как смеешь припаивать мне буржуйские штучки? Тэбэ кто по девятьсот пятому году помнит, пся крев?
Физиономия Туркова исказилась злобой, но он совладал с собой и примирительно пробурчал:
— Успокойтесь, Бронислав Иванович. Извини-те-с, мне постоянно кажется, что вы своим превосходством в грамотности хотите унизить меня. Мы, конечно, рабы, рожденные в грязи и тине… Но только и другие наши товарищи, глядючи на то, как вы из кабинета Крестинского не вылезаете, разное говорят.
— Что же именно, Мирон Прохорович? Поведайте, пожалуйста, что именно, — попросил Орловский, пытаясь уловить выражение глаз Туркова, но тот склонил голову.
Неожиданно он вздернул подбородок, блеснув «рыжевьем» изо рта, и издевательски прокричал едва ли не с хохотом:
— Говорят вон: больно он высоко крылья-то стал забирать, зашибает воздуха-то много-с!
— Ну и сравнения у вас с вашими друзьями! Вроде как у уголовных.
Глаза Туркова дерзко вспыхнули.
— А у революционера Михаила Бакунина заповедь есть: «Нам надо войти в союз со всеми ворами и разбойниками Русской земли!»
— Эка хватили, — иронически сощурился Орловский. — Вы часом не забыли, что находитесь в Комиссариате юстиции и являетесь его сотрудником, призванным бороться против воров и разбойников? Также мне непонятно, отчего большевик вдруг опирается на точку зрения анархиста?
Турков мгновенно присмирел, и Орловский деловито продолжил:
— Вы зачем у меня вообще появились?
— Так. Зашел сердце отвести.
— Мирон Прохорович, давайте начистоту, как коммунист с коммунистом. Вам прежде всего не понравилось, что отпустили из чрезвычайки направленного туда вами привратника. Верно?
— Точно так, Бронислав Иванович. Кому ж из комиссаров эдакое понравится?
— Я вам сейчас уже объяснил причину этого. Теперь не обижаетесь?
Турков утвердительно кивнул.
Орловский решил поставить точки над «Ь>:
— Не по душе вам и то, что похищенными из вашего кабинета серьгами с изумрудами теперь занимаюсь я. Но так решил сам Николай Николаевич, — смело валил он все на забывчивого Крестинского. — Есть по этому вопросу ко мне претензии?
Турков поглядел на него чуть ли не с теплотой.
— Это другой разговор, Бронислав Иванович. А то мне от товарищей стыдно, будто я обсевок какой. Ведь юридическому делу не учился, так что, конечно, по службе нередко попадаю впросак. А вы бы как более грамотный и помогли бы-с. А так получается, вы лишь дела мои перенимаете и подминаете-с меня под себя.
Пока тот говорил, Орловский думал:
«Нет, не от сердца плетет. Что-то в этом полупризнании малообразованного человека есть, но на исповедь все-таки не похоже. Отчего вдруг? Да и выражение его рыжей морды, бегающие глаза выдают неискренность. А тон, интонация! Да-да, чересчур сердечно излагает. Обычно-то он на служебные темы бУбнит, словно газету читает. Заучил свою роль в качестве комиссаришки из Наркомюста Плохо, что он начал приглядываться ко мне. Надо бы с ним поосмотрительнее, фальшивый и опасный человек!»
Когда Турков закончил, Орловский сказал:
— Я рад, Мирон Прохорович, что мы объяснились. Соседи ведь с вами. Простите меня за «милейшего»! Старорежимное словцо вырвалось. Я ведь когда-то секретарем у мирового судьи служил, привились некоторые замашки. А так во мне никакого барства нет и быть не может. Я из разночинцев, недоучившийся студент. Давайте мириться, дорогой товарищ!
Он приподнялся из-за стола и протянул Мирону Прохоровичу руку со словами:
— У вас имя теплое, такое же, как отчество у товарища Кирова Сергея Мироныча.
Турков, крепко пожимая его ладонь, с пролетарским задором ответил:
— А вы фамилией не подкачали! Орлинский очень совпадает с Крестинским, Дзержинским.
К Крестинскому Орловский из-за беседы с Турковым не попал в этот день. Он, как всегда, засиделся над документами для картотеки Орги, одним из последних покинул здание комиссариата и зашагал поздним вечером своим обычным маршрутом по Невскому домой.
За Елисеевским магазином его негромко окликнули из арки двора:
— Бронислав Иваныч!
Следователь, привычно сжав кольт в кармане, кинул туда взгляд. Это был Ревский, показавший во двор и скрывшийся там. Орловский оглянулся, проверил, нет ли «хвоста», и тоже направился в темноту под арку.
Когда резидент остановился рядом, Борис доложил: — Вынужден побеспокоить не на явке, ожидал и вел вас от здания министерства, простите, комиссариата. Имею срочное донесение по делу, которое мы вчера обсуждали. Из чекистских источников удалось установить, что изъятая серебряная рака Александ-ро-Свирского монастыря была отправлена на днях в Москву поездом с петроградскими ценностями. Помните, я о нем упоминал в «Версале»?
Они миновали проходной двор и двинулись в сторону Литейного проспекта по неосвещенным кварталам, чтобы неприметнее общаться.
Агентурщик напомнил Ревскому:
— Я вас просил еще кое-что установить через Брошку. Оправдала бедовая Анна Сергеевна ожидания?
Борис рассмеялся.
— Вполне, она ж всесторонняя мастерица! По словам Аннеты, Гаврила отрядил в новую столицу своего представителя Степку Кукушкина по кличке Кука. В Москве нынче вообще уголовным куда большее раздолье, нежели у нас. Там после октябрьского переворота уголовку сначала возглавил отменный мастер сыска, бывший помощник начальника Петербургской сыскной полиции господин Карл Петрович Маршалк, но постоянно чесались руки у комиссаров поставить его к стенке, и пришлось этому сыщику драпануть через наши края в Финляндию. Теперь правит московским уголовным сыском болыпе-вичок Розенталь, совсем неопытная и смешная фигура на данном поприще. Представьте себе, раскрываемость преступлений в Москве сейчас всего 15 процентов!
— Возможно, придется туда отправиться и, воленс-ноленс, им помогать, — задумчиво проговорил Орловский.
— Прикажете мне? — с готовностью спросил Ревский.
— Нет-нет, Борис. Вы здесь превосходно работаете и продолжайте, пожалуйста.
— Бронислав Иванович, могу доложить и о Целлере. В последнее время он увлечен обществом актрисы синематографа Кары Лоты. А это и другие амурные похождения Якова Леонидовича требуют больших средств. Похоже, что наш начальник присваивает кое-что из золотишка и драгоценностей, изъятых при обысках. Вернее, их ему преподносят как долю уже поднаторевшие в таком служебном разбое его подчиненные — комиссары Густавсон, Бенами, Коссель.
— Премного благодарен вам, Борис Михайлович, за все сведения и быстроту их сбора!
Они чопорно поклонились друг другу, будто не в закоулке Литейного, куда промозгло тянуло с Фонтанки, а на паркете Дворянского собрания. Отпрянули в стороны и растворились во мгле.
Глава шестая
В следственной комнате окружного суда Орловский допрашивал попавшегося на разбое матроса, когда через открытую дверь заметил, как в соседний пустой зал вошли трое в шинелях. Он бы не стал обращать на них внимания, если б не один из тройки, который, начав беседовать с судьей, все время поглядывал на него.