Наркомат под руководством товарища Стучки, говорившего с сильным латышским акцентом и пронизывавшего собеседников ледяным взглядом маленьких глазок на продолговатом неподвижном лице, плыл по течению, занимаясь лишь теми делами, что попадали сюда волею случая. Сам Стучка пока был наиболее известен тем, что по злобе, желая уничтожить Троцкого, опубликовал в «Правде» статью, утверждающую, будто тот является немецким шпионом, а ранее был сыщиком в нижегородском охранном отделении.
Ни на что не обращали внимания совслужащие, кроме прошений, жалоб, чересчур резко изложенных и вносивших сумятицу в их и без того дерганую жизнь. Наркомюст, как и все столичные большевистские учреждения, не представлял себе в точности своих функций, не имея четко очерченного круга обязанностей и полномочий, однако считал свою роль одной из важнейших в управленческих органах. Новая богоборческая власть, еще не разразившаяся кровавым террором, не могла остановить разброд и сплотить разрозненные частности в единое целое.
У его высокородия статского советника Орловского нарастало омерзение к неряшливой, уплотненной Москве, еще покорнее Петрограда позволившей попрать ее вековые твердыни, осквернить себя людьми, с презрительной усмешкой вычеркнувшими из своей жизни святая святых, повергшими в прах все духовные и идейные ценности Белокаменной. Он думал об этом, выйдя из наркомата и вдыхая весенний воздух, пахнущий здесь, казалось, не почками, а тленом.
Свернул резидент по переулку на Карунинскую площадь со зданием Биржи, закрытой большевиками. Тем не менее биржевое кафе работало весьма оживленно, что сразу заметил через его окна подошедший к зданию Орловский. Он толкнул двери, звякнувшие колокольчиком, и вошел в галдящий зал, битком набитый бывшими биржевиками, чем-то увлеченно занимающимися за столиками, уставленными кофейными чашками.
Разведчик сел в углу, дивясь на местных официантов во френчах, — почти у всех на груди Георгиевские кресты! Один из них промаршировал к Орловскому, держа «салфет» не хуже «версальского» Яшки.
Орловский не выдержал и, потеряв свойственную ему осторожность, спросил прямо:
— Вы офицер?
— Так точно.
— Почему же лакейничаете, а не идете на Дон?
Тот невозмутимо проговорил:
— Пускай дураки башкой пули ловят, мне и здесь неплохо. На чаевые жить можно.
Орловский от невиданной в былой офицерской среде беспардонщины так смутился, что подавальщику с Георгием его стало жалко.
Он склонился к уху Орловского, зашептав:
— Вижу, вы не москвич. Советую на эдакие темы тут не говорить, сударь. Люди всякие есть и среди нас. Двое офицерами никогда и не были, а ходят, как все мы, во френчах. Из этой самой ЧеКа приставлены, не иначе.
Орловский заказал и вскоре получил чашку чуть теплой бурды вместо кофе и два недожаренных пирожка «с таком». Окинув взглядом зал, он понял, что за посетители здесь собрались: все что-то продавали-покупали, будто Биржа переместилась сюда. Правда, вместо акций ходили по рукам какие-то потертые бумаги вроде железнодорожных накладных.
Рядом с разведчиком за столиком такой делец с окладистой купеческой бородой, постоянно торгуясь с коллегой, обладателем закрученных усищ, запихивал одни бумажки в боковые пиджачные карманы, другие — во внутренние.
Орловский улучил момент, когда биржевики сдвинули котелки на затылки, закурили, и поинтересовался:
— Простите, господа, я в этих делах несведущ, но, насколько понимаю, в сделках больше фигурируют железнодорожные документы?
Те заулыбались, а бородач пробасил:
— Совсем необязательно. Но в общем-то, сами не знаем, что продаем, что покупаем. Фальшивые ли, настоящие ли бумаги, кто разберет в такой обстановке? Больше по привычке, для имитации бирже» вого процесса одни предлагают, другие покупают.
— От разных учреждений есть и ордера на приобретение вещей в больших магазинах, — пояснил обладатель усов «а ля кайзер Вильгельм». — Только купишь такой ордер и не знаешь, дадут тебе на него в магазине то, что ты хотел приобрести, или ничего не дадут, да еще и на Лубянку потянут. Ну, а туда попал — трудно выбраться! Надобно платить и платить! Да и то не всегда помогает. Директором там какой-то Дзержинский — поляк, а весь штаб у него из латышей да евреев.
Хмурым вышел Орловский из кафе и отправился по московским знакомым, чтобы остановиться на несколько дней. Ему не везло: кто-то был уже на службе, а кто-то и вовсе, как говорили соседи, уехал навсегда, и он стал искать место в гостинице. Однако и это в переполненной приезжими Москве не удалось. Поздним вечером Орловский решился позвонить «директору» Дзержинскому.
В ближайшем отделении милиции петроградскому комиссару разрешили связаться по телефону с Лубянкой, а там, когда он представился знакомым Дзержинского, соединили с ним. Тот не забыл их петроградскую встречу и предложил коллеге сейчас же заехать к нему. В ВЧК по служебному удостоверению комиссара Орлинского пропустили в здание.
Дзержинский сидел в своем кабинете, только что закончив ужинать, и пил чай из оловянной кружки. На столе около тарелки лежала оловянная ложка.
Орловский сразу показал председателю ВЧК удостоверение со своими новыми фамилией, именем, отчеством и объяснил:
— Это для того, чтобы мои старорежимные труды не подмочили авторитет советского следователя.
Д зержинский понимающе кивнул.
— Я не собираюсь подводить вас в этом.
Орловский стал рассказывать о текущей работе в своем петроградском комиссариате, о командировке в столицу и добавил:
— Несколько часов пытался найти тут пристанище на несколько дней и безуспешно. Теперь в Москве это, наверное, чрезвычайно трудно?
Собеседник показал в угол кабинета, где из-за складной ширмы виднелась походная кровать, а на вешалке висели какие-то вещи и кожаные бриджи. Потом Дзержинский достал из кармана ключ и протянул его Орловскому со словами:
— Это от моего номера в гостинице «Националь». Вы можете бывать там сколько хотите, а я постоянно живу здесь.
Орловский поблагодарил и взял ключ. Такого поворота событий он никак не ожидал, но к возможности личной встречи с председателем ВЧК тщательно подготовился еще дома.
Виктор Глебович прикладывал массу усилий, чтобы, пользуясь служебным положением, сблизиться с петроградской ЧеКа, быть в курсе ее оперативных и следственных действий. И это ему удавалось, так как в первые месяцы советской власти различных следственных органов в городе было с десяток. Работали они независимо друг от друга, часто — параллельно, без четкого разграничения своих целей и функций, поэтому ему как председателю наркомюс-товской комиссии нередко удавалось заполучить некоторые дела по линии ЧеКа в свое ведение.
Для того чтобы еще более сблизиться с чекистами, комиссар Орлинский в своих докладных записках начальству постоянно подчеркивал значимость его работы для этого ведомства. Вот и перед поездкой в Москву он составил на взятые в командировку банковские дела сопроводительный документ для руководства Наркомюста. Наиболее убедительный абзац в нем гласил:
«Производя следствие по этим спекулятивным и мошенническим делам, я все время обнаруживал систематическую утечку банковских ценностей за границу и устанавливал лиц — обычно крупных капиталистов и банкиров, кои причастны к вывозу своих капиталов. Заграничные капиталисты шли им в этом отношении широко навстречу и покупали у русских банкиров аннулированные процентные бумаги и другие банковские ценности задним числом чтобы от имени своих правительств предъявить их к оплате России. Считая, что подобного рода деяния являются преступлением государственным, а я вправе расследовать только преступления уголовные, все сведения по этого рода делам направлял по принадлежности Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией».
На вопрос Дзержинского, что непосредственно привело его в Москву, Орловский и предложил прочитать эту бумагу.
Главный чекист республики внимательно пробежал глазами по строчкам, мгновенно отметил именно этот абзац, поскольку проговорил:
— Я знаю о ваших достижениях в расследовании шпионских акций германской разведки в период военных действий царской России. Что бы вы сказали, если бы я стал поручать вам конспиративные задания в этой сфере, помимо Петроградской Чрезвычайной комиссии?
— Рад помочь.
— Хорошо. В свою очередь, мне приятно оказать вам услугу и быть уверенным в дальнейшем нашем сотрудничестве.
Готовясь к возможной встрече в Москве с Дзержинским, Орловский из-за проявленного к нему Целлером интереса уточнил через агентов Орги особенности взаимоотношений его начальника Урицкого с председателем ВЧК. Он узнал, что Дзержинский знаком с Урицким с 1902 года по пересыльной тюрьме на реке Лене и не случайно поддержал Троцкого в выдвижении Моисея Соломоновича председателем ПетроЧеКа. О противоборстве же ленинца Зиновьева с троцкистом и дзержинцем Урицким Орловский и сам хорошо знал, потому что Комиссариат юстиции был в распрях с ЧеКа.
Конфликт между людьми № 1 и № 2 красного Петрограда начался с того, что Зиновьев попытался ослабить позиции Урицкого, возглавлявшего наряду с ПЧК и Комиссариат внутренних дел. Он добился его передачи партии левых эсеров в числе нескольких комиссариатов. Те, чувствуя поддержку, стали требовать и ликвидации Петроградской Чрезвычайной комиссии.
Урицкий немедленно обратился к Дзержинскому, который принял необходимые меры и сообщил Зиновьеву:
«В газетах имеются сведения, что комиссариат юстиции пытается распустить комиссию Урицкого… Всероссийская конференция ЧК по заслушанным докладам с мест о политическом состоянии страны пришла к твердому решению о необходимости укрепления этих органов».
С учетом предложения Дзержинского быть Орловскому кем-то вроде его личного контрразведчика в противоборстве с немцами белый резидент решил продемонстрировать свою дальнейшую преданность и сразу сыграть на этом для возможного подавления Целлера, если тот продолжит им интересоваться.