— Гляди, товарищ Орлинский, в какой обстановке приходится выполнять задание партии.
Это был протокол, составленный мужиками подмосковного села:
«15 марта мы, общество, преследовали двух хищников, наших граждан Никифора Андреевича Пыжикова и Арсения Сергеевича Трофимова. По соглашению нашего общества они были преследованы и в тот же момент убиты».
Далее шел перечень некоего уложения о наказаниях, выработанного уже оболыпевиченпым деревенским «обществом»:
«— Если кто кого ударит, то потерпевший должен ударить обидчика десять раз.
— Если кто кого ударит с поранением или со сломом кости, то обидчика лишить жизни.
— Если кто совершит кражу или кто примет краденое, то лишить жизни.
— Если кто совершит поджог и будет обнаружен, то лишить жизни».
В бумаге имелось и описание поимки с поличным двух воров, которых немедленно «лишили жизни». Первому разбили голову безменом, пропороли бок вилами, потом мертвого раздели догола и выбросили на проезжую дорогу. С не меньшей изобретательностью расправились и со вторым.
— У нас трудящиеся тоже чего только не выдумывают. — в тон ему проговорил Орловский. — Как у вас дела идут с товарищем Розенталем?
Флегонт Спиродонович немного замялся, но бодро ответствовал:
— Во-первых, весь личный состав подразделили на группы: инспекторы, субинспекторы, агенты, то ись рядовые сотрудники. Уделили большое внимание оценке их труда. Каждый сыщик обязан иметь не менее пятнадцати процентов раскрываемости, иначе подлежит увольнению. Сотрудники, имеющие более семидесяти пяти процентов раскрываемости, поощряются пайком.
— И много таких?
Ахалыкин разгладил торчащие снопами, желтые от табака усы и сплюнул под стол.
— Да ни одного! Юнцов ведь понабрали, их режут как поросят. Опытных-то сыскных повыгоняли всех после побега начальника уголовки Маршалка.
— Шкурой Маршалк оказался?
Лицо пролетария смягчилось.
— Не могу помянуть только плохим словом этого контрреволюционера. Он нам картотеку преступников спас. В октябре-то толпа анархистов, черногвар-дейцев то ись, да бандитов в это здание вломилась, давай папки во двор в костер таскать. Карл Петрович Маршалк поднял людей, дал отпор им, сам карточки из огня вытаскивал голыми руками.
Орловский стал описывать ему цель своей командировки, представляя ее как поиск в Москве похищенных из эшелона с изъятыми драгоценностями екатерининских серег с изумрудами и «Сапфира-крестовика», привезенных сюда членом банды Гаврилы Степкой Кукой.
Ахалыкин перебил его:
— Неужто тебя, начальника, лишь из-за сережек да камешка в Москву послали?
Разведчик не растерялся:
— Непростые это драгоценности. Не случайно их в Москву тем эшелоном везли, — он для пущей кон-спиратинности оглянулся на дверь, чтобы показалось убедительнее. — Их, понимаешь, супруга самого товарища Троцкого в Эрмитаже еще заприметила и пожелала себе к нарядам.
Глубокомысленно кивнув, Ахалыкин уважительно пробасил:
— Ну да, она же возглавляет Отдел музеев Главнауки… А почему на нашу территорию прислали искать тебя, петроградского?
— А ты найдешь со своим Розенталем и молокососами, про которых сам только что сказал? Украла банда петроградского Гаврилы, нам это из ВЧК и приказали расхлебывать. Я третьего дня, как только прибыл в Москву, по данному вопросу сразу явился к товарищу Дзержинскому на Лубянку.
— Неужто сам Феликс Эдмундович этим интересуется?
— А то! Да мы с ним старые знакомцы, я ж с ним в нашей партии на Речи Посполитой ще до девятьсот пятого года робил, — добавил он умышленно с польским акцентом.
Ахалыкин от безмерной почтительности загасил самокрутку, хлопотливо смел со стола упавшие крошки махры.
Орловский продолжил:
— Ты говоришь: сережки да камешек! О них сами товарищи Троцкий и Дзержинский думают. Чем твое учреждение может мне помочь в их сыске?
Флегонт Спиридонович развел руками.
— Только картотекой, которую Маршалк отбил. Если через Куку или еще как-то на московских жуликов выйдешь, приходи. А так чем я тебе помогу, когда сам ни ижицы не петрю в сыске? Сотрудничай же наши больше мечтают не уголовников ловить, а уцелеть от финарей при облавах на Хитровке да Сухаревке.
— Тогда, Флегонт Сшгрвдонович, давай так сделаем, чтобы и мне было хорошо, и ты разделил славу этого розыска, коли удастся. Товарищу Троцкому и товарищу Дзержинскому надобно угодить тут, в Москве, а мне требуется оправдаться и в Петрограде перед главным там товарищем Зиновьевым. Вышло так, что в Олонецкой губернии от нас неподалеку реквизировали чекисты удивительной красоты саркофаг чистого серебра святого Александра Свирепого и послали его в Москву эшелоном, на каких вывозят нынче музейное барахло из Питера. А этим именно саркофагом у нас заинтересовался товарищ Зиновьев. Вызвал меня перед командировкой и говорит: «Ты Феликсу Эдмундовичу друг. Будешь в Москве, попроси его мне этот саркофаг обратно вернуть».
У Ахалыкина, который на своей должности уж е научился всех подозревать, загорелись глаза, он привстал и ехидно проговорил:
— Здорово у тебя, дорогой товарищ, получается. Троцкий, Дзержинский, а теперь и товарищ Зиновьев… Если у тебя такие друзья, чего ж ты сидишь мелким начальником в Петрограде?
Резидент будто с обидой поглядел на него и предложил:
— Позвони-ка в «Националь» и попроси так: «Можно товарища Орлинского из номера товарища Дзержинского?»
— Чего-о?
Орловский сам поднял трубку телефонного аппарата на столе и велел телефонистке соединить с «Националем». Когда портье гостиницы откликнулся, передал трубку Ахалыкину, взял отводной наушник. чтобы вместе с ним послушать ответ.
Портье уважительно отвечал:
— Товарища Орлинского в указанном вами номере сейчас нет. Он удалился в город после завтрака. Я с удовольствием передам товарищу Орлинско-му все, что вы пожелаете.
— Спасибо, не надо, — ошалело буркнул милиционер и дал отбой.
— Так вот, Флегонт Сшфидонович, товарищу Дзержинскому при первой нашей встрече я ничего не сказал о саркофаге Александра Свирского. Почему? Потому как не знаю, куда его загнали после разгрузки эшелона в Москве. Феликсу Эдмундовичу надо дать точную наводку, как фартовые выражаются, чтобы он распорядился о возврате саркофага в Петроград. Предлагаю тебе такую комбинацию. Я своими силами ищу в Москве сережки и сапфир, а ты — след саркофага. Найду драгоценности, отрапортую начальству, что ты мне в этом активно помогал. Включишь эти операции в свой зачет, поднимешь раскрываемость.
Ахалыкин, насупившись, лихорадочно соображал, не надувает ли, не подстраивает ли провокации шельма-петроградец в деле, где замешаны первейшие комиссары республики?
Он уточнил:
— Чего ж ты Феликсу Эдмундычу за Свирского этого не сказал? Он лишь моргнул бы и враз его отыскали.
— Нехорошо было мне, Сшфидонович, так использовать дружеское расположение товарища Дзержинского. Есть тут некоторая тонкость. Саркофаг-то сами чекисты изымали; для своих нужд, возможно, в Москву перевозили, а я в их епархию за ним полезу? 1 ы ж, как и я, бок о бок с этими в кожанках работаешь, должен их знать: могут заартачиться, подвести меня под монастырь.
— А почему же товарищ Зиновьев напрямую не обратился к Феликсу Эдмундычу? — не сдавался Ахалыкин.
— Ты не слыхал? Не ладят они. У них раздор до того дошел, что Зиновьев через левых эсеров и наш комиссариат хотел в Питере ЧеКа закрыть.
О таких высочайших разногласиях Ахалыкин не смел не только что рассуждать, а и думать.
Он пошел на попятную, залепетав:
— Извиняй, извиняй, дорогой товарищ, за въедливость! Что с мастеровщины взять! Будет тебе полная информация по тому саркофьяку. На такой сыск мои инспектора только и способны. Ты мне напиши, как эта серебряная штука правильно называется, когда и откуда ее на Москву доставляли. Ну, и меня не забудешь перед начальством, я надеюсь, при завершении сыска камешков.
Орловский написал ему на листе приметы раки и ее путь из монастыря, пообещав напоследок:
— Я со Степки Куки не слезу. Мы с тобой общими усилиями поможем передовым товарищам нашей партии и свой интерес не обойдем.
Глава третья
Вернувшись от Ахздыкина в «Националь», Орловский позвонил Эдуарду Вакье и дал понять, что рад принять от него в помощь сыщика, о котором тот говорил.
Вечером, как условились с Эдуардом, разведчик сидел в ресторане гостиницы за тем же столиком на двоих, что и с Вакье. ожидая его посланца.
В 20.00 к Орловскому приблизился высокий, мощный господин, одетый в превосходную тройку с крахмальной сорочкой и шелковым галстуком, половину его румяного лица закрывали начавшие седеть бакенбарды.
Он с поклоном представился:
— Сила Поликарпович Затескин.
— Пожалуйте, — с удовольствием откликнулся Орловский и, любуясь статью гостя и его лицом старомосковского купеческого типа, указал на свободный стул. — Прекрасно на вас костюм сидит.
Затескин; с достоинством усаживаясь, отвечал звучным голосом:
— Костюмчик на обмыжку — носить его вприпрыжку? А ежели серьезно аттестовать, да, вещь играет. Мастера старой, оттэновской еще школы шили-с. Слыхали про московского француза Леопольда Карловича Оттона?
— Я больше в польских губерниях живал и служил.
— Мастерская Оттэна находилась на углу Тверской и Леонтьевского переулка. Знаменитый, потомственный мастер был, окончил русский университет и в парижской Академии кройки науку проходил. Талантливейшим ругателем-с прослыл. Не скажет, а кипятком ошпарит! Вот вам и француз, закусай его блохи с тараканами.
Они выпили водочки, стали неторопливо есть холодные закуски.
Силе Ноликарповичу Орловский тоже приглянулся, в чем он доверительно признался:
— Незнамо как я рад-с, что Бог привел встать на исконное свое сыскное дело под вашей рукой, Виктор Глебович, как мне господин Вакье о вас и вашей нужде рассказал. Я ж природный сыщик, при государе розыскным агентом служил. Мог бы и секретным агентом-с соответствовать, да люблю сам сыск словно легавый пес. Я же у господина Смолина с младых ногтей учился. Слыхали о сем Сухаревском губернаторе?