Так и вышло. Через секретариат Дзержинского Орловскому предоставили папку с делом об участии в контрреволюционном заговоре командира полка Левона Гегечкори и для ознакомления с ним отвели комнату. Едва открыв папку, Орловский узнал, что началось все с донесения на Гегечкори военного следователя Р. С. Кузьмина!
После прочтения кузьминского доноса даже у него, повидавшего всякого на своем веку разведчика, дрогнуло сердце. И доносчик, и его жертва, продавшиеся коммунистам за должности, безусловно, были его врагами, но поразила низость Кузьмина, лишь месяцы назад снявшего золотые погоны. Этот подпоручик явно сдал однополчанина в ЧеКа только затем, чтобы вымогать огромные деньги за освобождение Гегечкори у его жены, дочери польского богача.
Орловский, вернув дело, шел по коридору ВЧК, когда сзади его окликнули:
— Стойте!
Белогвардейский резидент замер и медленно оглянулся. Его догонял великан в кожанке, при ближайшем рассмотрении оказавшийся явно навеселе.
Чекист ощерил в улыбке щербатый рот и загалдел, протягивая Орловскому лист бумаги.
— Товарищ, ты в очках; значит — ученый! А я из простых оружейников с Урала, потому и без очков. Погляди, правильно я писулю сладил?
Орловский стал читать. То была докладная записка об операции, намечаемой на завтрашнее утро чекистским отделением, которое этот верзила по всей видимости возглавлял. Планировался арест нескольких московских белых подпольщиков, в том числе савинковцев.
Пробежав бегло записку, Орловский дружелюбно заметил:
— Не больно гладко ты буквы выводишь. Надо повнимательнее разобрать. — Он отошел к окну, чтобы не привлечь внимания прохожих в коридоре.
С полчаса Орловский расспрашивал чекиста по поводу некоторых фраз, а соответственно и плана операции, изложенного в бумаге, положительно при этом аттестуя его труды, а на самом деле, чтобы надежнее запомнить адреса и фамилии, указанные в записке. Простившись с простодушным уральцем, он стрелой вылетел из ВЧК и понесся к «Националю» звонить связному Савинкова.
После обмена по телефону паролями Орловский получил адрес ближайшей конспиративной квартиры на Поварской. Явившись туда, он изложил представителю «Союза защиты Родины и свободы» все» что узнал из докладной пьяненького чекиста. Боевики Бориса Викторовича должны были вывести из-под удара своих людей.
Вечером Орловский отправился домой к неуловимому на службе Кузьмину.
Дверь открыл сам хозяин в расстегнутом френче, под которым исподняя рубашка была в губной помаде и винных пятнах. Из прихожей просматривалась гостиная, где за столом с батареей бутылок сидела красотка в полурасстегнутой блузке, а в ее ушах сверкали серьги, когда-то украшавшие Екатерину Великую.
Орловский выхватил из кармана удостоверение, поднес его к глазам Кузьмина и проговорил резко, будто вбивая гвозди:
— Кузьмин Родион Сергеевич? Я уполномочен Всероссийской Чрезвычайной Комиссией произвести у вас обыск и изъятие вещдоков по делу о шантаже жены подследственного Левона Гегечкори!
Кузьмин побледнел, но тотчас взял себ>. в руки и с подозрением спросил:
— А почему вам, петроградскому, поручено? Мандат непосредственно от ВЧК есть?
Изображая заправского чекиста, Орловский выхватил кольт, сунул его Кузьмину в лицо с криком:
— Вот тебе мой мандат, мерзавец!
Того, однако, это не смутило: отпрянув, он метнулся в гостиную за револьвером, лежащим в расстегнутой кобуре на столе. В тот же миг мастер французского бокса Орловский взлетел в прыжке и настиг противника любимым ударом шассе-круазе в правый бок!
Кузьмин полетел на стол, опрокидывая бутылки, но мгновенно оправился и вскочил на ноги. До своего револьвера ему было не дотянуться, поэтому он схватил горлышко разбитой бутылки и бросился на Орловского. Коротким ударом резидент вонзил носок сапога противнику в солнечное сплетение!
Охнув, тот отлетел к стене, согнулся пополам, судорожно хватая воздух ртом. Орловский забрал его револьвер, заткнул его вместе со своим за ремень гимнастерки, после чего обратился к онемевшей девице:
— Прошу вас снять сережки, подаренные вашим приятелем. Они приобретены им на ворованные деньги и необходимы следствию как вещественное доказательство.
Девица дрожащими пальцами вытащила серьги из ушей, положила их на стол. Орловский завернул драгоценности в носовой платок, спрятал в нагрудный карман гимнастерки.
Из угла сдавленно прохрипел немного отдышавшийся Кузьмин:
— Почему «приобретены на ворованное»? С какой стати вы обвиняете меня в воровстве?
Орловский осведомился:
— А как иначе назвать суммы, полученные вами от Элжбеты Могулевской-Гегечкори за мнимые хлопоты по освобождению ее мужа, посаженного вами же?
— Родя, неужели это правда? — воскликнула девица, суетливо застегивая блузку.
— Можно ей уйти? — устало спросил Кузьмин, поднимаясь с пола и усаживаясь в кресло у стены.
— Вы свободны, мадемуазель, — разрешил Орловский.
Девица опрометью бросилась в прихожую, схватила свою накидку-фигаро и выскочила на лестницу.
— Можно закурить? — спросил Кузьмин, указывая глазами на пачку, упавшую со стола на пол ближе к Орловскому, полностью смирившись с ролью подследственного.
Орловский подтолкнул к нему ногой папиросы, проговорив:
— Мне, Кузьмин, собственно, достаточно изъятия этих серег, которые проходят по моему расследованию в Петрограде. Вашим шантажом, вымогательством денег у пани Элжбеты займется непосредственно чрезвычайка, полномочия которой вы у меня спрашивали и куда я вас могу прямо сейчас отвести. Но я, как и вы, бывший офицер. По законам чести, которыми, несмотря на любую низость, невозможно пренебречь, я могу вам дать шанс искупить свою вину.
— Пуля в висок?
— Так точно.
Кузьмин судорюжно затянулся папиросным дымом.
— Нельзя ли все же договориться, товарищ?.. В спальне в тайнике под паркетом есть иностранная валюта и золотые червонцы, забирайте все!
Орловскому стало невыносимо гадко, он, буквально задыхаясь от гнева, рывком расстегнул пуговицы на вороте гимнастерки.
— Мерзавец! Коли превратился в мразь, не в состоянии даже благородно уйти, приговариваю тебя к смерти.
Орловский вытащил из-за ремня гимнастерки револьвер и взвел курок. У Кузьмина неожиданно успокоились глаза, он ровно задышал, твердо взглянул на резидента.
— Я понял, с кем имею дело. Не знаю вашего звания и подлинного имени, но, ежели сможете, господин офицер, простите Христа ради.
У него заблестели слезы на глазах. Потом подпоручик Кузьмин аккуратно пригладил волосы, застегнул френч на все пуговицы и протянул руку.
— Позвольте мой револьвер с одним патроном.
Орловский вытащил патроны из барабана револьвера Кузьмина, кроме одного, и положил оружие на стол перед ним. Подпоручик встал с кресла, вытянулся во фронт напротив револьверной рукояти, повернутой к нему, и спросил у Орловского, будто у наставника:
— Так хорошо?
— Превосходно, господин Кузьмин. В определенных обстоятельствах добровольная смерть менее тяжкий грех для христианина, чем неправедная жизнь.
Подпоручик трижды осенил себя крестным знамением, поднял револьвер и выстрелил себе в висок.
Глядя на лицо упавшего мертвеца, разведчик так же, как за секунды до этого Кузьмин, трижды перекрестился за упокой его души. Орловский подумал, что такой исход освободил от необходимости объяснять Ахалыкину, зачем он связался с подпоручиком.
Резидент прошел в спальню и, без особого труда отыскав указанный покойником тайник, вскрыл его. Перевязанные бечевой пачки валюты, аккуратно обернутые бумагой столбики монет перенес в прихожую и рассовал по глубоким карманам своей шинели.
Покончив с этим, привел в порядок взломанный паркет и по телефонному аппарату из кабинета хозяина позвонил Ахалыкину. Попросил его прислать милиционеров и экспертов для осмотра места происшествия с трупом самоубийцы. Он вкратце рассказал Флегонту Спиридоновичу историю следователя-шантажиста Кузьмина, якобы случайно попавшего в его поле зрения.
Глава шестая
Степа Кукушкин после продажи сережек беспробудно пьянствовал на Хитровке с перерывом на игру в бильярдной Солянки. Значит, посчитал пристально наблюдавший за ним Затескин, «Сапфир-крестовик» должен быть по-прежнему у Куки.
Сидя в «Сибири» за самоваром, Затескин сделал знак поглядывающему на него из угла трактира Миге-монаху, чтобы тот невзначай приблизился.
Когда Митя с вытянутой рукой побрел мимо его стола, сыщик указал хитровцу на место рядом:
— Садись, Божий человек, выпей чайку.
Митя опустился на скамейку рядом с ним. Сила Поликарпович налил ему чаю и придвинул сахарницу, баранки, вполголоса продолжая разговор:
— Знаешь, где Степка Кука ночует?
— Ага, в подземном воровском кутке у Ярошенко, — назвал он ночлежку, знаменитую своим трактиром «Каторга», где собирался самый отчаянный люд.
— Нуте-с, Митенька, сережки Екатерины Великой, слава Богу, уже удалось выловить и забрать. Теперь они не наша забота, а «Крестовик» на Степке — за голенищем в левом сапоге. Нам надобно с него снять этот камешек.
Гневом вспыхнули глаза Митя.
— В сапоге нечестивец такое хоронит? За одно это вполне можно Куке ту ногу оторвать!
Затескин усмехнулся.
— Суров ты, закусай тебя блохи с тараканами. Да и непросто сладить с Кукой. Он вон в «Пересыльном» залетного фартового бечевочкой удавил, хотя тот на него с финарем полез. Снять со Степки «Крестовик» — это я прежде всего имел в виду хитрый подход. Конечно, при государевой власти я б с петроградцем не церемонился, да ныне к большевикам не пойдешь за подмогой. Самим управиться надобно.
— Какой же подход, Сила Поликарпович?
— Знал ты «ямника» Косопузого?
— А как же! Косопузый на «Утюге» завсегда барахлом и «рыжевьем» от «деловых» промышлял до того, как получилась свара ночлежников с хозяевами. С тех пор я его в «Сибири» не вижу, хотя положено ему по званию тут выпивать, — рассуждал Митя-монах, имея в виду, что этот трактир — любимое место крупных скупщиков краденого.