Следуя за Мари в комнаты, Орловский украдкой разглядывал ее и видел все милое, по чему он, оказывается, тосковал в Москве: каштановые кольца волос на высокой шее за изящным ухом, черепаховый гребень, поддерживающий локоны… Кружевные рюши, выглядывавшие из-под края юбки, заставляли ненароком опускать глаза, будили воображение столь долго не обнимавшего женщин Виктора Глебовича.
Сели ужинать, а Орловского все не отпускало острое влечение к этой женщине, вдруг вспыхнувшее, едва только он ее сегодня увидел. Орловский волновался и плыл словно в тумане, рассеянно слушая ее милую болтовню.
Не в силах больше сдерживаться, Виктор Глебович отбросил салфетку, встал из-за стола. Мари замолчала, приподнялась навстречу. Он шагнул к ней и прижался губами к открывшемуся влажному рту.
— Виктор, Виктор… — горячо зашептала она, когда он понес ее на руках в спальню.
Орловский судорожно срывал с нее комбинацию, подвязки, чулки… Все ближе его руки подступали к ее телу, все больше ее нагота открывалась ему. Сколь потрясающе шелковиста была кожа Мари, как манили ее бюст и клубящиеся завитки на выпуклости ниже пупка.
Они не спали всю ночь, то предаваясь ласкам, то болтая на разные темы. Мари сводила с ума Орловского некой экзотической прелестью новой русской женщины, рожденной в вихре нынешнего жестокого противостояния. Конечно, его привлекали свойства его невесты Лизы Тухановой, дочери фрейлины, благородной, аристократичной и по наружности, и по душевным качествам. «Гусарка» Мари Ли-сова. ненамного уступая породой невесте Орловского. закалила дух и тело в ратных испытаниях, ценой своей и чужой крови в боях и терроре приобрела необычные для женщин ее круга качества: твердость характера, самостоятельность а главное — чувство личной причастности, ответственности за судьбу России.
Госпоже Лисовой ни на йоту не грозило стать эскадронной шкурой или шлюхой, которые весело сопровождали средневековых ландскнехтов. Она поднялась вместе с честными офицерами против осквернителей православной империи и была этим благородным призванием защищена от нравственного падения. Уже вливались в Белое Движение другие отважные русские девушки, женщины, чтобы помочь мужчинам хотя бы в качестве сестер милосердия. Об их подвигах ходили легенды, они спасали раненых на поле брани, отважно бились с большевиками, а среди женщин-кавалеристок в рядах добровольцев особо прославилась наследница славной воинской фамилии баронесса де Боде.
Вот даже и зрелому Орловскому пришлось забыть аристократку-невесту ради воительницы, прекрасной Мари Лисовой, сражавшейся наравне с мужчинами за великую святорусскую троицу — Веру, Царя, Отечество…
— Как товарищ Крестинский отнесся к Марусе Лысцовой, полюбившей Ленина сильнее постаревшего кумира Маркса? — шутливо поинтересовался Орловский, упоминая имя-фамилию Мари, под которыми она работала в комиссариате.
— Я не удостоена политбесед на таком уровне, зато эта рыжая скотина Турков постоянно лезет в твой кабинет, который я обжила.
— Он, на мой взгляд, самый опасный для нас с тобой человек в комиссариате. Уязвлен, что я занимаюсь делом по взяточничеству, в котором он замешан, а также историей с екатерининскими серьгами. После того как эта драгоценность завтра появится на моем служебном столе, Мирон Прохорович с новой силой начнет против меня интриговать и всячески провоцировать.
— Завтра, Виктор, господин Захарин с группой офицеров по нашим документам будет пытаться пересечь советско-финскую границу.
Орловский озабоченно приподнялся на локте.
— Насколько надежными показались тебе эти бумаги? — спросил он, потому что Мари во время его отъезда выдавала фальшивые документы офицерам группы, в которой старшим был полковник Захарин.
— Витя, прости, но ведь я только осваиваю работу делопроизводителя. Мне гораздо проще было бы завтра пробиваться вместе с этими господами с оружием, нежели заметить в паспортах неточность той или другой закорючки.
— Обними меня с такой же простотой! — весело прорычал он, жадно приникая губами к мраморно белеющему в полумраке плечу Мари.
Глава вторая
С утра на пограничной станции, последнем клочке советской земли, в зале перед таможенными постами, досматривающими багаж убывающих в Финляндию, галдела толпа народа. Другая часть публики, убегающей из совдепии, разместилась в соседнем помещении, это было нечто вроде зала ожидания. Здесь неприметно по скамейкам меж отъезжающих и багажей расположились трое офицеров из группы полковника Владимира Петровича Захарина, поджидая последнего из попутчиков в их пятерке.
Владимир Петрович в поношенном рединготе и шляпе, чтобы не бросаться в глаза и так вызывающей офицерской статью, стоял невдалеке от входа. Наконец ожидаемый гусарский поручик Бельмасов. тоже в пальто, вошел в зал с объемистым чемоданом. Он поймал недовольный взгляд Захарина, ответил извиняющейся улыбкой, и прошагал к стене как незнакомый ни с кем человек. Полковник по очереди оглядел подчиненных и тронул правой рукой мочку уха — условленный знак, чтобы выходили за ним в таможенный зал.
Офицеры, все как один в гражданском, но с заряженными револьверами за пазухой, поднялись с мест. Захарин сделал шаг к двери, а она распахнулась, и в зал. словно горох из лопнувшей торбы, хлынули вооруженные люди. Они были в кожаных куртках и картузах с красными звездочками, с перекрещенными на груди пулеметными лентами, в руках — наганы.
— Именем революционной власти обыск всех присутствующих! — закричал, видимо, главный из них.
Публика всколыхнулась, люди повскакивали, раздались возмущенные возгласы:
— Почему? Какой беспорядок! Советчики проклятые…
Один из «кожаных», невысокий человек в пенсне, громко призвал:
— Успокойтесь, граждане! Обычная проверка, нам так приказано.
Он протянул руку к недалеко стоящему от него Захарину, и тот предъявил ему свой выездной паспорт.
Человечек взял документ, едва взглянул в него и указал на баул полковника:
— Что там?
Владимир Петрович собрался продемонстрировать его нутро с безобидными носильными вещами, но в этот момент разыгралась сцена между поручиком Бельмасовым и остановившимся против него «кожаным». Несмотря на строгое указание полковника не брать с собой ничего из офицерских вещей, гусар затолкал на самый низ своего чемодана парадный мундир. Вдруг не будут рыться в багаже? Как оставить алый ментик, расшитый витым шнуром, опушенный белой овчиной, и узорчато выделанные красные штаны в обтяжку — чакчиры!
Мрачный тип документов у Белъмасова не спросил, а требовательно ударил сапогом по его туго набитому чемодану.
— Нельзя-я ли поосторожнее? — презрительно протянул Бельмасов.
— Открывай! — рявкнул детина, поднимая наган к груди поручика.
Такой прыткий неминуемо должен был обнаружить в чемодане мундир и угадать в Бельмасове офицера, хотя по паспорту он значился мещанином Кор-жиковым. В то же время в боковом кармане пальто поручика лежал браунинг, и гусар не опустил руку, чтобы открыть чемодан, а вскинул ее к борту пальто за оружием.
Захарин, поняв, что Бельмасов сейчас выстрелит, глянул в окно на случай отхода. Там он вдруг увидел, что один из «кожаных» на улице, так же как его сотоварищи тут, выхватил наган — ио при виде приближавшегося к нему пограничника!
Полковник, привыкший мгновенно соображать и не в таких переделках, закричал:
— Господа, это бандиты!
Он ударил очкарика в пенсне, разбивая его в стеклянное крошево, отчего тот завопил и схватился за залитые кровью глаза. В это же мгновение Бельма-сов влепил пулю в лоб «кожаному», а другие офицеры принялись стрелять в налетчиков.
Публика истошно взвыла, бросаясь к углам и к двери. Бандиты, тут полковник не ошибся, переодетые в чекистов, стали бить из наганов в открывших по ним огонь офицеров.
— Вздохов, окно! СЬходим! — перекрывая грохот пальбы, приказал полковник.
Рослый штабс-капитан Вздохов, уложив выстрелом очередного «чекиста», преграждавшего ему путь к окну, пронесся туда. Он вскочил на подоконник и спиной высадил стекло. Люди, смяв тех и других стрелков, выскакивали через открывшийся проем и двери наружу.
Бельмасов, сразу убитый после своего единственного выстрела, лежал на полу, а неподалеку — еще один офицер из пятерки. Захарин показал оставшемуся в зале молоденькому прапорщику на дверь, а сам кинулся к выбитому окну. Когда полковник вскочил на подоконник, с улицы по нему ударили из нескольких наганов! Одна из пуль попала ему в левую ногу выше колена, и Захарин вывалился на улицу.
Рядом с командиром мгновенно очутился Вздохов, а прапорщик, прорвавшийся через дверь, уже бежал к ним.
— Прикрывай! — крикнул ему штабс-капитан и сунул прапорщику свой второй, запасной смит-вессон с полным барабаном.
Вздохов помог встать Захарину, подставил ему плечо и в обнимку с хромающим полковником бросился к ближнему лесу, уходившему на финскую» сторону. Они влетели за густой кустарник на опуш-кв, пробежали еще немного, и полковник со стоном опустился на землю.
— Одну минуту, ваше высокоблагородие! — сказал Вздохов и вернулся назад, к кустам, чтобы оглядеться.
Никто не собирался их преследовать. На станции бандиты теперь вели жаркий бой с пограничниками. Рассредоточившись вокруг зала ожидания, «кожаные» слаженно били по настоящим чекистам, попавшим между двух огней: сзади была граница с белофиннами, впереди — упорно наседающая банда.
Вскоре к месту боя один из бандитов подогнал грузовик. Несколько налетчиков стали затаскивать в него своих раненых и убитых. Тем временем другие вздернули за ноги на столбе у дверей труп прикрывавшего отход захаринцев прапорщика. Так же вниз головами повесили трупы поручика Бельмасо-ва и третьего погибшего в перестрелке захаринско-го офицера.
Когда Вздохов вернулся к полковнику и, играя желваками на скулах, начал его перевязывать, тот спросил:
— Где остальные?
— Остальные, Владимир Петрович, пали смертью храбрых и за ноги повешены перед станцией этой сволочью в кожанках.