Когда-то подавальщик в приличных заведениях обязан был носить фрак или смокинг, на худой конец — белые рубаху и брюки. По нынешним же временам Яшка обслуживал в темном пиджачке поверх алой косоворотки, но «салфет» у «трактирного монаха» со старорежимной незыблемостью лежал на левом плече, как и положено при приеме заказа. В ожидании его Яша в лучших традициях, слегка согнувшись будто для поклона, серьезно смотрел широко расставленными глазами на морщинистом лице.
Улыбаясь, Орловский заметил:
— Пополамные расстегаи из стерляди и налимьих печенок не будем.
— Глядите-с, Бронислав Иванович. А может, котлеты из рябчиков с трюфелями? — не понял иронии официант.
У резидента дальней разведки небольшой Добровольческой армии, с кровопролитными боями пробивавшейся сейчас к Екатеринодару, постоянно не хватало средств на расходы по добыванию информации и уж тем более он не имел права на шикарные ужины для себя.
Орловский распорядился:
— Принеси пока пиво, да чтоб было настоящее.
— Как же-с, пиво не пиво, коли заячьей мочой не пахнет. Покорнейше вас благодарю да неоставле-ние во внимании! — Яшка помялся и предложил, указывая в зал: — Барышню позвать можно. Вот, извольте приглядеть сегодня — Надин, та, в шляпке с букетом. Солидная в себе, на содержанье жила, недавно гуляет и по любви-характеру ищет. Желаете, приглашу Таню Черную или Гуню, дородную девушку… А может, Анну Сергевну — худящую брюнетку?
— Это Анну Сергеевну кличут Брошкой? — спросил привыкший знать все о посетителях кабаре аген-турщик Орловский о кокотке лет двадцати пяти, обладательнице крупного бюста и почти девичьей фигурки.
— Именно-с, Бронислав Иваныч, потому Аня весьма неравнодушна к драгоценным камушкам всяким.
— Барышню не надо, Яша, я приятеля жду.
Вот-вот должен был появиться самый солидный агент Орловского — левый эсер, председатель следственной комиссии при петроградской тюрьме «Кресты» Самуил Ефимович Могель. В нью-йоркской эмиграции он вынужден был торговать газетами, а после Февральской революции вернулся в Петроград, где активно начал новую жизнь, вознесшись с октябрьским переворотом на теперешний пост. Этого рослого толстяка со смоляной проволокой волос на голове не любили ни начальники, ни подчиненные, потому что он действовал под личиной зануды, службиста и сухаря. Работая рука об руку с ЧеКа, товарищ Могель больше любого сотрудника из агентуры Орловского доставлял ему копий рабочих документов. Иногда — даже больше, чем просил резидент.
Мотель был самым дорогостоящим помощником Орловского, всегда выколачивая из него максимальные гонорары. Но Самуилу Ефимовичу постоянно было мало денег, и он наладил в «Крестах» платное освобождение богатых арестантов. Словно не забывая, что состоит членом партии социалистов-революционеров, помогал он и неимущим сидельцам, если кто-то из них осмеливался обратиться за таким содействием к начальнику тюремных следователей.
Самуил Ефимович разыскивал на воле заинтересованных в этом вопросе лиц: родственников или друзей заключенного, — и напрямик спрашивал:
— Сколько можете заплатить?
Мотель брал, сколько мог выжать, молниеносно выполняя оплаченные услуги.
Орловский задумчиво пил пиво, когда малиновая портьера на двери кабинета шелохнулась, и Самуил Ефимович, несмотря на свои габариты, ловко скользнул внутрь. Он стащил с себя комиссарскую кожаную тужурку, пролетарскую кепочку, повесил их на вешалку, оставшись в пиджаке поверх несвежей белой рубашки. По привычке бдительно вслушиваясь в звуки за дверью, цепко окидывая помещение выпуклыми глазами, Мотель пригладил жесткую шевелюру.
— Пожалуйте, — гостеприимно пригласил его к столу резидент, — сегодня есть за что выпить, дорогой Самуил Ефимович).
В дверях снова появился Яша. Яства, которые Орловский с ним до этого упоминали, не подходили для угощения такого любителя пожрать, как Мотель. Впрочем, произошла переоценка и у гурманов: гастрономическим тонкостям стали предпочитать блюда посытнее, попроще, на них и цены повысились по сравнению с деликатесами.
— Неси-ка любезный, гостю салат «оливье» и бифштекс, а мне — соленых грибков, — велел Орловский официанту, называя блюда из привычного меню, не раскошеливаясь. однако, себе на мясное. да и к тому же шел Великий пост, — а также водки графин и еще пива.
Яшка исчез, и только тогда опытнейший конспиратор Могель, развалившись на диванчике, осведомился:
— Какие ж? ваши более подробные впечатления от нашей кражи со взломом, Бронислав Иванович?
— Отменно вами организована и выполнена операция — воскликнул агентурщик. — Однако собачки-ищейки почему-то привели в привратницкую.
Инсценировку ограбления кабинета комиссара Орлинского предыдущей ночью проводил сам Могель с двумя подручными. Орловскому это было необходимо, чтобы не вызвало подозрения исчезновение у него бланков документов и других бумаг, необходимых для переправки императорских офицеров за границу и других акций по спасению «бывших» людей от ЧеКа и советских судов. Орловский заполнял вымышленными фамилиями чистые бланки, командировочные удостоверения, уже снабженные нужными подписями и печатями. С ними переодетые офицеры, пробирающиеся в Добровольческую армию, катили в пункт назначения согласно «командировке для выявления контрабандистов», а точнее, на первую зарубежную станцию после советско-финской границы, до которой от Петрограда всего пара часов езды.
Появившийся с подносом Яшка-«стрела», или, как еще называли официантов, кого «мать бегом родила», мгновенно накрыл стол и ушел. Орловский и Могель торжественно подняли хрустальные рюмки с водкой, едва ли не по-гусарски чокнулись и выпили.
Самуил Ефимович, уплетая «оливье», будто не допросы вершил в «Крестах», а сидел там на нарах и пухнул с голоду, проговори:
— При чем привратницкая? Мы туда не заходили.
— Портсигар с гравировкой батальной сцены никто из ваших у меня на столе не забыл?
— Как можно, Бронислав Иванович? — пробурчал Могель набитым ртом. — Я аховых ребят взял в дело, они только брать умеют. Этого сорта публику среди фартовых забирохами, шнифферами и называют. Единственное, что мы по вашему приказу оставили, — надпись от Колодина. О-о, как икается Антону Бваемпиевичу!
Могель с удовольствием шутил теперь насчет Колодина, потому что три дня назад лично организовал ему побег из «Крестов». Только взял с того расчет не бумажными миллионами, какими довольствовались до него чекисты, а царскими золотыми червонцами, называемыми на воровском жаргоне «рыжиками».
— Надо, Самуил Ефимович, чтобы не всплыли у барышников через ваших эабирох взятые в кабинете портфель, пресс-папье и шкатулка. Ненужные бумаги уничтожили? Нужные отложили? — уточнял резидент, отсчитывая Мотелю деньги.
— Все выполнил, Бронислав Иванович, и о вещах побеспокоюсь — заверил с жаром Мотель полячишку-комиссара, совершенно не подозревая о его действительной биографии, зная лишь, что тот подпольно работает против большевиков.
Яша подал огненно-сочный бифштекс, Самуил Ефимович стал его есть, попивая с Орловским в полном соответствии с призывами несравненного Мор-фесси, доносившимися с эстрады:
Налей бокал — в нем нет вина, Коль нет вина, так нет и песен. В вине — и страсть, и глубина, В разгуле мир нам будет тесен…
Оставив догуливать Мотеля за оплаченный из резидентского кармана счет, Орловский выбрался наружу ближе к полуночи. На продутой сырым ветром улице он снова проделал привычную манипуляцию, перекладывая кольт в шинель, чтобы при неожиданности палить сразу. Предпочитал это оружие системы американца Сэмюэла Кольта в противовес револьверам бельгийца Нагана, потому что их взяла на вооружение Красная армия.
Орловский вышел на Литейный, двинулся по пустынному проспекту к своей квартире на Сергиевской улице. Мглистое небо без звезд давило так же, как и глухой мрак обступавших окрестных кварталов, где время от времени стреляли или кричали.
На Сергиевской, названной в честь преподобного Сергия Радонежского, было не столь темно благодаря пятнам света из окон домов. Вдали чернели кущи Таврического сада, куда упиралась улица. Здесь, неподалеку от Таврического дворца, где заседала при императоре Государственная Дума, и Смольного монастыря-института «Воспитательного общества благородных девиц», — предпочитали когда-то жить Трубецкие, Панины, другая имперская элита. Теперь более или менее повезло графине Клейнмихель, которая в своем доме № 33, после того как его разграбили солдаты, смогла занять две комнаты, так как в остальной части жилища поселились революционно настроенные студенты.
При новых хозяевах, превративших Смольный в оплот Советов и большевизма, Сергиевскую улицу также облюбовал левоэсеровский ЦК, тут выделили брошенные квартиры начальникам советских учреждений, в том числе и председателю наркоматовской комиссии товарищу Орлинскому.
Господин Орловский подошел к дому, где квартировал. Парадный вход его давно был заперт, разведчик прошел во двор и поднялся по черному ходу на третий этаж к своей квартире, состоявшей из гостиной, столовой и двух спален. На случай засады Виктор Глебович тихо отомкнул дверь, так же неслышно ступил в прихожую и сразу уловил чье-то присутствие!
Выхватив кольт, резидент двинулся по коридору к столовой. Там в красном углу перед иконами теплилась лампада, ее отсвет через открытую дверь виднелся издалека. Оттуда доносились звуки то ли какого-то движения, то ли бормотание. Орловский взвел курок револьвера, заглянул в комнату, приготовившись стрелять… и увидел стоявшего перед образами на коленях, молящегося священника в черном подряснике.
«Ох, — Виктор Глебович перевел дух, — отец Феопемт во время Великого поста пожаловал, не случайно ж его имечко означает по-русски — Богом посланный!»
Глава вторая
Иеромонах Феопемт, давно знавший Виктора Глебовича и то, чем он занимается в роли комиссара. имел свой ключ от его квартиры и появлялся всегда неожиданно.
Отец Феопемт был активистом по созданию приходских Смюиов для защиты храмов и церковного имущества, куда уже вступило около шестидесяти тысяч православных. священником часовни Алексан-дро-Сйирского монастыря на Разъезжей улице. В феврале на вечернюю службу туда ворвались несколько человек в солдатских шинелях и стали орать, чтобы батюшка прекратил всенощную и закрыл храм. Отец Феопемт продолжал богослужение. тогда часть беснующихся непрошеных гостей набросилась на него и стала стаскивать облачение, другие в это время тушили свечи и вырывали их из подсвечников, втыкая в них окурки папирос. Надругавшись, они ушли, но принялись караулить для расправы батюшку Феопемта возле дома, где он жил. После этого иеромонах стал ночевать по разным адресам у прихожан.