— Удалось? — взволнованно поторопился с вопросом Орловский.
— Мне трудно судить. А разговор пошел так. Я сразу заявила: в результате терактов у меня оказались большие деньги, которые я хотела бы вложить в покупку драгоценностей. Сказала, что особенно меня интересуют художественные изделия из золота и серебра церковного предназначения. Например, вроде между делом упомянула я такую вещь, как саркофаг из монастыря Александра Свирского, изготовленный из чистого серебра на высочайшем ювелирном уровне. В общем, закинула удочку, как мы и намечали.
— Не уточнил Гимназист, каким образом достались тебе деньги?
— Конечно, спросил. Ответила правду, потому что в Москве однажды под утро на пустыре действительно расстреляла «мотор» с пассажиром в кожанке. Видимо, это был чекист, и ехал он после обыска или реквизиции, как они еще называют свои грабежи. Пассажира с шофером сразу уложила наповал, машина врезалась в дерево и остановилась. Место глухое, у меня было время на осмотр. В машине оказались узлы с сервизами, столовым серебром, антиквариатом и баул, заполненный купюрами. Его-то я и экспроприировала.
— Не удивило Гимназиста, что ты связь с преступным миром искала почему-то через хипесниц, а не прямо через воров или скупщиков краденого? Притом, ежели тебе надобно вложить свои деньги в ценности, не проще ли их приобретать в обычной торговле?
— Живущей в подполье или на нелегальном положении Маше Гусарке это вовсе не проще, — разумно объяснила Лисова. — Кроме того, ворованное идет вполцены. Спрашивал Гимназист что-то в этом роде, прощупывал. Но жеищиим, Витя, могут объяснить что угодно, не заботясь о логике. Ведь только дама способна из ничего создать шляпку, скандал и салат, — Мари победно скользнула взглядом по лицам мужчин.
— И верно, на что даме логика, а попу гармонь, офицеру — филармонь? — весело поддержал ее Захарин.
— Мерси, — кивнула ему Мари. — Я Гимназисту и сказала, что попыталась найти общий язык с теми, кого судьба мне послала: с Аней Брошкой, потом по оказии с Черной, Гуней и вдруг — немыслимое счастье, удалась встреча даже с ним, одним из приближенных легендарного Гаврилы, о чем мне девочки подсказали!
— Как он отозвался на это? — спросил Орловский.
— Видно было, что польстила моя аттестация, но все же смолчал. Этот Гимназист умеет держать себя в руках, поэтому я так и не поняла, поверил ли он моим россказням.
— Главное, что для них ты настоящая Маша Гу-сарка, — указал Орловский. — Значит, не можешь сотрудничать ни с чрезвычайкой, ни с уголовкой, а это для воров, бандитов самое главное. И все же не подозрительно ли, что ты готова вложить средства в такую громоздкую вещь, как серебряный саркофаг?
— Помилуй, Виктор! Я так ясно и не выражалась. Я этот саркофаг упомянула как бы невзначай, и только. В основном интересовалась предметами церковной утвари: украшенными наперсными крестами, филигранно выделанными панагиями, иконами, Евангелиями в драгоценных окладах и тому подобным. Расчет ведь на то, чтобы гаврилки поняли, что я не прочь и раку купить. Для них сбыт такой крупной вещи — сложное дело.
— Спаси Христос, Мари, — подвел итог Орловский. — Еще немного, и пойдешь спать. Извини, но сегодня тебе все равно придется отправляться на службу именно для возможного алиби, ежели гости Мохнатого вдруг до утра попадут в какую-нибудь переделку. Как вы договорились с Гимназистом о связи?
— Через «Версаль». Я там должна появиться еще на этой неделе, и кто-то из постоянно бывающих в кабаре, типа Брошки, Черной, Гуни, даст мне знать о следующей встрече с этими выдающимися фартовыми господами, — она заулыбалась.
— Обо мне Гимназист тебя не расспрашивал?
— Нет.
Орловский задумчиво проговорил:
— Это плохо. Должен был такой матерый бандит поинтересоваться, кто же тебя с Брошкой сводил, кто твой сообщник. Значит, Гимназист, а то и сам Гаврила, если заинтересуются, будут по своим связям устанавливать мою персону и, не дай Бог, — тех, кто со мной обычно встречается в «версальском» кабинете.
Мари с иронией уточнила:
— Похоже, Гимназист действительно решил заняться нашим вопросом всерьез. Когда стали кутить, он усадил рядом Брошку, а потом приблизил ее к себе в буквальном смысле — не спускал с коленей.
— А на вид хлипок, — усмехнулся Захарин. Мари игриво возразила:
— В мужчине важнее его внутренний огонь.
Не понравилась эта кокетливая пикировка Орловскому, который после ночи любви с Мари из-за пребывания полковника был лишен интимного общения с ней, но не мог забыть об объятиях Гусарки. Он уже не впервые улавливал какие-то флюиды, замечал симпатию, установившуюся между Мари и Владимиром Петровичем. И было ли тут дело лишь в том, что оба служили в элитарной кавалерии!?
Таких переживаний еще не хватало резиденту, руководившему агентурной сетью, скрывающему у себя отъявленную антисоветскую парочку, а теперь вдобавок замешанному и в хитроумные игры с петроградскими ворами и бандитами!
Наблюдательная Мари не ошиблась, отметив, что из всех женщин в «долушке» Леня Гимназист выделил Аню Брошку, с нею он и улегся в кровать.
Наутро в комнате, где они ночевали и под руководством Брошки изощренно предавались постельным утехам, Гимназист проснулся первым. Он нашарил на тумбочке рядом с изголовьем пенсне, осторожно водрузил его на нос и поморщился от неумеренно выпитого давеча. На похмелье Колька Мохнатый поставил на комод рядом с ночной тумбочкой поднос с заветным графинчиком, острыми закусками и фруктами.
Ленька покосился на голую спину Аннет, крепко почивающей рядом под сползшим одеялом, приподнялся и взял поднос. Расположил его рядом с собой на краю огромной кровати под балдахином в стиле времен французского Консульства. Он налил рюмку водки, выпил ее залпом, бросил в рот соленый корнишончик. Внимательно осмотрелся, так как впервые гулеванил на «малине» Мохнатого, недавно отпраздновавшего здесь новоселье, и ночью ничего не увидел, пьяным пробираясь сюда с Анькой в темноте.
Мари в общих чертах правильно охарактеризовала Орловскому происхождение Гимназиста. Сейчас ему вполне хватило образованности, чтобы оценить убранство комнаты и полюбоваться мебелью, хотя тумбочка и комод были одного стиля, кровать — другого.
Леонид усмехнулся, подумав: «Все же это «хаза», а не гостиница «Англетер».
Аня, услышавшая его движения, пробуд илась, повернулась, прижалась к Гимназисту бюстом и спросила:
— Ленечка, миленький, ты уже похмелился?
— Слава Богу, — жуя, ответил он. — Ты будешь?
— Не откажусь.
Гимназист поставил поднос между ними. Брошка налила и выпила, закусила персиком, призывно обнажила бедра.
Однако Леониду, как и предполагала Мари, надо было учинить допрос, и он для начала обратил внимание Аньки:
— Гляди, у Мохнатого какая красота. Тумбочка и комод, а? Видать, из красного дерева. Барельефы на них бронзовые, видишь — с фавнами и вакханками, лозами виноградными.
— А вон гирлянды полевых цветов!
— Кровать художествами аккуратнее будет. — он провел рукой по отделанной золоченой латунью спинке ложа.
Брошка, по унизительному своему ремеслу постоянно мечтающая спать не с клиентом, а с мужем под таким балдахином, да и без балдахина сошло бы, молчала, накручивая на палец прядь волос.
Гимназист перешел к делу:
— Машка Гусарка еще не в таких спальнях выросла, а поди ж ты, к нам вдруг прибилась.
— Где же это она выросла?
— А ты не знаешь? Она дворянка, на Великой войне в гусарском полку воевала и кресты с медалями имеет, газеты писали.
— Неужто? — от удивления привскочила Анька. — Впервые слышу1 Знала лишь, что она красным самолично войну объявила за то, что они кокнули ее супруга. Надевает ночью белый-белый гусарский ментик, два револьвера в ручки под белыми замшевыми перчатками с золотой вышивкой — и «огонь» по хамовозкам!
Обнаженная, раскрасневшаяся от водки, она так изящно и живо изобразила террористку, что Гимназист залюбовался ею, однако поправил:
— Мужа ее, лейб-гвардейца, еще в Великую войну убили, за это Маша пошла в гусары немцам мстить. А с большевиками у нее счеты были, поскольку имение ее разорили. Вот откуда идет. И что? Целое поместье потеряла, а сейчас снова добро приобретать наладилась? Куда оно Гусарке, когда ее за подвиги пол-ЧеКа ищет! Да норовит еще на грпшики пятаков накупить: у «ямников» вполцену «рыжего» и «скуржавого» барахла нахватать, — он назвал на жаргоне золото и серебро. — Кто эту Машку тебе сосватал-то?
Пролаза Брошка мгновенно насторожилась Поняла, что от ее ответа ой как многое может зависеть!
«Скажу про Бронислава Иваныча, придется указать и на Бореньку Ревского, который нас с ним свел, — лихорадочно соображала она. — А Боренька человек в Питере у всех-всех на виду. Одно слово — журналист! Но ведь и о его старой работе на полицию немало народишка теперь знает, в архивы полиции на Фонтанке какая только рвань после переворота не лезла. А о том, что старается Боря нынче на ЧеКа и уголовку в придачу, разве гаврилки не могут иметь сведений? Ох, могут, могут’ Немало у них осведомителей не хуже меня, грешненькой. Ой, никак нельзя ни Иваныча, ни Борю отдавать этому гаврилке! Иначе, девушка, ставь и на себе крест».
— Кто свел-то? — небрежно переспросила она. — Уж не помню после вчерашнего. Да в «Версале» кто-то из кабинетных господ.
— Что ж Гусарка, за которой по обеим столицам охота идет, в кабинете торчала с каким-то случайным?
— Да нет, кто ее в «Версаль» привел, человек, видать, ей верный, но мне он шибко не знакомый, я его имени-то не припомню. Какой-то нечастый визитер. Он меня вроде для услуг зазвал в кабинет, Гусарке представил и сразу же ушел. А ты чего ж саму Машу не спросил про него? Невелика важнсхть, — якобы простодушно закончила просчигутка.
Гимназист попытался скрыть раздражение:
— Не ахти как меня это интересует. Глвное-то, что она и есть истинная Машка Гусарка. Я ей разные вопросы с подходцем запускал — отвечает в точку. Спрашивал что по Москве, что по Питеру. И в оружии хорошо разбирается.