Орловский укоризненно заметил:
— Лишь темляка из Георгиевского ленты к шпаге не хватало. Что еще показывает на допросах Дровин?
— В общем, то же, что и двое с Серьги: купил бланки документов на Сенном рынке у барышника, которого до этого не знал. Разница же в том, что офицеры, уличенные на Серьге, удостоверив награды и аксельбанты своими, вынуждены были назвать и настоящие фамилии, не те, что в паспортах, по этим отличиям чекисты теперь смогут проверить их в полковых реестрах. Однако Дровин, как в паспорте он и значится, утверждает, что вообще является не офицером, а обычным мещанином Дровиным из Псковской губернии. Мол, туда вписал правильные свои данные. А так как по месту его жительства на Псковщине сейчас стоят германские войска, проверить это невозможно.
Орловский усмехнулся, вспомнив этого отчаянного штабс-капитана, за геройство заслужившего на войне наградную шпагу, записанного им псковским Дровиным именно на такой случай, если придется выкручиваться, когда попадется.
— Последовательно себя ведет, — сказал он. — А офицеры с Серьги, признав свои регалии и настоящие фамилии, с честью обрекли себя на смерть. Чекисты найдут, за что расстрелять господ флигель-адъютантов.
— Я не понимаю, зачем таким образом самим себя ликвидировать, когда ЧеКа и без их старания косит и косит! — воскликнул Могель с набитым ртом и рюмкой вина в уже жирных пальцах. — А главное ведь, подставляя себя, они подводят вас, Бронислав Иванович. Им не жаль ни своей, ни вашей шкуры.
— Уверен, что никто из господ офицеров не выдаст меня.
Самуил Ефимович со всей ироничностью, на какую был способен, уставился на поляка, кем он считал комиссара Орлинского, почему-то уповавшего на русский характер, несмотря на то что империя не жаловала его нацию не менее, чем еврейскую.
Потом агент продолжил:
— Как вы понимаете, точного ответа на вопрос, отчего же заинтересовались и взяли всех троих, я от Дровина не мог получить. Но чтобы это все-таки выяснить, я не зря озаботился заранее создать сложности чекистам. Когда на Гороховой спохватились и захотели допросить Дровина, им уже непросто было перевести его к себе. Я настоял, чтобы они работали с Дровиным у нас, а если сумеют доказать его принадлежность к контрреволюционным делам, то тогда и возникнет разговор о переводе подследственного в чрезвычайку, но я буду в курсе.
— Отлично поусердствовали!
— За такие труды вам, Бронислав Иванович, и придется мне денег выложить от всего сердца, — подмигнул беззастенчивый Мотель. — И вот чекисты стали таскаться в «Кресты» добиваться от хитроумного Дровина, а я приглашал их к себе в кабинет на отдых, отвести душу, выпить и закусить. И по мере нашего общения выяснил интереснейшую деталь, откуда пошла канитель на тех самых пограничных пунктах… Представьте себе: чекисты так обленились, что уже не хотят рыть носом как следует. Они на таможнях в долю взяли уголовных! Теперь те дотошно потрошат отъезжающих, невольно выявляя подозрительных, что полезно чекистам, и получают плату за обыски в виде добра этих задержанных, делясь, конечно, и с таможенниками. Поведали мне об этом непосредственные участники данной «смычки», сотрудники отдела Целлера разведчики Матин и Ковалев.
Орловский уточнил с недоумением:
— Позвольте, уголовные, что ж, стоят рядом с таможенниками и всем этим занимаются?
— О-о, не так все просто. Бандиты, одетые в кожанки, подобно настоящим чекистам, потрошат уезжающих не в официальных досмотровых залах, а в помещениях для ожидания.
— Совершенно так и было на Песчаной, когда мои люди затеяли с бандитами перестрелку! Но ведь когда те расправились с офицерами, то вели бой и с самими пограничниками и, лишь рассеяв их, скрылись на угнанном грузовике, — с сомнением напомнил резидент.
Могель, торжествуя, ударил по столу кулаком:
— Так это, значит, и была первая проба сил урок, после чего они и пограничные чекисты пошли на сделку! Они, видимо, договорились и службу нести, и уезжающих трясти. Теперь что получается? «Кожаные» бандиты в зале ожидания наставляют пушки на людей как налетчики, а те, не вполне понимая — чекисты их обыскивают или уркаганы грабят, подчиняются обстоятельствам и прощаются с частью своего добра. Все у них не отнимают, иначе через эти погранпункты больше никто не двинется. А если при «досмотре» у кого-то обнаруживают «контрреволюционное», как у ваших офицеров, то сдают их чекистам в соседнем зале.
— Вот мерзавцы! Наглядное слияние уголовной советской власти с истинными бандитами. Видимо, на Серьге, Вуоксе и Песчаной действует банда Гаврилы.
— Этого не могу утверждать.
— А я уверен, потому что на Песчаной они по своему обыкновению повесили убитых офицеров.
Агент, кивнув, уточнил:
— Если так было, то теперь убивать и вешать на границе им уже заказано, чтобы не отбивать хлеб у ЧеКа.
— Спасибо за все, Самуил Ефимович. Думаю, Гаврилкам погранпукты еще и потому понадобились, что через них с отъезжающими, помимо денег и семейного добра, течет и немалый поток художественных ценностей, которыми Гаврила давно промышляет, грабя эрмитажные эшелоны с коллекциями на Москву.
Мотель, съевший и выпивший все, что предназначалось ему на столе, уже явно торопился покинуть заведение. Резидент достал деньги и рассчитался с ним за добытые сведения.
На следующее утро в комиссариате Орловский сам зашел в кабинет к Туркову и добродушно произнес уже как бы привычно на «ты»:
— Спугнул ты в тот раз Колю Мохнатого-то. На другой день и «малина», и «яма» его закрылись, все разбежались.
Турков рассмеялся, сияя золотыми пломбами.
— Зря на меня грешишь! Я думаю совсем наоборот — ты урок напугал очками своими блестящими, когда шастал под окнами.
Орловский вежливо ему улыбнулся, сел у стола и взялся за то, ради чего пришёл.
— Ты, Прохорович, как-то спрашивал про задержанного с оружием Захарова. Вспомнил я, что он был направлен мною на медицинскую экспертизу, после чего освобожден из-под следствия как психически ненормальный. Так с чего ты задавал вопрос по этому Захарову?
Турков зорко взглянул на него из-под своих рыжих кустов бровей и небрежно пояснил:
— Тогда всплыл на погранпункте Песчаная, должно быть, его однофамилец опять с оружием.
— Все-таки однофамилец?
— Ну да, Захаровых-то по России, что Ивановых, — лукаво подтвердил комиссар, словно намекая что сосед заявился сюда единственно для того, чтобы вытянуть из него сведения на эту тему.
Если так оно и было, Орловскому ничего не оставалось. как продолжать одолевать Туркова наводящими вопросами:
— Что ж на Песчаной тогда стряслось?
Мирон Прохорович сделал многозначительную паузу и процедил:
— То же, что недавно на Серьге и Вуоксе.
Пришлось Орловскому вспылить:
— Хватит туманить! Говори прямо!
— Прямо желаешь? Через советско-финскую границу систематически пытаются пробиться контрреволюционные элементы — офицерье переодетое — под чужими фамилиями. Но главная-то беда, лезут-с они туда, используя документы, выданные одной ответственной советской органи. мцирй, — уже без обиняков объяснил комиссар.
— Правильно говоришь, товарищ Турков, — легко согласился Орловский. — У задержанных на Серьге и Вуоксе были документы, изготовленные на бланках паспортов и командировок, которые числились за моей 6-й комиссией. Мы разбирались по этому вопросу с товарищем Крестинским и выяснили, что арестованные перебежчики достали документы у перекупщиков на Сенном. Ну, а как они у барышников оказались, ясно: из ограбленного в марте моего кабинета. Тогда же ведь довольно немилосердно обошлись и с твоим сейфом, — с нажимом закончил он.
Последняя фраза попала в цель, Турков ослабил натиск и равнодушно проговорил:
— Чего в нашем деле только не бывает-с.
— А ты хорошо осведомлен о делах на границе, — решил до конца прощупать его Орловский.
Мирон Прохорович снова хитровански поддел его:
— И ты тех дел неплохой знаток. Вишь, как оно складывается, Иваныч: где шарюсь я, там и у тебя интерес всегда имеется.
— Можно ведь сказать и наоборот, — парировал Орловский.
— Вполне можно-с. Да только и не снилась мне такая ловкость, чтоб взятые у меня из сейфа сережки с изумрудами да «Крестовик» столь удачно в другом городе отыскать. Ты меня превосходишь в фарте.
Теперь уже Орловский с вызовом предположил: — Поэтому ты со мной неразлучен и постоянно пересекаешься?
— Aral Учусь, ты ж пограмотнее меня, — язвительно отозвался Турков.
— Это не жалко, Мирон Прохорович. Ну, а я запомнил, как в нашем разговоре до того, как перед «долушкой» Мохнатого столкнулись, ты высказывал пожелание, чтобы старое не поминать, затхлые дела не вытаскивать на свет Божий.
— Ия это помню. Только нынешние пограничные задержания являются делами новенькими, как говорится, с иголочки-с.
— Так что же? — пристально взглянул на него Орловский.
— Ничего-с, но постарайся, дорогой товарищ, со мной не пересекаться больше, — выразительно произнес Турков, с откровенным нажимом на последних словах.
Это была уже едва ли не констатация того, что он подозревает Орловского в пособничестве «контрреволюционным элементам». По всему выходило, что Турков был как-то связан с происходящим на границе, возможно, вместе с Целлером, и недвусмысленно намекает, чтобы Орловский уменьшил свою активность на территории, где сталкиваются их подопечные.
Отвечать на выпады Туркова и признавать его четко обозначенную позицию для Орловского было равноценно признанию обоюдных интересов в данной сфере и вступлению с Мироном Прохоровичем в некий сговор, на что тот давно намекал. А главное, этим Орловский открылся бы и перед Целлером, которому Турков их соглашение обязательно бы выложил. Поэтому разведчик счел за лучшее сейчас молча подняться со стула, помахать на прощание рукой и выйти из кабинета.
В своем кабинете Орловский набрал номер телефонной станции и попросил барышню соединить его с недавно снятой Ревским квартирой, где тот скрывался от возможного преследования гаврилок.