Командир выхватил маузер и двумя выстрелами свалил охранника в будке. Гаврилки уложили остальных солдат на площадках, потом разбили вагоны и быстро перегрузили эрмитажные сокровища на подъехавшие грузовики.
Среди похищенных штучных вещей самыми ценными были екатерининские серьги с чудо-изумрудами, а также числящаяся во всех каталогах мира удивительная редкость под названием «Сапфир-крестовик», так как внутри самоцвета ясно просматривался крест. Сапфир принадлежал когда-то одной из Великих княгинь, влюбившейся в модного тенора и подарившей ему камень. Тот проигрался в Английском клубе и продал подарок хозяину петербургской газеты. Когда газетчик умер, его сын спустил «Сапфир-крестовик» ювелиру, у которого драгоценность приобрел Эрмитаж.
Добыча, как и бывает в таких случаях, после ограбления поезда в Коллине будто в воду канула, но недавно серьги с изумрудами от Екатерины Великой барышники попытались сбыть на петроградском Сенном рынке за 50 тысяч рублей золотом. Уголовный розыск Комиссариата юстиции отрядил на поиски серег опытнейшего бывшего полицейского сыщика Алексанова. Тот, как и многие «бывшие», лишь для видимости трудился на новую власть за хлебную карточку категорией повыше. Серьги он быстро нашел и отнял у скупщиков краденого — «ямников» для того, чтобы самому их продать какому-нибудь иностранцу за надежные заморские деньги.
Тут Алексанова засекли коллеги-большевики и взяли вместе со знаменитыми сережками. Дело попало к Туркову, который почему-то затянул его решение, между тем в ожидании суда Алексанов сам отправился на тот свет — в камере «Крестов» повесился. Сам ли? Чтобы закаленный сыщик полиции, православный человек взял на душу тяжелейший грех да и наложил на себя руки?! А теперь вот такая досада — кража серег из сейфа начальствующего чина наркомюста…
Так размышлял Орловский, шагая выручать привратника Колотикова в ПетроЧеКа на углу Адмиралтейского проспекта и Гороховой улицы, в доме № 2, где пока бывать ему не приходилось. Это здание на второй день после создания ВЧК, 22 декабря 1917 года, занял ее председатель Дзержинский с подчиненными. После недавнего переезда советского правительства в Москву здесь преемницей дзержинцев обосновалась ПетроЧеКа.
«Еще одна хамская демонстрация! — подумал Орловский. — Ведь всегда этим домом ведали уважаемые городские учреждения, вплоть до большевистских времен».
В конце XV века здание построил Кваренги для Медицинской коллегии, потом в нем работали губернская Казна и Управление Санкт-Петербургского градоначальника и полиции. После февральской революции здесь располагалось Общественное градоначальство. Октябрьский переворот привел сюда Чрезвычайную комиссию по охране города во главе с комиссаром Ворошиловым. «Красный градоначальник», как его, наверное, в пику Зиновьеву величали некоторые, предпочитал входить в здание с более величественного Адмиралтейского проспекта.
Иван Мокеевич сидел без соседей в одной из подвальных камер, куда Орловского провели по его служебному удостоверению.
При появлении Орловского старик слетел с топчана и упал перед ним на колени с воплем:
— Бронислав Иваныч! Отец родной, не погубите! Мирошка Турков в расход отдал меня сюда. Спасите Христа ради!
Орловский поднял его с пола, усадил рядом с собой на топчан, снял фуражку.
— Иван Мокеевич, ты по порядку расскажи, как дело произошло, — успокаивающе сказал он.
— Явились налетчики под утро и открыли парадную дверь министерства, тьфу… комиссариата своим ключом. Так тихонько вошли, что я тех гаврилок почуял, лишь когда они наставили на меня наганы в привратницкой. — Старик перекрестился и огладил седые усищи, бороду.
— Гаврилки? Позволь, откуда ты взял, что это была банда Гаврилы?
— Как же, батюшка! Связали меня, а как дело обделали и уходить наладились, один на меня глянул и говорит: «Давай на память за ноги подвесим!» Товарищ его отвечает: «Вниз башкой старик вполне может концы отдать. Не приказано Гаврилой его кончать».
— Так что же, Иван Мокеевич, ты живой им был нужен, чтобы свалить наводку ограбления на тебя?
— Выходит эдак, — тяжело вздохнул Колоти-ков. — Все было подстроено! Меня когда Турков сюда поволок, я успел нашу парадную дверь осмотреть: чисто открыта была, не «фомкой». Так же и в кабинет Мирошки они зашли. Видно, сняли дубликаты со всех ключей заранее. Каким образом? Возможно, конечно, попользовались моими ключиками. Я, грешный, иной раз оставлял связку ключей на столе в привратницкой. А и нужно-то отцепить для хорошего дубликатчика те ключи на полчаса-час. Однако в последнее время я таких оплошностей не допускал, поверьте мне.
— Думаешь, гаврилок кто-то из наших наводил, помогал им?
— Обязательно, Бронислав Иваныч. Скумекали сразу вслед за ограблением вашего кабинета, что можно еще одно под ту же сурдинку провернуть, и так подстроили, что комар носа не подточит. Это чтобы на меня списать, потому как я остался в компрометации из-за того портсигара.
Орловский пристально взглянул на старика.
— Так чей же портсигар был?
Привратник снова вздохнул с тяжестью, отчего закашлялся, потом раскаянно проговорил:
— Сына моего Андрейки! Он в ту ночь ко мне в привратницкую ночевать пришел, потому как на Невском по пьяному делу оказался и домой добираться далеко было. Я утром начал оглядывать разор в вашем кабинете, а Андрейка уж встал и крутился возле меня. Покуривал, портсигар-то и забыл на вашем столе. Что я, Андрейкиного портсигара не знаю — товар антикварный, предмет базарный…
Достал Орловский злосчастный портсигар, который со вчерашних событий носил с собой, прикрыл рукой.
— Давай, Иван Мокеевич, проверим. Опиши изображение на крышке.
— Извольте! Сцена с театра русско-турецкой войны. Турки наступают тремя линиями: спаги по бокам, янычары в центре, — извольте рассмотреть форму. На них из засады с двух флангов ударили русские гусары и казаки — тоже по мундирам видать… Одновременно бьют наши батареи. Часть турков уже смешалась и бежит, уничтожаемая огнем и штыками.
Орловский протянул ему портсигар.
— Отменно описал, верни сыну.
Колотиков с жаром осенил себя крестным знамением.
— Слава Богу, вы мне поверили!
— Сначала проверил.
Иван Мокеевич забасил:
— Весь к вашим услугам.
— Какое ты имеешь мнение о Туркове?
— Нечисть безбожная! Своими ушами слыхал, что Мирошка отвечал дворнику, который по безработице пришел просить места у него. Говорит: «Места нету, а дам тебе два ордера на обыск, можешь отлично поживиться».
— Не мог ли он организовать ограбление своего кабинета, чтобы, например, присвоить серьги с изумрудами? — напрямую спросил Орловский.
Привратник задумался, собрав рукой в горсть конец бороды, потом проговорил:
— Не за того Мирошка себя выдает, кем был. Утверждает он, что в пролетариях состоял, едва ль не у Путилова на заводе обретался. Однако для рабочего держится Мирошка с большим фасоном. Пломбы у него золотые и морда пудреная… Такой — на все способный. — Он, пронзительно взглянув на Орловского, добавил: — Ас чего, например, его подследственный господин Алексанов, которого я с прежнего времени молодцом знавал, вдруг повесился? Нельзя ли это проверить, раз вы Мирошкой заинтересовались?
— Постараюсь все выяснить. Жди, пойду тебя выручать.
Орловский, надевая фуражку, встал и вышел из камеры, которую тут же замкнул за ним надзиратель.
Орловский шел по сводчатым коридорам славного здания, уже оскверненного пытками и расстрелами ЧеКа и размышлял о том, с кем ему надлежало поговорить о Колотикове, — о начальнике комиссаров и разведчиков ПетроЧеКа Якове Леонидовиче Целлере. К нему Турков отправил утром арестованного Колотикова.
Прошлое Целлера было непроницаемо, потому что он изощренно путал в нем факты и обстоятельства при любой возможности. Но походило на правду, что политикой Яков занялся в молодости среди бундовцев в Вильно, будущем Вильнюсе, где родился в семье частного поверенного.
Потом в ссылке Целлер познакомился с видным эсдеком Рыковым, который якобы стал его наставником. Безусловным фактом было то, что при Временном правительстве Целлера взяли комиссаром в милицию. В то время он франтил в офицерской форме и выдавал себя за эсера, причем террориста, утверждал, что контрреволюционеры дважды приговаривали его к смерти. Близко сошелся с Моисеем Урицким и пользовался его протекцией.
Орловский остановился перед кабинетом Целлера, окончательно собираясь с мыслями, когда сзади его вежливо окликнули:
— Товарищ Орлинский, пожалуйте к Якову Леонидовичу. Он знает, что вы здесь, и ждет вас.
Орловский оглянулся. Почти вплотную к нему стоял один из комиссаров ЧеКа, подчиненных Целлеру, Густавсон — мягчайший на вид товарищ небольшого роста с аккуратно зачесанными височками, одетый в черную старорежимную тройку, из выреза жилетки которой виднелся ровнехонько завязанный галстук. Выходя от Колотикова, Орловский заметил в темном вестибюле перед камерами мелькнувшую фигурку этого коротышки, которого, как и его начальника, встречал на общегородских совещаниях. Он не придал этому значения, а сейчас подумал, что Густавсон, очевидно, был направлен Целлером приглядеть за ним, как только Орловский сообщил на проходной о цели своего визита. И Густавсон, значит, терпеливо ожидал его у дверей камеры Колотикова, а потом незаметно передвигался за визитером по зданию.
Неотлучно и мягко стелили Орловскому подручные Урицкого в их логове, а это у палачей дурной знак.
— Благодарю вас, товарищ Густавсон, — откликнулся Орловский и с полупоклоном зашел в любезно открытую тем перед ним дверь.
Целлер с добродушной улыбкой поднялся из-за стола, встретил на середине кабинета и пожал Орловскому руку двумя ладонями, заросшими по тыльной стороне завитками волос.
— Взволновались за старика из вашего комиссариата, Бронислав Иванович? — приветливо щурился Целлер. — А мы тут ни при чем. Ваш же Турков его направил, обещал завтра на него представить доказательные материалы по полной форме.