Он снова уселся за стол, указывая Орловскому на глубокое кресло перед ним и кивая Густавсону, что тот может идти.
Орловский отрицательно покачал головой.
— В этом уже нет никакой необходимости. Только что я убедился в непричастности Ивана Мокее-вича к ограблениям у меня в комнате и в кабинете Туркова.
Орловский подробно изложил историю с портсигаром сына Колотикова, а Целлер, весело насупив брови, глядел на него почти ласково.
Когда гость замолчал, он небрежно заметил:
— И я в непричастности Колотикова убедился, как только его допросил и узнал о портсигаре, Андрейке и так далее.
Орловский опешил, ничем, однако, не выказывая изумление: «Зачем же Иван Мокеевич его допрос самим Целлером от меня скрыл? И в то же время мне как «отцу родному» доказывал, помочь заклинал как единственного надежного… Туркова нечистью называл, а о чекистском допросчике Целлере ни гугу».
Он вежливо склонил голову.
— Всегда был уверен в вашей проницательности, Яков Леонидович. Можно получить мандат на освобождение Колотикова из-под стражи?
— А он уже готов, — дружески подмигнул Целлер и пододвинул Орловскому заверенную подписями и печатями бумагу. — Я его подготовил, как только узнал о вашем прибытии.
— Вы не волокитчики, — одобрительно проговорил Орловский, забирая документ.
— Да! В чем угодно, но в проволочках нас никто не сможет упрекнуть, — многозначительно ответил чекист, и белый агентурщик увидел, что его глаза на вдруг утратившем оживленность лице на самом деле как были, так и остались холодными и пустыми. — Что же у вас за эдакие отчаянные грабители объявились? Бог с ними, с пропавшими побрякушками у Туркова, но у вас воры почему-то забрали важные документы.
Замечание Целлера било в самую точку замысла Орловского по спектаклю с ограблением своего кабинета. Да и все здесь, лишь переступил резидент порог зловещего учреждения, работало, как оказывалось, против него, вплоть до двурушничества богобоязненного вроде привратника Колотикова.
«Едва ль не вправду, что ли, чекисты запугивают слабодушных, что на три метра под землей видят! Господи, спаси и сохрани», — крепился Орловский, которого Целлер словно разоблачил упоминанием о странных шнифферах, польстившихся на папки с документами.
Однако весьма непрост был и «особо важный» следователь Его Императорского Величества, Закинув легким движением одну ногу на другую, Орловский лениво уточнил:
— Яков Леонидович, ежели вам подробно об ограблении у меня доложили, припомните, пожалуйста, что это в общем и не криминальные обстоятельства. Ограбили в отместку по наущению моего бывшего подследственного Колодина. Главное-то им было у меня набезобразить, они и натешились на том, что под руку попало. Что-то на месте уничтожили, кое-что, папки с бумагами, например, не успели и унесли, чтобы потом сжечь. Взяты и стоящие вещи: портфель из сафьяна, лаковая шкатулка с росписью, ажурное пресс-папье французской работы…
Целлер, внимательно слушавший его, перебил вопросом:
— Что же из пропавших документов наиболее ценное?
— На все — служебная тайна, как вы, товарищ Целлер, должны знать лучше меня, наркомюстовца. Упомяну лишь о бумагах, восстановление коих будет непосредственно связано с ПетроЧеКа. Это, например, бланки выездных паспортов и командировочных удостоверений, подписанные и вашими представителями, — так же резко парировал резидент.
Яков Леонидович усмехнулся, смерил оценивающим взглядом наркомюстовского комиссара, сидевшего по-офицерски с выпрямленной спиной. На сегодня эта то ли дуэль, то ли разведка боем начальника чекистских комиссаров и разведчиков с ним была закончена. Он поднялся, с модным пролетарским жаром пожал на прощание руку Орловского, ответившего ему такой же хваткой человека, умеющего что по головке погладить, что двумя пальцами задушить.
Когда Орловский вывел бледного от переживаний Ивана Мокеевича на улицу, спросил его будто о пустяке:
— Что же ты не сказал о допросе Целлера?
Колотиков ударил себя в грудь и покаянно склонил седую голову.
Прости Христа ради, Бронислав Иваныч! Я ж поддиску Целлеру дал.
— Какую?
— О неразглашении того, о чем спрашивали на допросе, и о самом его факте.
— Бог простит, Иван Мокеевич!
Тем не менее условились, что привратник больше не появится на службе, съедет со старой квартиры, дабы Турков не приставал к нему снова.
Глава третья
Устроился Орловский на свою комиссарскую должность по протекции советских сановников.
В Петрограде он решил обратиться к Михаилу Дмитриевичу Бонч-Бруевичу, бывшему генералу, с которым Виктор Глебович был в приятельских отношениях с времен первой Мировой, когда служил главным военным прокурором при штабе войск Западного фронта. В то время генерал-лейтенант Генштаба Бонч-Бруевич руководил военной разведкой и контрразведкой Северо-Западного фронта. После октябрьского переворота он стал сотрудничать с большевиками и был теперь у них военным руководителем Высшего военного совета.
При встрече на квартире у Бонч-Бруевича Орловский рискнул начистоту изложить цель своего приезда в Петроград.
Тот ответил:
— Милый Орловский, послушайте человека, знающего, что происходит, и понимающего, как использовать ситуацию к собственной выгоде. Выбросьте из головы ваши прожекты с генералом Алексеевым по свержению Советов, работайте пока на них, вредите при любой возможности. В будущем вы, я и многие другие сможем задушить их.
В намерения Орловского вовсе не входило делиться с генералом своими планами, посему он высказался не без хитрецы:
— Может быть, вы и правы. Надо будет связаться с генералом и еще раз посоветоваться… А пока, Михаил Дмитриевич, вы не смогли бы помочь мне?
— Охотно! Но как? — с готовностью отозвался красный военспец.
— Не соблаговолите ли дать мне письменную рекомендацию на имя польского коммуниста Бронислава Ивановича Орлинского относительно моей благонадежности? Буду признателен, ежели адресуете это человеку, облеченному властью, чтобы я мог получить работу, подобную моей прежней следовательской.
Михаил Дмитриевич тут же написал ему рекомендательное письмо своему младшему брату — истинному ленинцу, управляющему делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевичу.
Бывший землемер, добродушный на вид, бородатый Владимир Дмитриевич, носивший простые очоч-ки, был тем человеком, который организовал и устроил жуткое помещение для пыток и расстрелов — комнату № 75 в Смольном. Он прочитал послание, доставленное ему Орловским на дом. Вслед за старшим братом написал свою рекомендацию уже для наркома юстиции, одного из основателей Латышской коммунистической партии П. И. Стучки, не подозревая, что у просителя фальшивый паспорт на имя Б. И. Орлинского.
Бывший адвокат Стучка обрадовался, узнав, что польский революционер, его коллега Орлинский якобы когда-то был секретарем мирового судьи. Он назначил его председателем 6-й комиссии, призванной заниматься взяточничеством и другими преступлениями должностных лиц, а также ворами, разными уголовниками, убийцами и фальшивомонетчиками. В середине марта с правительством, переехавшим в Москву, отбыл и нарком Стучка, на его месте теперь оказался товарищ Крестинский, который и решал кадровые вопросы.
На следующее утро в комиссариате Орловский сразу направился в кабинет своего начальника Николая Николаевича Крестинского — комиссара юстиции Петроградской трудовой коммуны и Союза коммунистов Северной области, чтобы предварить возможные претензии Туркова и замять возможный скандал по поводу отпущенного привратника.
Когда Орловский зашел в кабинет комиссара, постоянно сгорбленный за огромнейшим письменным столом Крестинский, похожий на нахохлившуюся ворону, собирался отдаться своей страсти и готовился к трапезе. Странно, что этот интеллигентный человек, выпускник юридического факультета Петербургского университета, бывший присяжный поверенный, точно заправский мастер пыточных дел, мог поглощать еду в это голодное время на глазах у других.
Орловский же далеко не всегда мог пригласить агента в «Версаль», как недавно Могеля, чтобы отметить удачную операцию, случалось, он и сам находился на грани голодного обморока. Денежные средства поступали с перебоями, да и негусто, в основном из союзнической французской разведки и только на разведработу. Больше белому резиденту рассчитывать было не на кого. У пробивающейся в это время штыками на Кубань Добрармии денег имелось всего 6 миллионов кредитными билетами и казначейскими обязательствами, которые в Ледяном походе держал в обшарпанном чемодане, сам генерал Алексеев и хранили под мундирами несколько офицеро в-«деньгонош».
Выносить беседы со смачно жующим начальником было для Орловского сущей экзекуцией. Вот и. сейчас перед Крестинским лежал толстобрюхий портфель, который он притащил из доставившей его машины. Комиссар, щелкнув замками, извлек из кожаных недр огромный сверток, отчего портфель сразу опал. Затем развернул бумагу, явил на свет бутерброды с ветчиной, сыром, колбасой и принялся закусывать.
Орловский, который обычно обходился по утрам стаканом чая с парой кукурузных лепешек, отвел глаза и стал докладывать:
— Вчера, как вы, Николай Николаевич, очевидно, уже знаете, вслед за моим ограбили кабинет товарища Туркова. Он посчитал, что и в первом, и во втором случаях наводчиком грабителей являлся привратник Колотиков. Подозрение пало на Ивана Мо-кеевича, так как при расследовании взлома у меня в кабинете собаки обнюхали оставленный кем-то на месте преступления портсигар и привели к приврат-ницкой.
— Хороший портсигар? — коротко поинтересовался Крестинский, так как рот был занят.
— Ничего особенного. Вчера я выяснил, что он принадлежит сыну Колотикова, который случайно зашел в мой ограбленный кабинет и оставил его там. Таким образом, подозрение отпало, и я счел нужным освободить Ивана Мокеевича из-под стражи в чрезвычайке, куда его отправил Турков.
Комиссар, прекратив жевать, воскликнул: