аз и губ Пушкина. Она поняла. Да и что не понять: «он ничего не знает». Не велика хитрость.
– Ну и хорошо, что хорошо кончилось… Рада тебя видеть, Андрей, – говорила Агата Кристофоровна, наблюдая, как валенки извозчика оставляют на паркете грязные следы, а гостиная наполняется чемоданами. – Хорошо, что решил у меня остановиться. В Москве же гостиниц мало… Если помнишь, «Лоскутная» на прежнем месте…
Тут она заметила новые выражения на лице племянника. Тетушка поняла, что раз полезла помогать сыску, то помогать надо не только болтовней, но и делами. Например, терпеть у себя Тимашева. И согласилась терпеть до конца.
– Ты проходи, Андрей, мне с племянником надо парой слов перемолвиться, – сказала Агата Кристофоровна, перепрыгивая через следы извозчика. – Мой милый Пи, что это значит?
Тон не сулил чиновнику полиции ничего хорошего.
– Вы отправляли ему телеграмму?
– Собиралась, но пожалела Настасью… Откуда он взялся?
– Терновская пригласила его срочно приехать.
Тетушка не верила своим ушам.
– Неужели?
– Расспросите вашего старого друга об этом, – посоветовал Пушкин. – Телеграмму Терновская отправила утром второго января. Когда больше суток была мертва…
– Ты хочешь сказать, что… – Агата Кристофоровна замолчала в изумлении.
Пушкин и так сказал слишком много. Он попросил занять Тимашева чем угодно, по возможности ничего ему не рассказывая. Особенно про наследство дочери, выигрыши на рулетке и смерти Терновской с Живокини. То есть ничего не рассказывать. А занять гостя светской болтовней. Он должен уехать по срочному делу, но обязательно вернется. И тогда сам расскажет.
Тетушка обещала приложить все усилия, не проболтаться и ничего не выдать. Раньше времени, назначенного ей сыскной полицией.
Оружейный магазин «Силин и Ролен» находился в том месте, где обилие салонов модного платья, мужского и женского, кружило голову модницам и модникам. Особенно модницам. Витрины заманивали последними французскими моделями, шляпками и прочими мелочами, без которых не прожить в Москве. Если считать за жизнь поездки в рестораны, в театры, в оперу, прогулки на бульварах, визиты к знакомым, балы и милую болтовню с подругами в кофейнях. Ничем другим настоящая жизнь и быть не могла.
Среди обилия вещей, украшающих жизнь, предметы, забирающие жизнь, смотрелись посторонними. Но покупателей было не меньше. В магазин заходили охотники, чтобы купить доброе бельгийское ружье, патроны, порох, пыжи; любители оружия заглядывали, чтобы пополнить коллекцию редким экземпляром; обычные граждане выбирали револьвер по цене от восьми до сорока рублей. Не для того, чтобы совершать преступления, а чтобы иметь в кармане на всякий случай. Особенно если отправляешься в дальнее путешествие. В дороге всякое может слу-читься.
Оружие продавалось свободно, магазин размещал рекламные объявления. Для покупки револьвера не нужно было получать разрешение у пристава. Достаточно предъявить паспорт, или открепительный документ (для приезжих), или справку о регистрации жительства. Приказчик не утруждал ни себя, ни дорогого покупателя проверкой документов. Дамам верили на слово. Что еще оставалось, раз дамы вписаны в паспорт мужа, отца, опекуна или старшего брата. Если женщине хочется сделать приятный сюрприз, например подарить двустволку или красивый (на ее вкус) револьвер, – нельзя же ей тащить мужчину с собой? Разумеется, нет.
Пушкин вошел в магазин, когда приказчик Блум уже собирался закрываться. Но покупателю нельзя отказать. Блум оценил, что молодого человека в добротном пальто может интересовать личное оружие. Он сразу решил предложить ему новую модель «Смит-Вессона».
– Добрый вечер, месье, – сказал Блум, как положено приказчику в магазине на Кузнецком Мосту. – Чем могу служить?
Молодой человек вынул из кармана и положил на прилавок крохотный пистоль.
– Эта вещь у вас куплена?
Блум подумал, что вскрылся дефект. Как неприятно! Репутация магазина требовала не только признать оплошность, принести извинения, но и предложить замену с большой уступкой, разумеется. Взяв пистоль, приказчик стал тщательно его осматривать. Перламутр на ручке в целости, гравировка не испорчена, даже боек двигается гладко.
– Что случилось, месье? – с искренней тревогой спросил он. – Вы недовольны нашим образцом? Могу предложить что-нибудь взамен…
– Оружие исправно, – сказал Пушкин. – Не будете ли вы любезны вспомнить, когда оружие было куплено…
Приказчик ожидал совсем другого. Но нет причин скрывать. Вещь приметная, недешевая, попадается крайне редко. На его памяти – впервые. Куплена совсем недавно.
– Накануне Рождества, – сказал Блум.
– Покупатель был мужчина?
– Нет, купила дама, – ответил он, окончательно перестав понимать, что нужно пришедшему господину.
– Будьте любезны открыть конторскую книгу и назвать фамилию покупательницы, – сказал Пушкин.
Блум счел, что был достаточно любезен. Этот вопрос выходил за границы тех, что дозволяются покупателям.
– Прошу простить, месье, но подобные сведения мы не предоставляем… Желаете что-нибудь еще?
Чтобы не тратить время на уговоры, Пушкин показал зеленую книжечку Управления московской городской полиции и назвал свой чин. Приказчик вполне был удовлетворен. Он раскрыл гроссбух, который держал рядом с несгораемым ящиком кассы, пролистал страницу и нашел последние записи ушедшего года.
– Госпожа Живокини Вера Васильевна, проживает в собственном доме на Большой Молчановке, – прочел Блум и повернул книгу к полицейскому. – Извольте взглянуть…
Почерк был мужским. Приказчик записал со слов покупательницы.
– Не могли бы вы описать даму? – спросил Пушкин.
Вопрос поставил в тупик. За эти дни перед Блумом прошло столько лиц… Он постарался и вспомнил.
– Такая пристойная дама… В возрасте… Я бы сказал: за пятьдесят… Вдова.
– Как поняли?
– Не было обручального кольца и выглядит она как вдова, – ответил Блум.
– Полная?
– Скорее нормального сложения…
– Ростом выше моего?
Чуть прикрыв глаз, Блюм прицелился на Пушкина.
– Я бы не сказал… Средней рост для дамы…
– Во что была одета?
– Прошу простить, не могу припомнить…
– На ней был платок, белый с красными бутонами?
Приказчик с сожалением пожал плечами. Кто в оружейном магазине будет смотреть на платки покупателей…
– Для чего она покупала оружие?
Прежде всего Блум заметил, что оружием пистоль можно назвать с большой натяжкой. Скорее игрушка. А вот пожелания дамы помнил: она искала подобную модель и никакую другую. Отказалась от куда более дешевых и красивых револьверов, какие обычно нравятся дамам. Ему пришлось поискать, модель на витрине не держали. Товар не ходовой…
– За сколько продали пистоль?
– Триста рублей, – с гордостью ответил Блум. – И без уступки. Мадам не торговалась…
– Сколько она купила патронов?
Наивному вопросу Блум вежливо улыбнулся.
– Вещь антикварная, к ней патронов не полагается. Немного пороха и стальной шарик. Вот и все. Порох где угодно купить можно. А вот шариками не торгуем… Могу быть еще полезен?
Вынув блокнот, Пушкин набросал быстрый портрет и показал.
– Это она?
Блум запоминал мельчайшие отличия в оружии, но вот лица…
– Довольно схожие черты, – осторожно ответил он.
– По фотографии сможете узнать?
– Будет значительно проще, месье…
– Тогда прошу завтра прибыть в 1-й участок Арбатской части, это в Столовом переулке.
– Зачем в участок? – спросил Блум. Ходить в полицию не было никакого желания.
– Вам будет предъявлена мадам Живокини для опознания. Я предупрежу пристава. Он вас встретит.
Приказчик окончательно растерялся.
– Как предъявлена? В камере?
– Почти, – сказал Пушкин, пряча блокнот. Не стоило пугать месье Блума заранее тем, где ему предстоит взглянуть в лицо покупательницы.
В доме было шаром покати. Агата Кристофоровна призналась: кроме кофе, ничем угостить не может. Тимашеву было все равно: кофе так кофе… Отдохнет с дороги и поедут ужинать. Соскучился по московским ресторанам. Лучший выберет: «Славянский базар» или «Эрмитаж». В «Яр» далеко ехать и нет желания.
Заварив кофе, тетушка стала угощать разговорами. Тимашеву хотелось знать, чем живет Москва. Она рассказывала, тщательно следя, чтобы не сболтнуть лишнего. Тимашев слушал рассеянно, зевал и развалился на диванчике, целиком заняв его. Тетушка примостилась рядом на стуле.
– Как свояченицы поживают? – спросил он, имея в виду Терновскую и Живокини.
Сказать, что они в полном здравии, или подобную ничего не значащую фразу у Агаты Кристофоровны язык не повернулся.
– Давно с ними не виделась, – ответила она, что было чистой правдой.
– Анна все так же до денег жадна? – Тимашев презрительно хмыкнул.
– Да, что-то там делает с акциями. Я не вхожу в эти вопросы…
Тимашев хлопнул по диванной подушке.
– Все копит и копит, кому достанется, – сказал он. – Ума не приложу, что Анне вздумалось звать меня по срочнейшему и важнейшему делу… Столько лет не виделись, ни слуху ни духу от нее. На похороны Амалии приехать не изволила, отговорилась болезнью, и вдруг – возжаждала увидеть… Агатушка, не знаешь, в чем дело?
– Так в телеграмме и написала: «срочнейшее и важнейшее» дело? – Агата Кристофоровна умела увиливать от ответа.
– Нет, что-то вроде: «дело идет о жизни и смерти»… Да какая разница, если я приехал… Чего ей от меня надо?
– Не знаю, она умерла…
Тетушка не поняла, как это случилось. Слово вылетело само собой, без спроса. Она так держалась, так была осторожна, обходила острые углы и вдруг – на тебе, ляпнула. Любимый племянник теперь душу вынет… Такая глупость… Жалей не жалей – а слово не воробей. Вылетело – из рогатки не собьешь.
Андрей Алексеевич даже присел на диване.
– Как умерла?
Агата Кристофоровна взяла его за руку.