— Огонь не любит воду… Огонь… погас…
Мы отошли. Я сел на свою койку, тяжело дыша. Голова гудела. Руки тряслись. Виктор Иванович прошёлся по камере, посмотрел на нас:
— Вроде пришёл в себя. До утра отлежится. А с утра снова будет смотреть в одну точку и молчать, как будто ничего не было. А вертухаи нам за простыни предъявят.
Альберт уже лёг. Я тоже лёг, всё ещё ощущая на ладонях пульс чужого безумия. Сон пришёл не сразу. Но когда пришёл — был уже другим. Не как прежде.
Во сне снова был огонь. Но теперь я знал, какой из них — мой.
Глава 3. Адвокат
Ночь ко мне в «Батырку» не пришла — она влилась в меня, как масло в воду. Или наоборот, это не имело особого значения — сон был не совместим с моим организмом. Меня бросало то в жар, то в холод. Простыня прилипала к спине, будто пыталась высосать из меня ночную тревожность.Сон был не обычным. Он скорее напоминал... проход сквозь какие-то слои.Я шёл по лесу. Он был чёрный, как будто выгоревший изнутри. Обугленные деревья стояли вкривь и вкось, их ветки словно скреблись о воздух. Где-то позади, недалеко, плескалась вода — но какая-то не реальная. Звук был...не знаю, как объяснить — как из старых фильмов о реке, не очень натуральный, будто искусственно наложенный.
Опустив голову вниз, я вдруг заметил, что шагаю по костям. Они белели, как галька, и шевелились под моими ногами. Один из черепов повернулся ко мне и, дребезжа сломанной челюстью, сказал:— Мы все здесь. Мы те, кто знал, но не смог сказать.Я хотел спросить — что именно? Но он исчез, растворившись, как дым.
Мгновение спустя я стоял у склона горы. Её вершину скрывал туман. Наверху был виден силуэт крупной, но расплывчатой фигуры с рогами. Он держал в руках зеркало, но вместо отражения в нём было окно в моё детство: я в мастерской деда, играю с железками, слышу его голос...— Если вода идёт вверх — иди вниз, Стас. Всегда вниз. Там начало.Я вскрикнул — и открыл глаза.
Проснулся я разбитым. Пот с лица давно высох, но ощущение сырости оставалось внутри — как будто ночь прошла в колодце. В камере напротив кто-то надсадно кашлял. Альберт сопел, свернувшись калачиком. Виктор Иванович сидел на шконке и тихо чистил ногти крышкой от зубной пасты.
— Проснулся? — спросил он, не глядя. — Крепко дрыхнешь — наверное, совесть чистая. Ничего не слышал? А сосед наш ночью пытался с лампочкой поговорить.
— Нет…как-то всё мимо меня прошло. Глаза закрыл и провалился, — пробормотал я, садясь.
Тут в дверном окошке лязгнул замок, и голос надзирателя сообщил:
— Каримов. Подъём. К тебе гости. Адвокат придёт. Через час будь готов.
— Всегда готов. — машинально ответил я, не понимая, откуда мог у меня появится адвокат.
— Ну что, братан, похоже вокруг тебя пахнет свободой, — прокомментировал Виктор Иванович с улыбкой на губах.
— Да не сглазьте, — буркнул Альберт, вытягиваясь на шконке.
Час прошёл быстро. Я успел привести себя в порядок, хотя «в порядок» в тюремной камере — это максимум чистые зубы и смоченные водой волосы. И вот за мной пришёл надзиратель.
Коридоры Батырки пахли сырой штукатуркой и государственным безразличием. Конвойный молчал. Он просто шёл, заполняя пространство тесного коридора вокруг себя запахом перегара и чеснока. Так же молча он остановился у крашеной синей двери с цифрой четыре. Открыл, заглянул внутрь, посмотрел на меня и молча мотнул головой. Я принял этот жест за приглашение.
Внутри оказался высокий мужчина примерно лет шестидесяти, с коротко остриженными седыми волосами, дорогим, но уже слегка потёртым костюмом. Его глубоко посаженные глаза прятались под густыми бровями.
— Каримов Станислав Маратович? — уточнил он, поднимаясь.
— Да.
— Игнатьев Александр Васильевич. Адвокат. Занимаюсь вашим делом по просьбе одной нашей с вами общей знакомой. Анастасии. Присаживайтесь.
Я занял место на неудобном стуле. Он сел за стол. Несколько секунд молча смотрел на меня, не оценивая, а скорее сверяя моё лицо со своими ожиданиями.
— Вы хорошо держитесь, — наконец проговорил он. — Это, поверьте, редкость в наше время.
— Спасибо. Хотя, честно — я так не думаю.
Он чуть улыбнулся.
— Я уже был у вашего следователя, Максимова. Изучил материалы дела, которое они пытаются шить. В вашем случае ситуация проще, чем кажется.
— Это вы мне сейчас надежду даёте?
— Я даю информацию. А вы сами решайте, что с ней делать. Фактически, никакого дела нет. То есть — дело открыто, зарегистрировано. Но заявлений о пропаже Никоновой Екатерины — нет. Никто не заявлял официально, что она исчезла. Ни родственники, ни знакомые.
Я молчал. Сердце тихо постукивало.
— Был анонимный свидетель. Кто-то позвонил в полицию, сообщил, что слышал громкий крик у вас в квартире. Потом вроде бы было что-то похожее на звук падения тела. Это все записано дежурным со слов неизвестного. Однако на контакт идти он, этот так называемый свидетель, категорически отказался. И всё. По своим же источникам я уточнил, что дело на вас попросили завести какие-то, давайте назовём их так — серьёзные люди. Ну хотя бы потому, что к несерьёзным в полиции прислушиваться не будут. Вы определённо перешли кому-то дорогу, Станислав Маратович. Но с этим разбираться будете потом сами. Самое главное на данный момент, что нет тела. Вообще. А без тела, как вы понимаете, нет дела. Нет никаких улик, орудия преступления и так далее. Нет доказательств по сто пятой статье, по которой они пытаются вас подтянуть. Скорее всего расчёт был на то, что вы по каким-то причинам сами начнёте давать признательные показания.
— То есть я…
— Вы скоро выходите. Скорее всего — уже сегодня. Я сейчас отправлюсь для оформления нужных бумаг. Через три, может четыре часа всё будет готово. Надеюсь, никаких дополнительных препятствий не возникнет.
Я промолчал. Просто кивнул. Игнатьев добавил:
— Настя настаивала, чтобы я всё сделал как можно быстрее. Часто звонила. Серьёзно за вас беспокоится.
— Спасибо, что не отказали ей.
Он встал, одёрнул пиджак.
— Так что не привыкайте к нарам. И... постарайтесь не делать глупостей в первые пару суток. Выход — не конец. Это всего лишь выход.
Он протянул руку. Я твёрдо пожал её. Игнатьев стукнул в дверь и вышел.
А я остался сидеть. Впервые за всё это время я вдохнул воздух полной грудью. Впервые за последние несколько месяцев я почувствовал надежду. Ту самую надежду, что возбуждает сильнее кофеина. Ту, что ускоряет сердечный ритм и частоту дыхания, поднимает кровяное давление, расширяет зрачки и обостряет слух и обоняние.
***
Меня провели обратно по тем же коридорам, только на этот раз шаги казались короче, а воздух — легче. Словно в самих стенах что-то изменилось: как будто тюрьма знала, что один из её неспокойных гостей собирается уйти, и заранее начинала скучать.
Когда дверь камеры шумно захлопнулась за моей спиной, я обнаружил Виктора Ивановича сидящим на том же месте, что и утром.
— Ну что там со светлым будущим? — спросил он, не поворачивая головы.
— Нормально вроде. Адвокат приходил. Говорит, что знакомился с делом. Нет там ни тела, ни заявлений. А потому есть вероятность, что ночевать сегодня буду в другом месте.
Виктор Иванович наконец взглянул на меня и, к моему удивлению, хлопнул в ладоши — тихо, как-то по стариковски что ли, с какой-то искренней теплотой.
— Ну вот и хорошо. Нет тела — нет дела. Классика. Везёт тебе, парень. Но хочу заметить: если тебя сюда подтянули — значит, это кому-то нужно. Есть мысли? Если есть — дам бесплатный совет: держи их при себе. — сказал он и с улыбкой подмигнул.
— Благодарю.
Альберт - Эйнар оживился на своей шконке:
— Так ты прямо сегодня отчалишь?
— Адвокат говорит, что займётся мной вплотную сейчас.
Альберт залез куда-то под подушку, долго там копался, потом вытащил маленький тонкий клочок кожи.
— На, держи. Это тебе, так сказать, символ. Я сам не до конца понимаю, откуда он. Но появился у меня после утисеты. Тот, кто знает, тот поймёт. Остальные просто не заметят. У меня таких два было. Один я себе оставил. А второй нужно передать в правильные руки. И эти руки, думаю, твои.
Я взял тонкий листок. На нём было что-то не совсем понятное. Если смотреть прямо — виден символ, похожий на тройной треугольник Валькнут. Если чуть повернуть — кажется, что там треугольник, вписанный в круг, с неровной линией, уходящей вниз. А ещё довольно странным был и сам способ изображения — как будто начертан не рукой, а когтем. Символ выглядел не случайным.
— Не знаю, что с этим делать, но спасибо.В глубине души я понимал, что в этом клочке кожи — не просто рисунок. Что-то в нём отзывалось во мне, хоть и тихо. Как будто он знал меня раньше, чем я его увидел.
— Ты ведь всё ещё не до конца понимаешь, что такое утисета? — тихо спросил Альберт, глядя на меня в упор.
— Да что там не совсем, — признался я. — Почти никак не понимаю.
— Утисета — это не просто тупо сидение в лесу. Это, как бы сказать, прощание с шумом. Поясню тебе ещё раз: ты уходишь туда, где нет звуков города, людей, даже твоих. Садишься. И сидишь. Пока не замолчишь. Не в смысле рот закрыл и доволен, можно уходить. Нет — замолчишь внутри. Когда внутри станет по-настоящему тихо — ты начнёшь слышать. Может быть только шорох. Или запах. Или звук шагов.
Он говорил спокойно, без пафоса, но с удивительной странной убеждённостью, которую невозможно подделать.
— У всех всё заканчивается по-разному. К одним приходит некто, к другим— нет. Иногда появляется совсем не то, что ты ожидал. Но если что-то появляется… — он показал на лист кожи, — …тогда вот такие штуки остаются рядом. Или имена. Или слова, которых ты раньше не знал. Но теперь знаешь, и знаешь, что они твои.
— Эйнар, твои загадки сегодня кажутся слишком сложными. Иногда приходят, иногда нет. Это же не лотерея спортлото. Если у меня шансов мало — нет смысла всё это затевать.
— Стас, ладно, скажу прямо. Утисета как ритуал помогает призвать твоего духа-хранителя. Или кого-то типа него. Зависит от того, во что ты веришь.