* * *
К дому деда, а теперь к своему жилищу, подъехал уже на закате. Солнце уходило за пятиэтажки, оставляя на стенах длинные тени, вытянутые, как спящие великаны. В воздухе висел запах нагретого бетона и сырой пыли. Двор был пуст, только где-то вдали был слышен звук резинового мячика — дети резвились. Завидую им, они ещё не знают, что мир иногда сдвигается куда-то туда, где он уже перестаёт быть похожим на привычный.
Поднялся по лестнице. Когда открыл дверь, первое, что почувствовал — влажность. Какая-то неестественная, прилипчивая, как чужое дыхание на шее. Я прошёл в комнату и огляделся. Всё вроде на месте. Книги, тетрадь, статуэтки. Только воздух другой. Не такой, как утром. Плотнее. Словно в квартире дышал кто-то ещё.
— Это что, шутки такие? — спросил я, почти шёпотом. Голос прозвучал неожиданно громко.
Никто не ответил. Я снял куртку, бросил на стул, прошёл в кухню и включил свет. Лампочка мигнула, но зажглась. В раковине было пусто. Только на краю раковины, у самого слива — пару капель воды. Чистые. Я точно помнил, что хорошо закрыл кран. Но так бывает с сантехникой, подумалось мне. Я вытер её пальцем. Поднёс к носу. И почувствовал застойный запах пруда. Не хлорированной городской воды с привкусом ржавых труб. А как когда-то в детстве, в деревне, в мелком озерце с камышами.
— Угу, начинается, — пробормотал я. — А я ведь только зашёл.
Прошёлся по квартире, заглянув во все комнаты. Тишина. Покой. Всё на своих местах. Но где-то в глубине, то ли в стенах, то ли в воздухе, казалось что-то шелестит. Как будто это что-то расправляло себя. Потягивалось. Я вернулся в комнату, сел за стол деда. Включил ночник. Тусклый свет был жёлтым и тёплым. Взял в руки тетрадь. Открыл.
Строки на первой странице дрогнули в свете лампы: «Сначала приходит влага. Потом — имя. Потом — страх. Главное: не говорить, если оно в зеркале».
Замерев на мгновение, осторожно закрыл тетрадь. По-моему на сегодня с меня впечатлений достаточно. Встал. Посмотрел на зеркало в коридоре. Оно отражало только меня. Выключил свет и лёг спать.
Однако сон пришёл не сразу. Я долго ворочался, вспоминал события прошедшего дня, считал баранов и овец, пока не провалился в безмолвную тишину. Потом, будто издалека, послышалось приближение волны. Медленной, невидимой, но неуклонно приближающейся.
По ощущениям — я был уже не дома. Не в комнате, не в лесу, не в пещере. Реальность вокруг меня текла, словно вода под полиэтиленовой плёнкой. Пол — как кожа. Стены, как пепел, плывущий в темноте по течению. И сквозь это проскальзывали голоса. Они не говорили обычные слова, а передавали чувства, зашитые в звуки. Порывы ветра в ушах, стук сердец чужих людей, гудение земли. Сначала я пытался сопротивляться. Это напоминало сонный паралич: вроде двигаешься, в тоже время нет. Потом пришло понимание, что источник всех этих эффектов — я сам. Всё выходит из меня. Распаковывается. Словно огромный архив, находящийся в глубине подсознания, постепенно всплывает на поверхность. Пласты вековой памяти, которые дед не успел рассказать словами — он передал, когда умирал. Не мысли, а структуры. Схемы. Ритуалы. Вещи, которые невозможно объяснить простыми словами. Их можно только знать.
Где-то вокруг мелькали лица. А может быть, маски. Или духи. Я не успевал всматриваться — они менялись, как рисунки на воде. Один из них, с головой, похожей на песчаную дюну, сказал: — Имя её идёт за тобой.
Эта фраза будто заползла мне в ухо, оставив после себя туман. Я попытался отмахнуться, но ничего не получилось, лишь чаще забилось сердце.
— Скажешь его не в том месте — и место станет тобой.
Я не понял смысла этих слов. А тут уже другой голос шепчет:
— Огонь ушёл. Вода слушает. Смотри, как двигается круг.
И вновь — ощущение тяжести. Ощущение глубины. Ощущение, что моя голова — это не череп, имеющий конечный объём, а бездонный сосуд, который быстро наполняют. Заполняют знанием. Не человеческим, а тем, что старее всех алфавитов. Я попытался проснуться, но не смог. Не потому что спал. А потому что всю эту информацию нужно было принять. И как только это понял — меня тут же отпустило. Тело дёрнулось. Глаза открылись.
В комнате было темно. Только ночник продолжал тлеть жёлтым пятном у стола. За окном шелестела ночь. Я услышал, как где-то далеко капля упала в трубу. Лежал, тяжело дыша, будто пробежал десять километров. Во рту ощущался привкус железа. Я повернулся на бок. Закрыл глаза. Сон не шёл. Но пришло понимание:дед открыл не дверь. Он открыл доступ. И теперь я — не просто рулевой Стас. Я — носитель памяти.
Глава 5. Пропажа
Настя ждала у входа в небольшое кафе недалеко от метро. На ней была лёгкая ветровка цвета кофе, волосы собраны в небрежный хвостик, на щеках — лёгкий румянец. Когда она увидела меня, лицо её оживилось, словно лампа в окне вспыхнула мягким светом.
Я прибавил шаг. Мы встретились взглядом. Не сказал ни слова. Просто подошёл и обнял. Не с жадностью, не с желанием удержать, а с благодарностью. Пальцы девушки сжали мою куртку. Её дыхание было тёплым и живым.
— Ну всё, всё, — пробормотала она, не отступая. — Ты вышел и сейчас ты здесь. Это главное. А то я уже начала подозревать, что ты сбежал в монастырь.
— Да, — выдохнул я. — Ты-то вообще как? Выглядишь отлично, но глаза очень усталые.
— А ты выглядишь так, будто отбился от армии зомби. Но стильно, надо признать. — Она приподняла брови и чуть отступила. — Щёки ввалились. Синяки под глазами. Но улыбаешься — это уже плюс.
— Пойдём, — сказал я. — Посидим. Я не ел ничего нормального два дня. А чифирь — это, оказывается, не эликсир богов, а чайный способ быстро умереть.
Она рассмеялась. Я открыл дверь кафе, пропустил её вперёд. Внутри было уютно: мягкий свет, деревянные столы, витрина с пирогами и каша в меню, которая почему-то пахла детством.
Мы сели у окна. Настя сняла куртку, поправила волосы, глянула в сторону подошедшей девушки в нарядном переднике:
— Я возьму омлет с зеленью и гренки. И кофе. С молоком.
— А я… — посмотрел на меню, пробежал глазами. — Гречка с тушёной говядиной и салат. И тоже кофе, чёрный, без сахара.
Официантка ушла. Мы остались вдвоём. Несколько секунд смотрели друг на друга молча. Я не мог оторваться от её лица — такого живого, простого, настоящего, до дрожи в пальцах.
— Ну что? — мягко спросила она. — Всё хорошо?
Я чуть кивнул, затем улыбнулся.
— Теперь — да. Пока был там, под железными замками, не верилось, что кто-то вообще меня помнит. А ты… ты вытащила меня на свободу. Спасибо тебе.
Она опустила глаза. Пальцами провела по краю салфетки.
— Я не могла иначе. Да и… — она чуть смутилась, — …если честно, я испугалась, что потеряю тебя ещё до того, как по-настоящему нашла.
Я дотронулся до её руки. Она не отдёрнулась. Наоборот — сжала мою в ответ.
— Игнатьев, — сказал я. — Он пришёл, сказал, что уголовного дела практически нет. Что всё, можно на собираться выход. Кто он? Как ты его нашла?
Настя чуть улыбнулась:
—Я же тебе рассказывала недавно — знакомый моего дяди. Я сначала растерялась, а потом вспомнила про него. Позвонила, объяснила ситуацию, он не отказал в помощи. Обычно его не вытащишь даже на семейные праздники, а тут прям… сам всё взял и провернул.
— Ну да, он так уверенно себя вёл. Как будто заранее знал, чем всё закончится.
— Знал, — кивнула она. — Он же с твоим следователем разговаривал. Тот, конечно, повыпендривался для вида, но Игнатьев его быстро размотал. Там же — ни тела, ни улик, ни заявлений.
Официантка вернулась, расставила блюда. Я вдохнул аромат гречки — простой, земной, как будто из детства.
— Боже, — сказал я. — Я знал, что ты чудо, но теперь ты — чудо с омлетом. Спасибо тебе, правда.
— Только не расплачься, — подмигнула Настя. — Тут, конечно, не мишленовский ресторан, но слёзы — явно специй не добавят.
Мы медленно и спокойно завтракали. Я чувствовал, как постепенно возвращаюсь в тело. В самого себя.
— Какие у тебя планы? — спросила Настя, спустя несколько минут.
— На ближайшее время — работать. Таксовать, как раньше. Плавный вход в прежнюю жизнь. Ну… если она ещё прежняя.
— Будь осторожнее, — сказала она, — твоя прежняя жизнь была как бы… немного странная.
— Да уж, — усмехнулся я. — Скажем так: я всё ещё разбираюсь, как мне жить дальше, какой моя жизнь будет теперь.
Она внимательно на меня посмотрела. В её взгляде было больше, чем просто участие. Там было что-то тёплое и немного тревожное. Как у человека, который действительно не хочет меня потерять.
— Я рядом, — тихо сказала она. — Просто помни об этом, ладно?
— Такое не забудешь.
Я отложил вилку, отпил кофе и снова посмотрел на Настю. Она как раз доедала гренку, небрежно подцепив её пальцами, и вытирала уголок рта салфеткой. Всё в ней было каким-то естественным, домашним. И в то же время — непривычно близким.
— Настя… — начал я. Голос немного охрип, и я откашлялся. — Спасибо тебе. Я серьёзно. За адвоката, за то, что не бросила, за то, что… вообще была рядом. Если бы не ты…
Она подняла на меня взгляд. Светлый, открытый, чуть насмешливый.
— То ты бы что? Устроил бунт в Батырке? Выкопал ложкой подземный ход и вырвался наружу?
Я усмехнулся.
— Скорее просто сломался бы. Сидеть в этом бетонном мешке, когда тебя гоняют из кабинета в камеру, и никто даже не говорит толком, за что — это не так весело, как в кино.
Настя потянулась к чашке, отпила кофе.
— Я знала, что ты не виноват. И знала, что ты держишься. Потому что такой ты и есть. Просто немного... зашёл не в ту дверь.
Я кивнул, провёл пальцами по краю стола.
— Меня не отпустили на похороны деда, — сказал я негромко. — Я просил. Говорил, что он был мне как отец. Максимов только хмыкнул и сказал: «И думать забудь. Не положено».
Настя нахмурилась. В глазах мелькнуло что-то резкое.
— Вот ведь какой...