Так он и не смог отыскать его. Не удрал ли? Лишь к самому отбою пришел Цоба, сел на койку, молча уставился в пол.
— Ты почему не раздеваешься? — спросил его Сашка.
— Да так… — уклончиво ответил Борис. — Неохота спать.
— И мне не спится что-то, — проговорил Сашка, присаживаясь на краешек Борькиной койки.
«С чего же начать?» — думал он.
— Здорово сегодня артисты, — наконец сказал Сашка. — Один смешной такой…
Борька молчал.
— Ты что, Цыган, и вправду бежать собрался?
Цоба не ответил.
— Ну чего же ты молчишь?
— А я петь не умею, спел бы.
— Брось, Цыган, прикидываться. Для чего гроши припас?
Борька резко вскинул голову:
— А ты подследил? В сыщики записался?
— Не следил, а знаю. Гимнастерки продал?
— И про это знаешь? В милиции бы тебе служить. Зря время в Румии переводишь.
— И от меня скрыл. Эх ты! К тебе с душой, а ты…
— Честный стал? Забыл, как вместе на толкучке шмутки продавали? Как вино пили — забыл?
Но Сашка, не обращая внимания на эти упреки, продолжал тем же тоном:
— Что угодно… а тут у своих. Как же это, а, Борька?
Цоба промолчал.
— Словом, вот что, — решительно заговорил Качанов. — Завтра Игорь соберет группу, а ты перед всеми признаешься.
— Так вот оно что? — прищурился Цоба. — Ты с этим гвардейцем-европейцем сговорился на концерте, и теперь решили меня оба за рога взять? Так, детка. Но дулю вам, вот. — Цоба сложил кукиш и поднес его к носу недавнего друга. — Знайте, гвардейцы, ничего я не брал. Денег у меня нет. Не докажете. Все, мотай отсюда.
Потом откинул одеяло и уже громко сказал:
— Давай, давай, Качан, с гвардейцами сподручнее. Старайся: авось и тебе какую медалишку дадут.
— Ну и черт с тобой! Можешь проваливать, балда!
Расстроенный неудачной беседой, Сашка медленно прошлепал босыми ногами к своей кровати.
«И почему так, — думал он. — Ведь хорошего хотел, а он чуть не с кулаками. Вот и убеди его». Сашка тяжело вздохнул и принялся разбирать постель.
Ночью Цоба убежал из училища.
ПЯТАЯ «НЕПРОМОКАЕМАЯ»
В класс пятой группы словно ворвался вихрь. Сашка забарабанил по парте марш. Кто-то сделал стойку, с силой трахнув в стенку ногами. Трулюлюкал что-то даже медведь Потапенко. Сырбу выбивал «яблочко». А Спирочкин взобрался на парту и орал что было силы:
— Пацаны, ша! Сейчас к нам пожалует долгожданный мастерище — наш и папа, наш и мама. Слава, слава токарищу токорящему! Ура!!!
— Ур-р-р-ра! — гремело в классе.
Дверь открылась, вошел директор, за ним — мастер. Туш оборвался. Спирочкин загремел с парты. Сырбу еле успел подняться после глубокой присядки. Сквозь облака пыли на мастера уставились с раскрасневшихся потных физиономий двадцать пять пар пытливых глаз.
Мастер быстрым движением подкручивал острые усы. Весь он был узенький, сухой и маленький. Одет в серый офицерский плащ без погон. На ногах начищенные сапоги. Мастер хитровато прищурился, изучающим взглядом маленьких черных глаз обвел своих новых, возбужденно дышавших питомцев. Наконец, как бы подводя итог своему осмотру, коротко бросил:
— Ну что ж. — Затем повернулся к директору и о чем-то с ним зашептался. Павел Андреевич вышел из класса.
«На кого он похож?» — напрягал память Сашка. Ему казалось, что где-то он уже видел эти озорные, с хитроватым прищуром глаза, тонкий, чуть с горбинкой нос, пышные усы, кажущиеся необычайно большими на маленьком твердом лице. «Чапай! — вдруг вспомнил Сашка. — Точно, Чапай, только папахи и бурки нет».
Еще раз оглядев ребят, мастер запоздало поздоровался. Ему дружно ответили: «Здрасте!»
— С сегодняшнего дня я буду у вас вести токарное дело, — будто стесняясь, пояснил он. — Зовут меня Владимир Иванович, фамилия Набокин.
— А меня — Аркашкой, — послышался с последней парты голос Спирочкина.
Владимир Иванович приподнял узкий подбородок, мельком глянул в лицо Помидора и, не обращая внимания на реплику, продолжал:
— До войны работал на заводе Ростсельмаш в Ростове-на-Дону, токарем. Делал комбайны. На фронте командовал батальоном десантников. Погоны снял месяц назад. Профессию свою люблю. Думаю, и вы полюбите.
— А почему комбайны не поехали делать? — послышался вопрос с последней парты.
И опять Владимир Иванович не ответил Спирочкину. Он нахмурился, промолчал.
— Когда на станках будем работать? — спросил Сашка.
— Станки уже идут. Сейчас ремесленники Зеленодольска шлют нам в подарок три токарных станка. Правда, они устаревшей конструкции, но что делать. Поработаем пока на них. А скоро будет все: и Т-4 будут, и даже дипы. Вот какая петрушка.
— А мастер ничего, знающий, видно, — зашептались ремесленники.
— С одной стороны, скоро, а с другой — так и не сказал, — завертел своим носом-пуговкой Спирочкин. — Сухарь, видать. Привык на войне командовать. Как бы нас по-пластунски не заставил ползать.
— Заткнулся б, Помидор, — оборвал его Мишка Потапенко. — Сам на рога наскочил, та ще и пузырится. — И мечтательно продолжал: — Десантник! Ось гарно, мабуть, про войну шо расскажет?
Будущие токари с гордостью и даже с каким-то снисхождением посматривали теперь на учащихся из других групп. Старались будто ненароком завести разговор, похвалиться.
— И у нас теперь мастер есть. Заслуженный офицер и десантник. На Чапая похож. Скоро станочки придут, вот тогда…
— Посмотрим еще, — охлаждали их завистники. — Ишь расходились, непромокаемые.
— Это еще почему?
— Плащ-то у мастера вашего непромокаемый. Сегодня с завтрака шло под ним человек пять ваших. Сами окрестили. «Нам, кричат, теперь ничего не страшно. Мы непромокаемые». Так что очень даже к вам подходит. Не прогневайтесь уж.
А Сомов из группы электриков раздобыл где-то кусок грязноватой материи и смастерил из нее подобие парашюта. В столовой он поймал рыжего кота Прыську — обжору и любимца официанток. Взобрался с ним на крышу. К парашюту Сомов привязал кота и записку: «И я хочу быть токарем по салу».
Издав истошный вопль, Прыська полетел с высоты третьего этажа. Приземлился он сравнительно благополучно, только после падения долго стоял на месте, таращил свои круглые, бессмысленные глаза и жалобно мяукал.
— Ах, изверги! Ах, живодеры! — кричала тетя Ксеня, подхватив на руки «отважного парашютиста». — Не жалко им животину! Сам бы сиганул с крыши, если делать нечего. Нашли занятие! — грозила она кулаком, глядя на крышу. Но Сомова и след простыл.
Намаявшись за день, спит пятая «непромокаемая». Только дежурный по училищу неслышными шагами обходит ряды кроватей, зевает и поправляет на рукаве повязку.
Все спокойно. Тихо.
Сашка не спит. Койка его стоит у окна. Во дворе на столбе горит всю ночь фонарь. От ветра он раскачивается, стучит о какую-то железку. И откуда там на столбе железка? Вот дунул ветерок. Тени от окна черными крестами медленно поползли по стенам, забрались на потолок. Несколько человек тихо храпят. Сашка знает, кто это. В углу возле печки Мишка Потапенко. Он храпит со вздохами, длинно и деловито. Рядом с ним Спирочкин. У него храп особенный: с тонким свистом, с остановками. В этих перерывах он смешно чмокает губами, будто сосет соску. Воздух он выдыхает через рот, и получается, будто Аркашка замерз: бр-р-р. Иногда кто-то заговорит во сне. Сашка пытается разобрать слова, но это трудно.
Рядом с Сашкой кровать пуста, аккуратно заправлена вот уже неделю. Постель не убирают: все ждут, надеются, что вернется Цоба.
«Если бы… так уже был бы здесь, — думает Сашка. — Деньги наверняка истратил. На крышах ездить холодно. Да и куда ездить-то? Пожалуй, за это лето повыловили всех беспризорных на Одесской дороге. Эх, Цоба. Не выдержал. А ведь скоро работать начнем. Вчера только приехал Павел Андреевич. Нового здания для мастерских нет. Сами будем их делать. Цыган, Цыган, не удержался».
СТАРЫЕ КОНЮШНИ
Помещение, отведенное под мастерские, оказалось конюшней райпотребсоюза. Еще раньше здесь были мясные лавки старого базара. Но его не существовало уже около двадцати лет, и за это время никто не ремонтировал длинные серые бараки. Лошадей вывели отсюда совсем недавно, и во всех денниках висел еще удушливый запах навоза и конского пота.
На крохотных оконцах остались изъеденные ржавчиной толстые решетки. В некоторых полутемных станках почти до самых окон были мусор, навоз, битые кирпичи.
На ремесленников сараи произвели угнетающее впечатление.
Спирочкин, лихо подперев бока, потянул курносым носом тяжелый, затхлый воздух, небрежно ткнул ногой в кучу мусора и заговорил нараспев:
— Какой чудесный цех! Мишка, включай станок, сейчас навозные кучи будем обрабатывать.
— Та не гавкай, Помидор. И так тошно, — огрызнулся Потапенко.
Для электриков уже нашли место под мастерскую. Две комнаты, отведенные в одном из жилых корпусов, их вполне устраивали. Одна группа электриков занималась в оборудованных здесь классах, а другая — на учебной линии, которая состояла из двух столбов с натянутыми между ними проводами.
— Ну как, токаришки, точим? — язвил Сомов. — Через потолок у вас небо видать. Ну да ничего, вы же десантниковы дети. Закаляйтесь, как сталь. Крыши нет, да вы ж непромокаемые!
Будущим токарям приходилось начинать свой трудовой путь с лопатой и киркой в руках.
В первую очередь надо было очистить помещение. Заведующий складом выдал для этой работы истрепанные рубашки, штаны и старые ботинки.
Ребята дружно взялись за работу. Одни с уханьем и гиканьем рыхлили спрессованный мусор, другие выносили его во двор и сваливали в кучу. Эти кучи источали зловоние.
— Фу ты, аж тошнит. Не могу, — выпрямился Аркашка.
— Тэ ж мени, интеллигенция, гастролер несчастный, — усмехнулся Мишка, глядя на друга. — А до мени, так дюже гарно пахне. — Мишка щелкнул языком и демонстративно потянул носом воздух.
— Тебе, медведь, и в сортире смачно пахне, — сострил Аркашка. — А я не желаю эту конскую вонь нюхать, не нанимался. А насчет гастролера помалкивай. Небось гармошка соскучилась по хозяину.