— Может, такие вот жалельщики и довели Цобу, — прошептал Игорь. — Ты можешь не слушать меня. А только хочешь — скажу, какой ты есть.
— Это какой же?
— Беззубый. Как премудрый пескарь. Никого не укусишь. А это дешево, понял? У настоящего человека есть и друзья и враги. У тебя все на одну колодку.
— Врешь, — все с той же усмешкой ответил Сашка. — Цоба — друг мой, и за него я вот таким, как ты, горло перегрызу. И зубы найдутся.
— Ты, Александр, не прав, — заговорил мастер.
Сашка посмотрел на Владимира Ивановича. Лицо у него было совсем не такое, как вчера вечером, когда слушал Борькину историю.
— Дружба, Александр, ценится не только по тому, как относятся друзья друг к другу, а как каждый из них относится к коллективу. Для тебя Борис, может быть, хороший, а для группы плохой.
— Цэ точно, — словно вспомнив что-то, заговорил Потапенко. — Е така пословица: «Не той друг, шо маслом маже, а той, шо правду в очи каже».
— Верно, Потапенко, — поддержал Мишку Владимир Иванович. — Вот нам и надо Цобе всю правду о нем в глаза сказать. А друзьям особенно. Только сделать все это умно. Главное же, постарайтесь заинтересовать работой.
— Тут заинтересуешь, — примирительным тоном проговорил Сашка. — Самим надоели уже эти винтики-болтики.
— Не все сразу, Качанов. Вот завтра пойдем на механический завод. Посмотрите, что делают рабочие. Кстати, и болтики свои увидите.
Сашке просто стыдно было при всех сознаваться в своей неправоте. В душе он был согласен с Брятовым. Не раз и сам Сашка думал о Цобе, об их дружбе и вообще о своем характере.
Всегда так: дружат двое будто равные. Но равных не бывает. Один обязательно верховодит. Какими-то, порой незначительными, поступками подчиняет себе другого. И этот другой чувствует над собой силу товарища, привыкает к тому, что его слово — просто совет, а слово друга — окончательное решение, и он уже подчиняется воле сильного. Иногда робко возражает, но подчиняется.
Но почему же Цоба верховодит над Сашкой? Ведь для того и подружился Сашка с Борисом, чтобы помочь ему найти свое место. «Тряпичный характер у меня, вот почему, — думал о себе Сашка. — Борьке наплевать на мои советы. А я часто делаю так, как он хочет. Он с Брятовым не поладил, значит, и я не смей разговаривать с Игорем. Смелый Борька — вот отчего. Я делаю что-нибудь и оглядываюсь, как бы чего не случилось. Потому и с кортиком погорел. И после разговора с Кольцовым почти не думаю о побеге. Смирился, что ли? Наверное. Потому что характер такой. А Борька как задумал, так и сделал. Слушался бы меня Борька хоть чуточку, не убежал бы тогда. Но, стоп, ведь Борька пошел за мной в училище. Значит, удалось мне его уговорить. Цоба уже хочет быть ремесленником».
Да, хочет. Иначе бы не вернулся. Значит, может и Сашка влиять на Цобу!
А может быть, вовсе и не Сашкина заслуга в том, что вернулся Цоба?
В спальню Борис пришел после отбоя.
Тихо, чтобы не шуметь, Борис разобрал свою постель, лег и только тогда, повернувшись к другу, зашептал:
— Сашка, Качан.
Сашка сразу проснулся. Часто заморгал глазами, вскрикнул:
— Борька!
Друзья сели на кровать и обнялись. Сашка подумал, что Цоба начнет с обычной лихостью рассказывать о последних приключениях, небрежно отзовется о своих спасителях и вообще, как бывало, скажет: «Ерунда, проехало мимо!»
А Борька взял да расплакался. Сашка растерялся. Ведь он приготовился уже отчитывать друга. Вот наговорить бы ему грубых слов. И чтобы Брятов не слышал.
А сейчас Сашка не знал, что делать. Он еще ни разу не видел, чтобы Борька, его смелый друг Борька, плакал.
— Чего ты? Брось. Слышь… — растерянно приговаривал Качанов, закрывая одеялом Борькины ноги. И сам вдруг сказал: — Ерунда, проехало мимо.
Борька перестал плакать. Вытер колючим одеялом глаза и тихо прошептал:
— У тебя нет закурить?
— Я ж не курю.
Опять замолчали.
— Уладится, Борь, — пытался утешить друга Сашка.
— Не знаю. — Борька откинулся на подушки и, глядя в потолок большими блестящими глазами, повторил: — Не знаю. Ни черта у меня не получается. Вы живете, как надо, а я…
Сашка хотел было сказать другу, что и он не живет, как все, и ему не нравится ремесло, что решил дожить тут лишь до весны. В другое время он бы поведал Борьке обо всех своих планах, а о кортике обязательно. И его рассказ был бы как раз для Борькиного настроения. Наверняка Цоба поддержал бы: «Молодчик, Качан!»
Но сейчас Качанов чувствовал, что его планы никак не помогут Борьке. Цобе самому надоело скитаться.
Чувствовал это Сашка, потому и не знал, что посоветовать другу. Потому решил лучше послушать Бориса, а самому помолчать.
Молчал и Цоба. Ему-то как раз, наоборот, хотелось, чтобы Сашка ругал его, упрекал, рассказывал что-нибудь хорошее, интересное об училище. За это время было в Румии всякое.
Так и уснули ребята, каждый думая о своем.
ХИБА ЯК У НАС?
Утром токари толпились неподалеку от проходной — старались не мешать рабочим. Те шли на работу весело, шумно переговариваясь. У проходной доставали пропуска в твердых корочках, здороваясь, показывали вахтеру, исчезали в заводском дворе.
Румовцы вошли только после гудка. Старый сморщенный вахтер в кожаной тужурке деловито пересчитывал ребят.
Двор широкий, мощенный квадратным булыжником.
— Дывись, хлопцы, — кричал Потапенко, — яка громадина!
Корпуса цехов ровными рядами высились от проходной. Стеклянные крыши их сверкали на солнце сплошной широченной лентой. Из цехов доносился сдержанный гул.
По двору, напоминая ребятам времена «путешествий», сновали автокары. Точно такие самодвижущиеся тележки видели они на вокзалах.
Здесь автокары на больших скоростях перевозили из цеха в цех бурые заготовки, какие-то трубы, блестящие колесики с маленькими лопастями, похожими на вентиляторы.
Брятов торопил мастера.
— Идемте скорее в механический. Я знаю, где он. Мой отец там работал.
Но токари не сразу попали в механический цех. Прежде всего молодой инженер в синем комбинезоне показал им литейный цех.
— То правильно, — говорил на ходу Владимир Иванович, — поглядите своими глазами, как металл рождается.
Металл «рождался» в огромной круглой печи. Через небольшое оконце вырывался легкий дымок и яркий сноп оранжевого света.
Некоторым счастливчикам удалось даже заглянуть через темные зеленоватые очки в круглое оконце. Там кипел расплавленный металл.
— Вагранка, — пояснил инженер, — смотрите, сейчас будут выпускать чугун.
— Э-гей! Поберегись! — крикнул парень в брезентовой куртке.
Ребята боязливо попятились назад. Парень ткнул куда-то вниз печи длинным, похожим на копье прутом. Там что-то треснуло, и посыпались искры.
Расплавленный чугун устремился по желобу. Из огненного ручья вылетали искры. Лица ребят стали розовыми, точно их выкрасило солнце на закате.
А чуть поодаль, облокотившись на свой прут-копье, стоял парень, который только что, как волшебник, устроил такое интересное зрелище. Брезентовая кепка с темными очками была сдвинута на затылок. Он смотрел на ребят и улыбался.
Наконец румовцы попали в свой механический цех.
Сюда поступали уже зацентрованные заготовки. Токари сосредоточенно работали у своих станков и не обращали внимания на ремесленников.
— За этим станком мой папа работал, — тихо проговорил Брятов, останавливаясь возле седоусого токаря.
Тот удивленно взглянул на Игоря, выключил станок.
— Когда это было? — спросил токарь, снимая для чего-то очки.
— До войны.
— А фамилия твоя какая?
— Брятов.
— Брятов? — удивился токарь. — Сергея Палыча сынок? Так, — старик помолчал, опять надел очки. — Всех проклятая война задела. Вместе мы с ним на фронт-то уходили. Под Курском… А ты, помню, шпингалетом мешался тут под руками. По отцовской дороге, значит?
— В ремесленном я, — ответил Игорь и попросил: — Можно попробовать?
Ребята опешили. Уж слишком, по их мнению, нагло поступает Брятов. В гости пришли, а он…
— Конечно, вставай, — легко согласился токарь. — Не ребенок, знаешь, что к чему. Вот тебе чертеж.
Игорь волновался. Долго рассматривал чертеж. Наконец включил станок.
И сразу словно ушел куда-то от группы Брятов.
Сашка смотрел на Игоря, на старого мастера, который молча вместе со всеми наблюдал за Брятовым. Ремесленник — еще не токарь, а Игорь — настоящий токарь, рабочий человек. «Выходит, и я смогу вот так же встать, разобраться в чертеже и делать настоящие вещи, не винтики разные, а все… настоящие».
А Брятов между тем вытачивал деталь, длинную, блестящую, с короткими уступами на концах. Деталь, еще горячая, тут же пошла по рукам. Ребята рассматривали ее и удивлялись:
— Так просто?
— Не боги горшки обжигают, — усмехнулся токарь. — А ось крыльчатки — немудреная деталь. Каждый из вас за смену больше моего выточит. Разве мне с седьмым разрядом чепухой такой заниматься?
Ребята, как по команде, повернулись к своему мастеру. А токарь между тем продолжал:
— Много надо этих самых осей. Летят, проклятые. Колхозам запасные давай. А где взять их? Выходит, сверхурочно точи.
— Слышите, Владимир Иванович? А мы противные болтики точим, — шумели ребята.
Токарь надел очки, включил станок, но тут же выключил.
— Или, к примеру, насадки для дождевальных установок, — снова заговорил он. — Замучились с ними. Вот. — Токарь достал из тумбочки блестящий конус, похожий на обыкновенную воронку. — Резьба тут пустяковая — три-четыре витка. Настроился — и шуруй. Так поди ж ты, металла не хватает. И сталь-то пустяковая, а нет металла. Война проклятая все пожрала.
— Машины эти дождевые очень хорошие, — заговорил Сырбу. — В нашем колхозе до войны была одна. Настоящий дождь делает. Здорово! А сейчас нет ни одной.
Но особенно Сырбу расшумелся в сборочном цехе. Он сразу узнал собранные, окрашенные в светло-зеленый цвет машины.